Прагматические аргументы

Прагматические аргументы, рассматриваются в «Риторике» Аристотеля как принадлежащие совещательной аргументации, более того, как составляющие ее основное содержание[394]. Однако апелляции к пользе или вреду могут относиться и к прошедшему времени, т.

е. к судительной, или к настоящему, т. е. к показательной аргументации; вместе с тем совещательная аргументация нередко содержит апелляции к долгу, необходимости, правовым или иным нормам, понятию справедливости и т. п.
Категория полезное-вредное как основа прагматического аргумента обширна и разнообразна: полезным аудитория может считать материальную выгоду, здоровье, безопасность, счастье, но также спасение души, мудрость, физическое и нравственное страдание («ум скорбящего не тот, что был до скорби: изменяет душу страдание» — Софокл), поэтому прагматические аргументы и включаются в состав аргументов к аудитории. Образ аудитории, ее ценность даже в собственных глазах определяются тем, каково содержание убедительного для нее прагматического аргумента. Поэтому именно прагматический аргумент, как никакой другой, формирует в риторической прозе образ аудитории. Этот образ аудитории становится в свою очередь инстанцией, к которой обращается ритор. Так, в «Дневнике писателя» за апрель 1877 г. Ф. М. Достоевский в повествовании начала статьи «Война. Мы всех сильнее» предварительно строит оба основных образа — аудитории и оппонента, чтобы затем, используя их, перейти к прагматической аргументации.
[4.13.] «„Война! Объявлена война”. — восклицали у нас две недели назад. „Будет ли война?” — спрашивали тут же другие. „Объявлена, объявлена!” — отвечали им. „Да, объявлена, но будет ли?” — продолжали те спрашивать...
И, право, были такие вопросы, может быть, есть и теперь. И это не от одной только дипломатической проволочки разуверились так люди, тут другое, тут инстинкт. Все чувствуют, что началось что-то окончательное, что наступает какой-то конец чего-то прежнего, долгого, длинного прежнего и делается шаг к чему-то совсем уже новому, к чему-то преломляющему прежнее надвое, обновляющему и воскрешающему его уже для новой жизни и... что шаг этот делает Россия! Вот в этом-то и неверие „премудрых” людей, Инстинктивное предчувствие есть, а неверие продолжается: „Россия! Но как же она может, как она смеет? Готова ли она? Готова ли внутренне, нравственно, не только матерьяльно? Там Европа, легко сказать Европа! А Россия, что такое Россия? И на такой шаг?”
Но народ верит, что он готов на новый, обновляющий и великий шаг. Это сам народ поднялся на войну, с царем во главе. Когда раздалось царское слово, народ хлынул в церкви, и это по всей земле русской. Когда читали царский манифест, народ крестился, и все поздравляли друг друга с войной. Мы это сами видели своими глазами, слышали, и все это даже здесь, в Петербурге. И опять начались те же дела, те же факты, как и в прошлом году: крестьяне в волостях жертвуют по силе своей деньги, подводы, и вдруг эти тысячи людей, как один человек, восклицают: „Да что жертвы, что подводы, мы все пойдем воевать!” Здесь, в Петербурге, являются жертвователи на раненых и больных воинов, дают суммы по нескольку тысяч, а записываются неизвестными. Таких фактов множество, будут десятки тысяч подобных фактов, и никого ими не удивишь. Они означают лишь, что весь народ поднялся за истину, за святое дело, что весь народ поднялся на войну и идет. О, мудрецы эти факты отрицать будут, как и прошлогодние; мудрецы все еще, как и недавно, продолжают смеяться над народом, хотя и заметно притихли их голоса. Почему же они смеются, откуда в них столько самоуверенности? А вот потому-то и продолжают они смеяться, что все еще почитают себя силой, той самой силой, без которой ничего не поделаешь.

А меж тем сила-то их приходит к концу. Близятся они к страшному краху, и когда разразится над ними крах, пустятся и они говорить другим языком, но все увидят, что они бормочут

чужие слова и с чужого голоса, и отвернутся от них и обратят упование
1
свое туда, где царь и народ с ним» .
Построение образа аудитории в примере [4.13] следует распространенной модели: образ аудитории сливается, с одной стороны, с представлением об обществе как народе, к которому должен присоединиться читатель; этому обществу-народу-аудитории противостоят «мудрецы», т. е. оппонент. Противопоставление строится в форме фигуры диалогизма, в которой народ-аудитория, автор, царь сопоставлены с «мудрецами», «другими». Народ «как один человек, восклицает» (любимый глагол Достоевского, означающий у него взволнованную речь автора и его единомышленников), а мудрецы «спрашивают», «смеются над народом», «бормочут с чужого голоса»; «весь народ поднялся на войну и идет», а «мудрецы эти факты отрицать будут»; народ «верит, что он готов на новый шаг», мудрецы «самоуверенны»; народ «поднялся за истину, за святое дело», мудрецы «продолжают смеяться над народом, хотя и заметно притихли»; народ «хлынул в церкви», а мудрецы же «смеются» над народом, что создает аллюзию новозаветного образа «совопросников века сего» фарисеев и книжников; народ «делает шаг вперед», а мудрецы «близятся к страшному краху». Отбор лексики показывает, что автор конструирует риторические пафосы негодования и гнева, который вызывается «пренебрежением или к нам самим, или к тому, что нам принадлежит, когда пренебрегать бы не следовало»2.
Сконструировав таким образом единую инстанцию народа-аудитории, Достоевский обращает к ней последующие прагматические аргументы.
[4.14.] «Нам нужна эта война и самим; не для одних лишь „братьев- славян”, измученных турками, подымаемся мы, а и для собственного спасения: война освежит воздух, которым мы дышим и которым мы задыхались, сидя в немощи растления и в духовной тесноте» .
Основные посылки и вывод умозаключения: «Мы задыхаемся от немощи растления и духовной тесноты» (А есть В); «Война освежит воздух», т. е. «является средством спасения от немощи растления и духовной пустоты» (С не есть В); вывод: «Нам нужна эта война» (С не есть А).
Поскольку меньшая посылка и вывод аргумента являются отрицательными в логическом смысле суждениями («растление и духовная [395] пустота — зло, от которого нужно избавиться»), содержание аргумента раскрывается через противопоставление инертной массы тем, кто обозначается местоимением «мы», кто презирает «лакейство мысли» и верит «в свою собственную и народа своего самостоятельность». Мировоззрение этой инертной массы и выражают «мудрецы», которые «кричат, что за них авторитеты, что за них Европа» и «свистят на несогласных с ними». Из этого противопоставления остро вычленяется фраза, которая и является, по существу, обоснованием меньшей посылки: «Нет, видно, правда, что истина покупается лишь мученичеством» (поскольку война — мученичество).
Итак, прагматический аргумент предполагает разработку образа аудитории, к которой он обращен, т. е. введения в аргумент; при этом если схема аргумента содержит отрицательные суждения, то возрастает значимость разработки образа оппонента, который нужен для противопоставления и контраста с объединенным образом автора и аудитории.

<< | >>

↑

Источник: Волков А.А.. Теория риторической аргументации. 2009

Еще по теме Прагматические аргументы:

- История русского языка - Лингвистика - Перевод и переводоведение (Английский язык) - Прикладная лингвистика - Риторика - Русский язык - Социолингвистика -