§ 5. Направления возврата

После смерти Сталина критика существующего социализма стала повсеместной. В ней коммунисты были наиболее активной и политически значимой силой, способствующей распространению ревизионизма вглубь и вширь. Будучи составной частью политико-идеологического истеблишмента, эти люди имели доступ к средствам массовой и скрытой информации. Они хорошо знали природу марксизма как официальной государственной идеологии, а также механизмы сталинского управления государством и партией. Они уже привыкли во всех ситуациях приспосабливаться, чтобы уцелеть даже в условиях крутых социальных и политических преобразований. Большое количество из них пострадали при Сталине, но по-прежнему обладали энергией и способностью брать на себя ответственность. Антисталинский ревизионизм возникал на базе сравнения реального социализма с ценностями и обещаниями, которые можно обнаружить в работах классиков. Баланс таких сравнений был сокрушителен и потому способствовал идеологическому разложению партийной бюрократии. Эта процедура, в свою очередь, была важнейшим условием политических преобразований.

Таким образом, адаптация к языку партийной бюрократии частично вытекала из нерушимой веры в идеологические стереотипы марксизма и ленинизма, а частично объяснялась тактическими соображениями. Вопрос о соотношении веры и сознательной мимикрии в деятельности антисталинских ревизионистов, несмотря на то, что он постоянно поднимается в современном обществоведении и публицистике, вряд ли может быть разрешен научно.

В то же время можно указать ряд направлений критики реального социализма и политических требований ревизионистов, которые связывают политические преобразования 50—60-х гг. с современной ситуацией. К их числу относятся прежде всего требования демократизации политической жизни и явности политических решений, гласности и публичных дискуссий, ликвидация репрессивного аппарата и тайной полиции или, по крайней мере, подчинение органов внутренних дел и госбезопасности закону, определенному Конституцией и независимому от политического давления; ликвидация официальной цензуры, свобода печати, научного и художественного творчества. Не менее важным требованием ревизионистов было установление внутрипартийной демократии, включая свободу фракций в партии. Конечно, в этом пункте не было единства, особенно если учитывать различие политических традиций СССР и других стран Восточной Европы. Значительная часть коммунистов требовала внутрипартийной демократии, будучи убежденной, что демократия в партии возможна даже тогда, когда все остальное общество лишено демократических свобод. Эти люди молчаливо или декларативно продолжали верить в ленинский лозунг «диктатуры пролетариата», который на деле означал диктатуру правящей партии. Они питали иллюзию, что правящий, эксплуататорский и привилегированный слой — партия с ее аппаратом — может позволить себе роскошь внутрипартийной демократии.

Потребовалось более 30 лет для осознания нехитрой мысли: демократия для избранной элиты неосуществима, ибо в условиях свободы фракций социальные силы, которые раньше были лишены права выдвигать социальные и политические требования, будут их выражать посредством фракций. Следовательно, свобода фракций в правящей партии есть лишь субститут многопартийности. Тем самым каждый коммунист стоит перед выбором: либо признать свободу политических партий со всеми ее последствиями, либо по-прежнему отстаивать однопартийную диктатуру, включающую диктатуру внутри самой правящей партии.

Среди общедемократических требований ревизионистов 50—60-х гг. важную роль играл лозунг свободы профсоюзов и трудовых коллективов, в том числе возврат к лозунгу революционной эпохи «Вся власть Советам». Идея рабочего самоуправления была связана есте ственным образом с защитой рабочих от государства и децентрализацией планирования и управления хозяйством. Правда, в эти годы еще не выдвигались лозунги реприватизации промышленных предприятий. Люди уже привыкли к тому, что промышленность должна быть общественной или государственной собственностью. В то же время выдвигались требования отказа от принудительной коллективизации сельского хозяйства, значительного расширения рыночных механизмов, участия рабочих в прибылях предприятий, рационализации планирования и отказа от безнадежных попыток планировать абсолютно все, уменьшения плановых показателей, связывавших свободу предприятий, льгот для индивидуальной и групповой деятельности в сфере услуг и легкой промышленности и т.

В социалистических странах выдвигались также требования суверенности государств и равенства между партнерами социалистического блока. Во всех странах Восточной Европы различные сферы общественной жизни находились под советским контролем, в первую очередь армия и полицейский аппарат. Выдвинутая еще в 1919 г. Зиновьевым концепция Советской России как «старшего брата» после второй мировой войны привела к тому, что страны, находившиеся в советской зоне оккупации, обязаны были во всем следовать «старшему брату», что составляло фундамент государственной идеологии. Большинство стран Восточной Европы ощущали унижение национального достоинства, зависимость и ничем не ограниченную эксплуатацию со стороны своего мощного соседа. Тогда как в СССР необходимым элементом государственной идеологии стало клише «помощи» социалистическим странам, из-за чего в общественной психологии до сих пор господствует стереотип, что мы все еще кого-то «кормим». Этот стереотип неплохо обслуживал имперские амбиции одной страны в отношении других.

Общим местом было требование ликвидации привилегий для правящего партийно-государственного аппарата. Причем речь шла не о равенстве в заработной плате, а об особых незаконных льготах, которые освобождали правящую иерархию от всех повседневных забот и обеспечивали высший уровень жизни по сравнению с убожеством социальных условий остальных людей (специальные магазины, особая служба здравоохранения, распределение квартир, дач, машин и т. п.).

Иными словами, выдвигаемые ревизионизмом лозунги практически не отличались от общих демократических требований, для формулировки которых совсем не обязательна марксистская идеология. Однако ревизионисты стремились обосновать свои постулаты с помощью социалистических и марксистских идей, особенно если речь шла о внутрипартийной жизни и развитии марксизма. Отличительной чертой так понятого ревизионизма было требование «возврата к источникам» — использование марксистского и ленинского наследия для критики существующего социализма. Эта особенность соединяла ревизионизм с типичными религиозными ересями. Авторитет Ленина использовался для того, чтобы извлечь из его текстов все, что позволяло обосновать внутрипартийную демократию', власть Советов, участие «народных масс» в управлении государством и т. д. Короче говоря, ревизионисты на протяжении длительного периода (который, к сожалению, еще не закончился) противопоставляли Ленина и ленинизм Сталину и стали низму. Была ли какая-то интеллектуальная ценность в этой борьбе ленинских диадохов?

По мере обсуждения истории реального социализма становится все более ясно, что сталинизм был естественным и правомочным продолжением ленинских идей. Однако политическое значение указанных противопоставлений имело определенный смысл, так как разрушало официальную государственную идеологию с помощью ее собственных стереотипов. Специфика ситуации заключалась в том, что марксизм и ленинизм включали в свой состав достаточно развитую гуманистическую и демократическую фразеологию, которая в реальном социализме выполняла роль фасада, но могла быть обращена против существующей системы. Поскольку ревизионисты обнажали убийственный контраст между фразеологией и реальностью, постольку они фиксировали противоречия самой доктрины. В результате идеологический фасад как бы оторвался от политического движения, на службе у которого он состоял, и приобрел свою собственную жизнь.

Хотя попытки удержаться внутри ленинизма все еще себя не изжили, значительно более- сильна трещина возврата к «аутентичному» марксизму. Специфика ревизионизма 50—60-х гг. не заключалась в критике сталинизма, так как после XX съезда КПСС в партии не было людей, которые бы публично и явно защищали сталинизм со всеми его преступлениями. Нельзя сказать, что эта критика определялась ее размерами, хотя, несомненно, партийная бюрократия в СССР сделала все, чтобы свести их к минимуму. Ревизионисты отбрасывали временноофициальную идеологию, по которой сталинизм был «извращением», «ошибкой» или рядом «извращений и ошибок». Наиболее честные коммунисты считали, что сталинская система не совершала значительных ошибок с точки зрения своей социальной функции, а была внутренне взаимосвязанной и непротиворечивой политической системой. И значит, корни зла нужно искать не в «ошибках» или недостатках характера Сталина, а в самой природе Советской власти.

Естественно, большая часть верноподданных верили и верят до сих пор, что сталинизм можно реформировать, а социализм обновить или «демократизировать», не выходя за рамки его принципов. Однако вопрос о принципах и следствиях оставался крайне дискуссионным. По мере развития событий в 60—70-е гг. становилось все более ясно, что временно-официальная идеология иллюзорна, как и все остальные. Если власть одной партии принадлежит к принципам социализма, то такой социализм невозможно реформировать. Потребовалось несколько десятков лет, чтобы эту истину осознать. На первых порах казалось, что социализм, основанный на принципах марксизма, возможен без ленинских политических форм, и потому можно критиковать реальный социализм, оставаясь «в рамках марксизма». В результате такой установки в 50—70-е гг. появились многочисленные попытки интерпретации Марксового наследия в антиленинском духе.