Образ ритора

Образ ритора является основным элементом системы. Существует общепринятое в культуре представление об образе ритора как «риторическом идеале», но конкретный образ ритора определяется выраженным в слове замыслом и отношением субъекта речи к проблеме и к другим участникам дискуссии — дискурсивным контекстом.

Дискурсивный контекст представляет собой совокупность лиц, организаций, публичных высказываний, образующих речевую ситуацию, в которой происходит публичная речевая деятельность ритора. В отношении к составляющим этой конкретной ситуации складывается образ ритора. В его высказываниях в прямой или косвенной форме фигурируют люди, которых он поддерживает или с которыми полемизирует, и их сообщества; идеи, которые он принимает, отвергает или к которым остается безразличным; сюжеты и лица,

которые он изображает. Поэтому образ ритора как таковой может опознаваться, следовательно, существовать только в отношениях с другими образами.
Этическая основа образа ритора-субъекта — совместимость с общекультурным представлением о риторическом идеале. Оппозиции образов, в особенности оппозиции автор /оппонент и автор/аудитория, предполагают соотнесение норм риторического идеала с оценкой ритора с позиции общества, что обычно выражается в полемических высказываниях о нем, и с его оценкой с позиции непосредственной аудитории.
От того, как ритор выражает свое отношение к нравственным ценностям, продуктивным для общества в данное время, зависит его оценка аудиторией как частью данного общества с точки зрения риторического идеала.
От того, как автор выражает свое отношение к дискурсивному окружению — аудитории и оппоненту, — зависит его оценка непосредственной аудиторией с точки зрения ораторских нравов. Эта позиция, естественно, создается воззрениями аудитории и отношением к автору речи и может быть различной в зависимости от конкретной тематики речи. В этой перспективе связи оратора или писателя с аудиторией развертывается конкретная форма ролевого образа автора.
С. А. Андреевский в приводимой ниже защитительной речи строит свой ролевой образ в виде борца за правду. Он же в речи по делу братьев Келеш, где аргументация ведется в статусе установления, а общественное мнение настроено против его подзащитных, предстает в образе объективного исследователя обстоятельств дела. В речи
С. А. Андреевского по «делу о брошке» обращает внимание изобилие «риторических украшений» — тропов, фигур, художественных форм повествования и описания, в то время как в речи С. А. Андреевского по делу братьев Келеш и в других произведениях различных авторов, в которых строится ролевой образ ритора — объективного исследователя, эмоционально-художественные средства обычно сводятся к минимуму или вуалируются.
Ролевой образ ритора в его вариантах представлен в различных видах и жанрах риторической прозы, и, естественно, на его стилистическое воплощение влияет как строение образной системы, так и функционально-стилевые нормы философской прозы, публицистики, богословской полемики, судебной или политической речи и т. д.
В книге И. А. Ильина «Взгляд в даль» (1945) образ автора- воспитателя, автора-пророка создает украшенный, даже несколько витиеватый стиль изложения.
[5.1.] «Навстречу духовному обновлению идет современный мир. Но одни, должно быть, еще не видят этого, потому что непомерно велик трагизм эпохи, который поглощает все их силы; другие, возможно, и почувствовали необходимость обновления, но не видят пока надежного пути и не знают, куда податься. Однако обновление неизбежно начнется, начнется как бы само собой и начнется тогда, когда прежние источники исчерпают себя, когда человеческие страдания станут невыносимыми.
Вот почему столь важно для нас предвосхитить ход событий и уразуметь, что делать. Ведь недостойно человека плыть по воле рока: важно предугадать свою судьбу и заняться ее совершенствованием. Каких только испытаний, смут и бед не посылает Всевышний на человека, чтобы тот одумался, пришел в себя, вспомнил о том, что он свободный созидатель, открыл в себе глубинные духовные пласты и уже оттуда, изнутри, начал свое обновление — вольно, дерзновенно и настойчиво.
Поразмыслим прежде всего над тем, что мы утратили. Человечество попыталось создать культуру без веры, без сердца, без созерцания и без совести-, и вот налицо несостоятельность ее и распад. Люди не захотели больше веровать, потому что убедили себя, что вера есть нечто „противоразумное”, „ненаучное” и „реакционное”. Отреклись они и от сердца, потому что сердце показалось им помехой для инстинктов, „глупым”, сентиментальным, лишающим человека деловитости, в то время как „умный” человек жаждет оставаться эгоистом и „дельцом”. Отринули люди и созерцание, потому что их холодный ум отменяет „беспочвенную фантазию”, считая „прозу” самым важным в жизни. Вытеснили из себя и совесть, потому что ее живые увещевания не укладываются в контекст трезвой оборотистости. А за всем этим открывается ложный стыд предстать бедным и незаметным, прослыть ребячливым и смешным — неудовлетворенное честолюбие и страх перед „общественным мнением”.

Это ложный стыд будет преодолен великими страданиями эпохи, ибо страдания есть истинная реальность, есть „бытие”, реальное настолько, что человек забывает о своем желании „казаться” или „прослыть”. Но это означает, что ему придется еще долго терпеть и, может быть, даже в неизведанных им формах гнета и унижения, и терпеть до тех пор, пока не угаснет в нем все кажущееся, условное и мертвое и пока не вырвется наружу победоносно исток внутренней реальности и творческой силы. Человек должен снова почувствовать настоятельную необходимость в подлинной реальности, субстанции бытия и жизни. Тогда только взыграет в нем душа, тогда только он свободно и решительно предастся сердечному созерцанию и, обретя при этом Бога, примирится со своей совестью и начнет творить новую культуру — новую веру, новую науку, новое искусство, новое право и новую социальность.
Когда начнется это осмысление и когда наступит этот творческий порыв, предсказать трудно. Но мы должны уже теперь всевозможными способами и со всевозможных точек зрения попытаться установить правильный диагноз современного духовного кризиса и нащупать новые пути обновления.
К этому особенно призвана философия как любовь к мудрости, как созидательная потребность в божественных содержаниях, как воля к очевидности в делах сопредельных и предельных; и философия поступит правильно, если посвятит себя такой задаче» \
Главная трудность эпидейктической риторики состоит в праве на речь: на каком основании автор счел возможным поучать человечество и судить о его нравственном состоянии? Утвердить право на эпидейктическую речь — значит поставить себя в определенное отношение к аудитории, оппоненту и предмету.
Это делается посредством так называемой контекстной эналлаги местоимений и форм глагола — смещения, совмещения и разведения значений слов, обозначающих участников речи: мы, вы, они. Автор начинает с первого лица множественного числа: поразмыслим, мы. Это мы противопоставляется человечеству как безличному обозначению всех, но со значением они. Слово человечество отделяет автора и аудиторию от всех остальных и открывает возможность противопоставить аудиторию всем остальным людям. Это люди, уже они, которые не захотели больше «веровать». Стало быть, раньше хотели, но «убедили себя», «отреклись от сердца» и назвали себя умными, а тех, кто не отрекся, — глупыми: в тексте слово стоит в кавычках, чем подчеркивается, что это именно их, этих людей, слово.
Выходит, что они считают глупыми нас с вами, которые от сердца не отреклись. И эти люди «жаждут остаться эгоистами» и «дельцами» опять же в кавычках — это тоже их слово. Далее автор характеризует этих людей, указывая действительную причину такого их мнения о нас с вами: они боятся общественного мнения, потому что честолюбивы и трусливы. Итак, мы, которых автор приглашает поразмыслить, противостоим им, которые сознательно стали эгоистами и дельцами.
«Пусть гнев, — указывает Аристотель, — будет определен, как соединенное с чувством неудовольствия стремление к тому, что представляется наказанием за то, что представляется пренебрежением или [399]
к нам самим, или к тому, что нам принадлежит, когда пренебрегать бы 1
не следовало» .
Но всем, не только им, но и нам, предстоит преодолеть этот их ложный стыд страданиями, и только тогда, когда начнется это осмысление, они поймут нашу действительную правоту, примирятся Богом и со своей совестью и «начнут творить действительную культуру». Но мы, которые эту совесть не утратили, хотя у нас и разные взгляды, должны совместными усилиями найти эти «пути обновления».
Далее автор деликатно отграничивает себя от аудитории: к этому поиску призвана философия — безличная область мысли, задачи которой определяются. Но автор — философ, следовательно, вместе со всей философией поступит правильно, если попытается решить эту задачу. Несколько далее автор указывает на практическую необходимость философского предвидения как педагогическую задачу:
«Философии придется обратиться прежде всего к проблеме воспитания, чтобы указать на его важнейшие, упущенные современной эпохой задачи, а именно: будить духовное начало уже в детском инстинкте, укреплять в человеке собственную предметную силу суждения,
„ 2 волю к духовной цельности» .
Ритор в примере [5.1] предстает как педагог-воспитатель: пафос речи направлен к новым поколениям, к освоению ими наследия духовной культуры, на основе которой и возможна созидательная деятельность.
Риторическая техника, которую использует И. А. Ильин, ни в коей мере не является ни новшеством, ни приемом введения в заблуждение — это обычный, известный с незапамятных времен ход мысли (фигура речи), который, правда, применяется с большим или меньшим успехом в зависимости от одаренности и литературного мастерства писателя.
Соотнесенность аспектов образа ритора и создает этическую основу авторского стиля И. А. Ильина. В риторическом стиле этого типа следует ожидать художественную прозу, приближенную к классической оратории, как у Платона. [400]

<< | >>

↑

Источник: Волков А.А.. Теория риторической аргументации. 2009

Еще по теме Образ ритора:

- История русского языка - Лингвистика - Перевод и переводоведение (Английский язык) - Прикладная лингвистика - Риторика - Русский язык - Социолингвистика -