§ 6. Маркс против Ленина: научная проблема или политическая конъюнктура?

Поэтому важнейшим условием обновления марксизма является свободная дискуссия, в которой марксисты должны, наконец, доказать истинность своих концепций рациональными методами.

Если обобщить результаты философской ревизии официальной государственной идеологии в период постсталинизма, то главная тенденция заключалась в восстановлении значения человеческого субъекта в марксистской теории. Эта тенденция выражалась в трех основных направлениях.

Во-первых, критика ленинской «теории отражения». Ревизионисты доказывали, что эпистемология Маркса существенно отличается от ленинской: познавательные процессы не сводятся к появлению в сознании образов предметов, а представляют собой взаимодействие субъекта и объекта; продукты такого взаимодействия определяются социальными и биологическими условиями жизни человека и не могут считаться «копиями» вещей и мира в целом; сознание не может выйти за рамки взаимосвязи с бытием; существующий мир, который мы познаем, есть продукт человеческого воздействия.

Во-вторых, критика детерминизма. Ни теория Маркса, ни реальная действительность не подтверждают детерминистскую метафизику, особенно в исторических процессах. Вера в сущестование неких «исторических законов», на основании которых социализм исторически неизбежен, не что иное, как мифический предрассудок. Данная иллюзия выполняла свою мобилизующую роль в коммунистическом движении, но из-за этого она не стала более рациональной и убедительной. Случайность и неопределенность нельзя исключить ни из научного анализа прошлого, ни из предвидения будущего.

В-третьих, критика попыток выведения моральных ценностей из спекулятивных философско-исторических схем. Даже если предположить, что анонимная историческая необходимость несет ответственность за социалистическое будущее человечества, то отсюда еще не следует, что каждый человек должен способствовать этой необходимости. Она не является главным критерием человеческих ценностей, поэтому со циализм не может обойтись без морального обоснования. Толкование социализма как результата «исторических закономерностей» еще ничего не говорит в его пользу. Тем самым восстановление системы общечеловеческих ценностей, независимых от философско-исторической доктрины, есть условие обновления социалистической идеи.

Разумеется, в каждой стране эти направления критики официального марксизма приобретали свою форму, но в любом случае они были переплетены с критикой социалистической бюрократии и гротескных претензий политических вождей и партийного аппарата на некую особую мудрость и знание «исторических законов», которые должны оправдывать их бесконтрольную власть и привилегии. Поэтому неудивительно, что партийная бюрократия уже во второй половине 50-х гг. объявила войну ревизионизму.

В то же время критика официального марксизма не ограничивалась исключительно марксистскими источниками. Многие марксисты стали усиленно изучать Гегеля. Аналитическая философия давала материал для критики энгельсовской «диалектики природы» и ленинской «теории отражения». Некоторое время пользовался популярностью экзистенциализм, особенно идея несводимости человека к вещи и теория свободы. Духовная атмосфера 50—60-х гг. способствовала тому, что интеллигенция стала читать книги Камю, Мерло-Понти, Кестлера, Оруэлла и других авторов, критически относящихся к реальному социализму. Марксистские авторитеты прошлого в меньшей степени использовались для критики официального марксизма. Троцкий, например, вообще не упоминался. Определенную популярность имели работы Р Люксембург (прежде всего ее критика Ленина и Октябрьской революции) и Лукача (особенно теория исторического процесса, в котором субъект и объект стремятся к тождеству). Были изданы работы Грамши, в текстах которого можно обнаружить очерк теории познания, противоположной ленинской, а также исходные идеи для критики коммунистической бюрократии, теории партии-авангарда, исторического детерминизма и мани- пулятивного подхода к вопросам социалистической революции.

Указанные процессы в значительно большей степени были типичны для стран Восточной Европы, чем для СССР. На родине ленинизма и «полной и окончательной победы социализма» ревизионизм влачил жалкое существование вплоть до недавнего времени. Духовные процессы, характерные для восточно-европейских стран в 50—60-е гг., в нашей стране только набирают силу.

В период официальной «десталинизации» некоторые экономисты предлагали реформы управления производством и распределением, но они не были связаны с политическими реформами и потому похоронены в 70-е гг. Официальная советская философия реформировалась в минимальной степени, а неофициальная потеряла контакт с марксизмом уже в 60-е гг. Реформа свелась к тому, что схемы диалектического и исторического материализма уже не излагались в порядке, установленном «Кратким курсом». Правительственный учебник марксистской философии появился в 1958 г. и почти до 1990 г. практически не менялся, за исключением цитат из речей очередного генсека и решений очередного съезда.

Диалектика стала насчитывать три закона, как у Энгельса, а не четыре, как у Сталина. Материализм излагался в начале, а диалектика за ним — тоже не так, как у Сталина. Шестнадцать категорий диалектики, записанных в «Философских тетрадях» Ленина, позволили по- иному разложить гербарий официальной философии. Десятки лет продолжалась дискуссия на бессмертную тему «отношения диалектики к формальной логике». Причем сторонники мнения о том, что диалектика и логика не связаны между собой, длительное время были в большинстве. Философы, привыкшие к умозрительному конструированию, а не к исследованию реальной действительности, начали писать учебники и пособия по диалектической логике. Некоторые стали сомневаться в теории, по которой «противоречия» существуют в самой действительности. Гегель потерял ранг «аристократической реакции на французскую революцию», в философских книжках писали теперь о его «достоинствах» и «недостатках».

Не стоит доказывать, что эти изменения были несущественными и поверхностными; официальный «диалектический и исторический материализм» продолжал свое существование. Однако в 50—60-е гг. появилось новое поколение молодых философов, которое начало самостоятельно изучать современную западную философию, логику и немарксистскую философскую мысль России. Оставшиеся в живых после сталинских чисток философы, не поддавшиеся стереотипам государственной идеологии, стали почвой для восстановления преемственности философской культуры. В результате пятитомная «Философская энциклопедия», изданная в 60-е гг., значительно отличается от философской продукции сталинизма. Конечно, идеологически значимые статьи, особенно связанные с марксизмом и ленинизмом, написаны на том же уровне, что и во времена Сталина. Зато помещено много статей из области логики и истории философии, составленных в соответствии с принципами обычной научной информации, а не государственной пропаганды.

Усилиями этого поколения философов удалось создать предпосылки для восстановления интеллектуальных контактов с европейской и американской мыслью. Стали публиковаться переводы работ современных западных философов, экономистов, социологов. Осторожные и несмелые попытки модернизации марксизма стали появляться на страницах философских журналов. Однако официальные публикации не отражали изменений духовной атмосферы. Воспитанники сталинских школ — умственные примитивы — по-прежнему решали, кому из молодых философов дать возможность научного и педагогического роста. Сталинские философы и среди молодежи искали себе подобных. Поэтому более талантливые и образованные философы имели не много шансов быть услышанными или напечатанными. Правда, кое-кто из них нашел средства выражения в других сферах, контролируемых не столь строго.

В ранее изданных работах я уже писал, что философия и другие общественные науки были разрушены раньше других. Изгнав в 1922 г. за рубеж плеяду наиболее талантливых русских интеллигентов, Ленин передал эстафету Сталину и его наследникам. В результате общественные науки до сих пор выпутываются из паутины государственной идеологии. После 1953 г все сферы культуры возрождались в порядке, противоположном очередности их уничтожения. Естественные науки раньше других перестали быть объектом идеологической регуляции, хотя над зор над направлениями исследований продолжался. Государство по- прежнему оставалось «дядюшкой Яковом» в физике, химии, прикладной математике, медицине и биологии. Оно финансировало преимущественно те направления исследований, которые соответствовали целям военно- промышленного комплекса. Раздавало чины, звания, награды и премии и влияло на научный поиск. Но этот процесс уже не имел никакого отношения к марксизму или ленинизму, поскольку судьбы выдающихся ученых (типа Р. Оппенгеймера и А. Сахарова) в конечном счете совпали, а моральный выбор ученого все более превращался в политический фарс.

Исторические науки и в 60—80-е гг. все еще находились под строгим идеологическим контролем, хотя сферы, удаленные от политической конъюнктуры (древняя история и медиевистика), регулировались меньше и потому привлекли наиболее талантливых историков. Относительно свободным статусом в первое десятилетие после смерти Сталина пользовалась теоретическая лингвистика, восстановившая традиции формальной школы. Но со временем государство вмешалось и в эту сферу со своими принципами идеологической правильности и разогнало некоторые научные учреждения, поскольку лингвистические дискуссии давали возможность выражения «неблагонамеренных речей» и неправоверных тенденций.

Однако со второй половины 60-х гг., особенно после 1968 г., возросли репрессии в отношении «подозрительных» людей и учреждений. В отличие от стран Восточной Европы, в Советском Союзе марксизм не обнаружил почти никаких симптомов возврата к жизни. Подпольная духовная жизнь, которую партийная бюрократия определила как «диссидентскую», в самой незначительной степени была затронута марксизмом. Гораздо интенсивнее развивались другие идеологии: великорусский шовинизм (который можно назвать «большевизмом без марксизма»), национальные движения угнетенных народов, религиозная мысль (православная, универсально-христианская, буддистская) и традиционные демократические идеи. В этих движениях марксизм, или ленинизм, составлял лишь незначительную часть оппозиционной активности. Его наиболее известными представителями были братья Рой и Жорес Медведевы. Жорес эмигрировал в начале 70-х гг. в Англию. Рой Медведев написал множество исторических книг, одна из которых посвящена анализу сталинизма и опубликована недавно в СССР.

В его работе содержится много ранее неизвестных сведений, и она никоим образом не может считаться попыткой преуменьшить чудовищный характер сталинской системы. Однако как и другие книги того же автора, она написана в соответствии с принципом официальной государственной идеологии: между ленинизмом и сталинизмом существует фундаментальное различие, а ленинский план социалистического строительства был коренным образом «искажен» и «деформирован» сталинской тиранией. Такая точка зрения содержится и в книге Д. Волко- гонова «Триумф и трагедия», а также во множестве иных изданий, появившихся после 1985 г. Спор на данную тему в общественной науке и публицистике продолжается. Мне же близка противоположная точка зрения, хотя я не могу безоговорочно принять позицию Ю. Буртина, А. Ципко и ряда других авторов, согласно которой ленинизм и сталинизм автоматически вытекают из марксизма. Более важно, на мой взгляд, провести фундаментальное различие между марксизмом как теорией и государственной идеологией.

Если судить по основным тенденциям развития первичного и вторичного ревизионизма, то их связывает стремление свести марксизм к потребностям текущей политической борьбы. В этом смысле несущественно, используется ли марксизм в целях борьбы за власть (далее мы попытаемся показать, что в данном аспекте нет значительных различий между Лениным и Бернштейном), ее укрепления или ослабления. Здесь нет существенных различий между Лениным, Сталиным и его последователями. Дело не столько в репрессиях по отношению к несогласномыслящим, сколько в постепенном упадке марксизма как государственной идеологии.

Ревизионизм как попытка обновления марксизма путем возврата к «источникам» (прежде всего к текстам молодого Маркса и его идее создания человеком самого себя) и «совершенствования» социализма при помощи устранения его репрессивных и бюрократических элементов мог быть эффективен до тех пор, пока партия относилась к марксизму всерьез, а партийный аппарат был чувствителен на идеологическую критику. Однако система приема в партию, основанная на слепом выполнении руководящих указаний каждым ее членом, разрушила ее теоретический фундамент. А поскольку политическое руководство партии способствовало тому, что престиж официальной доктрины не шел ни в какое сравнение с указаниями вождя (при режиме личной власти) или ЦК (при власти партийной олигархии), постольку идеология становилась ритуалом, хотя и обязательным до определенного времени. Следовательно, ревизионизм есть необходимый элемент идеологии, если она используется для оправдания власти. Тем самым ревизионистская критика реального социализма сама рубила корни своей эффективности.

В партии и ее аппарате роль марксистской теории все более уменьшалась. Этот процесс усилился после смерти «вождя всех народов». Сталинские аппаратчики, будучи инициаторами и исполнителями массовых убийств, все же верили в коммунистические идеалы. На их место пришли циничные карьеристы, свободные от каких либо иллюзий. Они прекрасно осознавали фиктивность официальной идеологии, которой пользовались. В результате аппарат потерял чувствительность к идеологическим потрясениям.

С другой стороны, в самом ревизионизме можно найти своеобразную «логику», которая выводила его за рамки марксизма. Если человек всерьез относится к принципам рационализма, то он не может серьезно относиться к проблеме идеологической «верности» марксистской традиции и не имеет никаких барьеров перед использованием любых иных источников и теоретических стимулов для анализа действительности. Марксизм же в его ленинско-сталинской форме государственной идеологии был настолько примитивен и убог, что при детальном анализе от него не оставалось ничего, что могло бы помочь в решении сегодняшних проблем и в то же время отвергало бы его функцию как средства укрепления власти. Марксизм Маркса содержит значительно больше интеллектуальных импульсов, но и он уже не мог дать ответ на вопросы, которые поставила философская и социальная мысль XX в.

Стремление ревизионистов связать марксизм с различными понятийными категориями и тенденциями гуманистической культуры XX в. привело к тому, что марксизм потерял свою/собственную доктринальную форму. Из всеохватывающей системы он превратился в одно из многих введений в историю мысли, вместо того чтобы по-прежнему выполнять функцию источника авторитарных истин, в котором можно найти ответ на все вопросы,— нужно только хорошо присмотреться. А если учесть, что марксизм более полустолетия функционировал исключительно как политическая идеология сильной, но замкнутой партии- секты, то его изоляция от мира других идей стала почти абсолютной. И когда попытались эту изоляцию нарушить, оказалось, что уже поздно: материя доктрины распадалась подобно мумии, неожиданно выставленной на свежий воздух.

Таким образом, страх партийной бюрократии перед всякими попытками оживления марксизма был хорошо обоснованным. Ревизионисты выдвигали обычные и тривиальные лозунги здравого рассудка: надо защищать марксизм путем свободной дискуссии; для этого должны использоваться универсальные научные аргументы; нужно без всяких опасений анализировать способность марксизма к постановке и решению современных проблем; следует обогащать его понятийный аппарат; нельзя фальсифицировать исторические документы и т. п. Однако даже эти требования по своим последствиям оказывались катастрофическими. Марксизм растекался во множестве идей и тенденций, с помощью которых предполагалось его дополнить или обогатить.

Ревизионизм был одним из проявлений дезинтеграции марксизма в период постсталинизма, который еще далеко не закончился. Значение ревизионизма состояла в том, что он способствовал падению веры в коммунистические идеалы и обнаружил интеллектуальную и моральную нищету официального марксизма. Обратил внимание на те стороны Марксового наследия, которые не затрагивались официальной идеологией, и дал толчок исследованиям истории марксизма. Требования и лозунги, пущенные в оборот ревизионизмом, не погибли. В 60—70-е гг. они развивались демократической оппозицией в СССР и других странах Восточной Европы. После 1985 г. эти же лозунги стали официальной точкой зрения нового политического руководства Советского Союза и уже не считаются ревизионизмом.

Если судить по политическим событиям последних пяти.лет, то критика политических систем стран, называвших себя до недавнего времени «социалистическими», все реже выступает в форме «совершенствования социализма», «обновления марксизма» или «возврата к источникам». На самом деле, для Tofo чтобы бороться с деспотическими формами правления, совсем не обязателен аргумент: деспотизм противоречит доктрине Маркса или Ленина, тем более что во втором случае доказать противоречие практически невозможно. Эти аргументы были в ходу и выполняли свою функцию в особой ситуации 50—60-х гг., но уже потеряли свои достоинства. То же самое можно сказать о философских аспектах ревизионизма. Восстановление значения человеческой субъективности в противоположность вере в «исторические законо мерности» или «теорию отражения» уже не требует обоснования с помощью марксистских авторитетов. Без них уже вполне можно обойтись. В этом отношении ревизионизм потерял свою актуальность, хотя его идеи и критический анализ реального социализма пока еще находят своих сторонников.

Особенно это касается нашей страны. Годы застоя привели к тому, что марксизм практически умер, за исключением декоративных услуг, которые он выполнял для оправдания внешней экспансии и целой системы угнетения, эксплуатации и привилегий внутри государства. Партийно-государственный аппарат все еще стремится сохранить преемственность со сталинизмом или ищет другие идеологические ценности по сравнению с марксизмом, чтобы окончательно не потерять контакт с населением. Такой ценностью вплоть до настоящего времения является великорусский шовинизм и прославление государства, а по отношению к внешнему миру — ксенофобия, антикитайский национализм (здесь ситуация начала меняться лишь в последние годы) и антисемитизм. И это все, что осталось от марксизма в первом государстве, построенном в соответствии с марксистскими принципами.

Данная идеология является националистической и, в определенной степени, расистской, так как разделяется значительными кругами партийно-государственной номенклатуры и связанной с ними интеллигенцией. Причем надо учитывать, что эта идеология в отличие от марксизма имеет больше шансов быть понятой и принятой населением. Таким образом, ни в одной из цивилизованных стран марксизм не оказался настолько дискредитированным, как в стране «полной и окончательной победы социализма». Не исключено, что по мере развития идеологического и политического плюрализма марксизм еще более потеряет свою интеллектуальную привлекательность. Поэтому все его элементы, способствовавшие превращению его в государственную идеологию, нуждаются в критической проверке, хотя и запоздалой.