X
УЧЕНИЕ ГЕГЕЛЯ О ПРАВАХ И ПРЕДЕЛАХ ФОРМАЛЬНОГО МЫШЛЕНИЯ
Характеристика учения Гегеля как диалектического обычно связывается с критикой им предшествовавшей и господствовавшей в его время логики — вольфианцев и в особенности Канта и кантианцев. Взятая в целом, такая характеристика вполне соответствует действительности, но она, безусловно, требует конкретизации.
Прежде всего необходимо выяснить вопрос: признавал ли Гегель права формального мышления и в каком объеме, в каком смысле?
Диалектический характер мышления Гегеля позволяет предположить, что его ответ на поставленный вопрос будет также диалектическим; мы вправе ожидать, что найдем у Гегеля и признание прав формального мышления, и его критику, утверждение и ограничение его прав — то и другое на основе диалектики. И действи-
тельно, общей теоретической рамкой исследования вопроса оказывается у Гегеля диалектика — диалектика формы и содержания, рассудка и разума, конечного и бесконечного, абстрактного и конкретного. Философ не выделяет вопрос о правах и пределах формального мышления в особую часть или в особый раздел своей философии и даже логики. Он обращается к этому вопросу в метафизике, в философии духа, в философии искусства, в науке логики — всюду, где только может возникнуть проблема соотношения содержания и формы. По области своего применения вопрос этот у Гегеля выходит далеко за пределы одного лишь субъективного мышления и приобретает значение одной из важных проблем бытия, или, выражаясь языком современной Гегелю философии, проблем «метафизики». Гегель указывает, что все логическое следует вообще понимать «не только в смысле субъективной деятельности, а, наоборот, как всецело всеобщее и, следовательно, вместе с тем объективное...» (54, I, 133). Такое понимание применимо также и к рассудку — «этой первой форме логического». Рассудок соответствует тому, что «конечные вещи суть, что они обладают устойчивым бытием». Понятный в этом смысле рассудок «обнаруживает свое присутствие во всех вообще областях предметного мира, и совершенство какого бы то ни было предмета, — говорит Гегель,— непременно предполагает, что принцип рассудка занимает в нем место, принадлежащее ему по праву» (там же, 133—134).
В связи с этим формы, которые рассматриваются в традиционной логике и обычно считаются лишь формами мышления, философ называет «объективными мыслями». По этой же причине для Гегеля «логика совпадает... с метафизикой, с наукой о вещах, постигаемых в мыслях, которые, как признавали раньше, выражают существенности вещей» (54, I, 52). После сказанного нас уже не удивит, что для Гегеля, например, умозаключение, взятое «не в том значении, которое оно имеет в старой формальной логике, а в его истине», есть «всеобщая форма всех вещей» (там же, 56), а именно «определение особенного как средины, связующей крайности всеобщего и единичного». В этом смысле все вещи для Гегеля особенные, которые соединяются как нечто всеобщее с единичным. И только «бессилие природы», говоря сло-
вами Гегеля, «приводит к тому, что логические формы не воплощаются в чистом виде» (там же).
Так как рассудок, по Гегелю, правомерно фиксирует определенность бытия всех вещей и так как все определенное принадлежит вообще к форме (см. 54, V, 531), то и наука логики, предмет которой — мышление, «есть, конечно, формальная наука» (54, VI, 23). Однако формы, исследованием которых занимается логика, — это особые формы, отнюдь не те, которые исследует обычная, так называемая формальная, логика. По словам самого Гегеля, логика есть «наука об абсолютной форме» (там же). Эта абсолютная форма «имеет в себе самой свое содержание или свою реальность». Она есть внутренняя целостность («тотальность») и содержит в себе «чистую идею самой истины» (там же). Логика рассматривает определения абсолютной формы как содержание, «положенное самой этой формой й потому адекватное ей содержание» (там же, 24). Эта форма «имеет поэтому совершенно иную природу, чем обычно приписываемая логической форме. Она уже сама по себе есть истина, так как это содержание адекватно своей форме, или эта реальность адекватна своему понятию...» (там же).
Итак, уже на пороге учения Гегеля о форме и о формальном в мышлении нас встречает диалектика содержания и формы; особенность характерного для Гегеля понимания формы состоит в том, что форма рассматривается им не как противопоставленная содержанию и не как отсеченная от него, но она сама оказывается в известном смысле содержанием. Соотношение явления с собой вполне определено, имеет форму внутри самого себя и обладает ею как существенным устойчивым существованием.
Уже обычный «рефлектирующий» рассудок часто пользуется определениями формы и содержания. Однако при этом обычно содержание рассматривается как существенное и самостоятельное, а форма, напротив, как несущественное и несамостоятельное. Против этого представления Гегель возражает самым энергичным образом. Только неотраженная внутрь себя («нерефлектиро- ванная») форма может рассматриваться как «внешнее, безразличное для содержания существование» (54, I, 224). Но как отраженная внутрь себя сама форма есть содержание. То, что обычная рефлексия выделяет и от-
деляет как содержание, не должно быть бесформенным; не только содержание «обладает в самом себе формой» (54, V, 14), но, больше того, только благодаря ей оно «одушевлено и обладает содержимым (Gehalt)» (там же). Даже если содержание превосходно, мышление, говорит Гегель, может примириться с ним лишь при условии, если это содержание сумеет сообщить себе достойную форму — «форму понятия, необходимости» (54, I, 360).
Только в частных, специальных науках форма и содержание «не вполне проникают друг друга» (54, 1,225): в них мышление, как представляющее собой только формальную деятельность, берет свое содержание извне как данное. Напротив, в философии это раздвоение отпадает. Для нее форма и содержание одинаково существенны, для нее нет бесформенного содержания, и содержание, «как таковое, есть то, что оно есть, лишь благодаря тому, что оно содержит в себе развитую форму» (там же, 224).
Сказанное свидетельствует, что вопросу о формах мысли Гегель придавал большое значение. Чем выше ценил философ диалектику, тем более важным казалось ему исследование именно форм мысли. Сколь бы ни были велики недостатки обычного изложения умозаключения и его особенных форм, «мы должны рассматривать только как варварство презрительное отношение вообще к изучению форм разума» (54, VI, 129).
Уже формы рассудка представляют необходимую и — в своих пределах — ценную функцию постигающего мышления. «Раньше всего, — утверждает Гегель, — мы должны... признать право и заслугу чисто рассудочного мышления, состоящую вообще в том, что как в теоретической, так и в практической области нельзя достигнуть твердости и определенности без помощи рассудка» (54, I, 132).
Познание начинает с того, что «схватывает наличные предметы в их определенных различиях, и, например, при рассмотрении природы различаются... вещества, силы, виды и т. д. и самостоятельно фиксируются в этой их изолированности» (54, I, 132). В этом логическом дей- ствовании мышление выступает как рассудок, а принципом рассудка в этой деятельности оказывается «тождество, простое соотношение с собой» (там же). И Гегель
поясняет, что это тождество и есть то, что ближайшим образом обусловливает в познании переход от одного определения к другому: «.. .умозаключают от одного определения к другому, а это умозаключение есть не что иное, как движение мысли согласно принципу тождества» (там же).
Все это справедливо и относительно философии. Согласно Гегелю, даже не требуется особых доказательств тому, что философия также не может обойтись без рассудка. И для философии не меньше, чем для других наук, «требуется прежде всего, чтобы каждая мысль мыслилась нами во всей ее строгости и чтобы мы не оставляли ее смутной и неопределенной» (54, I, 134).
Права формально мыслящего и формально умозаключающего рассудка очевидны во всех областях, близких к области рассудка. Но права эти неоспоримы также и в областях, которые на первый взгляд кажутся далекими от него: даже там рассудок все же не должен отсутствовать, а если он отсутствует, «это должно рассматриваться как недостаток» (54, I, 134).
Особенно верным философ считает это утверждение для эстетических предметов и для искусства. Гегель был современником развития романтизма в Германии. Теоретики этого направления утверждали, будто принципом эстетического и художественного мышления не может быть рассудок с его формами понятия, суждения и умозаключения, с его принципом тождества и запретом противоречия. Гегель отвергает это воззрение. Он вводит формы рассудка также и в область искусства. В искусстве, поясняет он, «рассудок обнаруживается в том, что различные, согласно понятию, формы прекрасного также фиксируются и воспроизводятся в этом их различии» (54, I, 134).
Форма присутствует даже в том, что представляется на первый взгляд бесформенным. Когда, например, о произведении искусства или литературы говорят, будто оно «бесформенно», то под этим выражением следует, по Гегелю, понимать отнюдь «не отсутствие всякой формы, а лишь отсутствие надлежащей формы. Но эта форма так мало безразлична для содержания, что она, скорее, составляет собою само это содержание» (54, I, 224—225). Художественные произведения, которым недостает надлежащей формы, не являются подлинными
произведениями искусства, и поэтому если говорят, что по своему содержанию они хороши (или даже превосходны), но им недостает надлежащей формы, то такая оценка служит плохим оправданием для художника. «Только те произведения искусства, в которых содержание и форма тождественны, представляют собою истинные произведения искусства» (там же, 225).
Даже в религии мышление в той мере, в какой оно выступает и действует также и в этой области, развивается в формах рассудочной определенности. Именно с этой точки зрения Гегель сравнивает достоинство греческой мифологии и мифологии «северной» (германских народов). Греческая мифология, говорит он, имеет существенное преимущество перед «северной», заключающееся в том, что в первой отдельные образы богов «разработаны до полной пластической определенности, между тем как в последней они остаются туманными и расплывчатыми, так что их трудно отличить друг от друга» (54, I, 134).
Всеми этими соображениями и определяется оценка рассудка и форм рассудочного (рефлективного) мышле- лия у Гегеля. Сама диалектика требует, чтобы оценка эта была высока. Моменты рассудочной рефлексии — тождество и различие — по своей детальной определенности служат «формальными определениями сущности» (54, V, 531), а определенность понятия есть «момент формы как целостности, момент самого понятия» (там же, 15). И даже сама логическая идея «имеет своим содержанием себя как бесконечную форму» (54, VI, 297). Собственный предмет логической науки, как его определяет Гегель, составили именно «определенность идеи и весь ход развертывания этой определенности», которая «не имеет вида некоторого содержания, а безоговорочно выступает как форма...» (там же).
Но Гегель не только признал и четко сформулировал права рассудка и формальных действий, а также формального анализа мышления. Одновременно он развил также и учение об их пределах. Обоснование функций формального мышления идет у него бок о бок с его ограничением и критикой. В свою очередь сама эта критика имеет не абстрактно-негативный, нигилистический, но положительный характер, она вытекает из диалектического понимания действия мышления. Говоря о рассудке,
о его положительной функции, о его формах, философ исходит из диалектической характеристики самого логического. Согласно его разъяснению, логическое по своей форме имеет три стороны: а) абстрактную, или рассудочную, б) диалектическую, или «отрицательно-разумную», в) спекулятивную, или положительно-разумную (см. 54, I, 131).
Сформулировав тройственное расчленение формы логического, Гегель тотчас же вводит ряд пояснений и дополнений. Важнейшее из них состоит в том, что указанные Гегелем три стороны логического «не составляют трех частей логики, а суть моменты всякого логически реального, то есть всякого понятия или всего истинного вообще» (54, I, 131). Значение этого указания заключается в обосновываемом им постулате: «диалектическая», так же как и «рассудочная» и «спекулятивная» стороны, строго говоря, — это даже не «стороны» или «не части», а лишь «моменты», и только диалектическая связь, диалектическое единство трех «моментов» дают полную характеристику «логического». Правда, все эти три момента «могут быть положены в первом моменте, в моменте рассудочности», благодаря чему они и «могут быть удерживаемы в отрозненности друг от друга». Однако в этой отрозненности ни «рассудочные» определения, отделенные от «диалектических», ни, напротив, «диалектические», отделенные от «рассудочных», не рассматриваются в их истине (см. там же).
Эти положения философа очень важны для правильной оценки его учения о логическом. В этом вопросе Гегель слишком часто был неверно понят. Больше того, на таком неверном понимании не раз строилось совершенно ошибочное истолкование отношения рассудочной (формальной) логики Гегеля к его диалектике. То, что сам Гегель считал лишь «моментами» рассматриваемой целостности логического, которые могут быть отделены друг от друга только в рассудочной абстракции, не раз пытались превратить в ступени мышления и познания, поднимающиеся одна над другой — как «низшая» и «высшая» формы логики. Согласно этому воззрению, «рассудочная», или «формальная», логика есть низшая ступень логического, а «диалектическая» (или, по Гегелю, «отрицательно-разумная») — высшая ступень. Что же касается «стороны» логического, которую Гегель назвал
спекулятивной, или «положительно-разумной», то ее чаще всего вовсе оставляли в стороне, как будто в гегелевском понимании логического ей не принадлежит ровно никакого места.
Но это вовсе не так. Согласно гегелевской интерпретации логического, «рассудочное» и «диалектическое» («отрицательно-разумное») понимание логического не может и не должно быть сводимо к теории двух ступеней логического. Это не стадии, не последовательные ступени, не фазисы развития логического во времени, а именно логические моменты, притом моменты, сопряженные диалектической связью, немыслимые не только в оторванности друг от друга, но также и в оторванности от третьего момента — от «спекулятивного», т. е. от «положительно-разумного».
Диалектическая связь моментов «рассудочного» и «диалектического» состоит не только в том, что мышление по принципу рассудка необходимо переходит от одного определения к другому, и не только в том, что, как при этом обнаруживается, эти определения рассудка односторонни и ограниченны, т. е. содержат отрицание ,самих себя. Связь эта состоит также в том, что, даже переступая — в «диалектическом» моменте — пределы изолированной определенности и, таким образом, включая саму определенность в некоторую связь, движение мысли сохраняет свою прежнюю изолированность (см. 54, I, 135). Другими словами, и в самом диалектическом движении, «снимающем» конечные определения рассудка, «момент рассудочности», определенности мышления все же остается, сохраняет свою значимость для логической мысли.
Но рассудочные определения — это лишь «моменты» в логическом движении мысли. Будучи развитыми и продуманными до конца, они выходят за собственные пределы, как бы отрицают самих себя: они «не представляют собою последнего результата, а, наоборот, конечны,— говоря более точно, носят такой характер, что доведенные до крайности превращаются в свою противоположность» (54, I, 134). И точно так же диалектика есть только «диалектический момент» в логическом движении мысли. Это — «снятие... конечными определениями самих себя и их переход в противоположность» (там же, 135). Уже вводя понятие «диалектического момента», Ге-
гель отметил, что момент этот может выступать в познании в двоякой форме: и как взятый сам по себе, отдельно от рассудка, и как взятый в связи с рассудком. Только последняя форма приводит, по Гегелю, логическое мышление к истине. Напротив, диалектический момент, «взятый сам по себе, отдельно от рассудка, выступает, в особенности в научных понятиях, как скептицизм», и в нем «результатом диалектики является голое отрицание». И только в той мере, в какой диалектика вносит в содержание науки «имманентную связь и необходимость», диалектика дает «подлинное, а не внешнее возвышение над конечным» (там же).
Однако ни рассудочный момент, ни диалектический, отдельно взятые, в их изолированности и в их противопоставленности еще не составляют всей полноты логического. Диалектическое мышление выводит за пределы рассудочного. Но и диалектическим моментом движение логической мысли, по Гегелю, не исчерпывается.
Диалектика, будучи «отрицательно-разумным» моментом логического, не остается в этом своем пределе. Отрицательное, получающееся как результат диалектики, именно потому, что оно представляет собой результат, есть вместе с тем и положительное, так как «содержит в себе, как снятое, то, из чего оно происходит, и не существует без последнего» (54, I, 139). Однако это уже составляет основное определение третьей формы логического, а именно «спекулятивной, или положительно-разумной», формы. Этот спекулятивный, или «положительно-разум- ный», момент логического мышления постигает «единство определений в их противоположности» (там же), иначе говоря, утверждение, содержавшееся в их переходе и в их разрешении.
Третий, спекулятивный, момент логического Гегель в отличие от «отрицательно-разумного», или диалектики, называет иногда просто спекулятивной логикой (см. 54, I, 140).
Только в спекулятивном, «положительно-разумном», моменте логического, а не в моменте диалектическом мышление приводит к положительному результату. Чтобы достигнуть его, мышление должно пройти момент диалектический, но не в пределах диалектического момента оно обретает свой положительный результат. К нему подводит сама диалектика, потому что она сама
обладает определенным содержанием, иначе говоря, потому что мыслимое в диалектике отрицание направлено не на пустое, абстрактное ничто, но есть «отрицание известных определений» (54, I, 139). Вот почему, когда мышление в своем необходимом стремлении к содержательной полноте переходит от рассудочного к диалектическому моменту («отрицательно-разумному»), а от диалектического — к спекулятивному, или положительному, то разумное, будучи чем-то мысленным и притом абстрактным, «есть вместе с тем и нечто конкретное, потому что оно есть не простое, формальное единство, а единство различенных определений» (там же, 139—140).
В спекулятивном моменте содержится результат движения мысли, которое мы обнаружили ранее в моментах рассудочном и диалектическом. «В спекулятивной логике,— говорит Гегель, — содержится чисто рассудочная логика, и первую можно сразу превратить в последнюю; для этого нужно только отбросить в ней диалектический и разумный моменты, и она превратится в то, что представляет собою обыкновенная логика...» (54, I, 140). Для спекулятивной логики характерно единство тех определений, которые рассудком признаются истинными лишь в их раздельности и противоположности.
Рассмотренное учение о трех «моментах» логического чрезвычайно важно для ответа на вопрос, поставленный в самом начале. Именно этим учением определяется взгляд Гегеля не только на права, но и на пределы формального мышления. Заслуживает внимания, что учение это было изложено Гегелем только в энциклопедической логике (см. 54, I, 131 —143). В «Науке логики» указание на три момента логического, их классификация и их раздельная характеристика отсутствуют. Обстоятельство это ни в какой мере не означает изменения взгляда Гегеля по рассматриваемому вопросу. Характеристика рассудочного, диалектического и спекулятивного моментов логического сохраняет свою силу также для всех исследований, составляющих содержание «Науки логики». Энциклопедическая логика и «Наука логики» — это не две различные системы или концепции логики, а одно и то же учение. Но у философа была веская причина, заставившая его выделить три момента логического в энциклопедической логике в отличие от «большой» логики.
В «Науке логики» Гегель рассматривает логическое строго теоретически, во всей полноте диалектической связи его моментов. Здесь логика не обособляется от бытия, а различные моменты внутри логического рассматриваются не в их разрозненности, а в их конкретном единстве, т. е. так, как они взаимно связаны в мышлении, познающем предметную истину. Поэтому при разработке «Науки логики» Гегель не нуждался в том, чтобы выделить и раздельно рассмотреть все три аспекта или момента логического. Они рассматриваются в «Науке логики» как неделимые и неотторжимые друг от друга моменты целостности — единства логической сферы мышления. Напротив, в энциклопедической логике изложение подчиняется целесообразности педагогического расположения и классификации материала.
В «Науке логики» анализу отношений между тремя «моментами» диалектического соответствует анализ отношений между рассудком и разумом в обеих его функциях: отрицательной (диалектической) и положительной. В полном согласии с тем, что мы прочитали в энциклопедической логике, мы узнаем здесь, что рассудок по своему основному назначению «определяет и твердо держится за свои определения» (54, V, 4). Напротив, разум одновременно и отрицателен и положителен. Он «отрицателен и диалектичен, ибо он разрешает определения рассудка в ничто». И он «положителен, ибо он порождает всеобщее и постигает в нем особенное» (там же).
Обычно, поясняет Гегель, рассудок и разум (в обоих его видах) рассматриваются в отдельности друг от друга. Так же, по отдельности, рассматриваются и оба вида разума: «...рассудок обычно понимается как нечто отдельное от разума вообще, точно так же и диалектический разум обычно признается чем-то отдельным от положительного разума». Но Гегель отвергает в «Науке логики» такой способ рассмотрения. «., .В своей истине,— утверждает он, — разум есть дух». В качестве духа он выше рассудка и выше разума. «Он есть рассудочный разум или разумный рассудок» (54, V, 4). Он есть «отрицательное, то, что составляет качество как диалектического разума, так и рассудка». Он «полагает определенное различие, за которое держится рассудок». Но вместе с тем «он также и разлагает это различие, и тем самым он диалектичен». Однако и это еще не последнее
его деяние. Он «не задерживается на... нулевом результате: он здесь вместе с тем выступает также и как положительный разум». Таким образом, он «восстанавливает первоначальное простое, но как всеобщее, которое конкретно внутри себя» (там же).
Обычная логика не знает и не может знать этой диалектики рассудка и разума. Если она и признает различия между ними, то абсолютизирует их, не видит их связи, не видит переходов между ними. В результате этой абсолютизации извращается понятие о форме. Гегель как нельзя более далек — мы уже убедились в этом—от недооценки формы. Он сам характеризовал логику как науку «формальную», как науку об абсолютной форме.
Однако, выдвигая эти утверждения, Гегель отнюдь не изолирует форму от содержания и не абсолютизирует момент формы в ее противоположности содержанию. Правда, в том, что форма выделилась как особый предмет философского познания, он видит огромный успех этого познания, и прежде всего познания логического. Но последнее не сразу достигает адекватного понимания природы форм. На пути такого понимания встает ошибочный взгляд, согласно которому определения мысли понимают только как внешние формы. В соответствии с этим взглядом наше сознание «имеет перед собою... содержание, предметы, представления, то, что заполняет интерес; определения же мысли суть формы, которые только находятся на содержании, а не суть само содержание» (54, V, 12). Однако понятие всеобщее, которое и есть, по Гегелю, сама мысль, «не может рассматриваться лишь как безразличная форма, находящаяся на некотором содержании» (там же). О формулах умозаключения, например, нельзя думать, будто они «касаются лишь правильности познания, а не его истинности» (там же, 14). «Бессодержательность логических форм, — говорит (и не раз повторяет) Гегель, — получается единственно только вследствие способа их рассмотрения и трактовки» (там же, 25). Поэтому если логика, как утверждают, лишена содержания, «то это вина не предмета логики, а исключительно только способа его понимания» (54, V, 26).
Создатель науки логики Аристотель был чужд такому пониманию логического. Если воспользоваться выра-
жением самого Гегеля, то об Аристотеле придется сказать, что ему не было свойственно противопоставление содержательно пустых форм и понятий рассудка формам и понятиям разума. По Гегелю, понятие, как таковое, «столь мало является только формой рассудка, что мы должны сказать как раз обратное: лишь абстрагирующий рассудок низводит понятие на степень формы рассудка» (54, I, 290). Не отказываясь от важного различения между рассудком и разумом, Гегель в корне изменяет понимание этого различения. «Это различение,— поясняет он, — следует, однако, понимать не так, что существуют двоякого рода понятия, а скорее так, что наша деятельность либо останавливается на одной лишь отрицательной и абстрактной форме понятия, либо понимает его, согласно его истинной природе, как вместе с тем положительное и конкретное» (там же).
Аристотель, первым описавший различные формы умозаключения, в своих собственных философских исследованиях пользовался отнюдь не формами умозаключения рассудка или вообще формами конечного мышления. В метафизике Аристотеля господствующим «всегда остается спекулятивное понятие», и он не допускает, чтобы в эту форму «перешел... рассудочный процесс умозаключения» (54, I, 294). Идея, составляющая, по Гегелю, предмет науки логики, есть мышление, но «не как формальное мышление, а как развивающаяся целостность своих собственных определений и законов» (там же, 39). Для рассудка предмет «распадается на форму и содержание, на всеобщее и особенное, на пустое в-себе и на извне привходящую к нему определенность» (54, III, 278). Поэтому в рассудочном мышлении «содержание равнодушно к своей форме» (там же).
На уровне метафизики Аристотеля философское исследование мышления и логического не удержалось. В особенности этому способствовал успех учения Канта с его постулатом, согласно которому познанию предметов должно будто бы предшествовать исследование самого инструмента познания. У Канта понятие и логическое «объявляются... чем-то только формальным, которое, ввиду того что оно отвлекается от содержания, не содержит в себе истины» (54, VI, 16). В результате «бесконечное единство разума утрачивает... начало спекулятивного, истинно бесконечного понятия; оно становит-
ся... совершенно формальным, только регулятивным единством систематического употребления рассудка» (54, I, 20). Так, логику понятия обычно понимают «как лишь формальную науку, то есть полагают, что она интересуется лишь формой понятия, суждения и умозаключения, как таковой, но совершенно не интересуется тем, истинно ли что-либо, или, выражая эту мысль иначе, ответ на последний вопрос считается зависящим исключительно лишь от содержания» (там же, 267).
Проникший в философию, в частности в логику, формализм останавливается лишь на том абстрактном взгляде, согласно которому логическое есть лишь нечто формальное и отвлекается от всякого содержания. Подвергая резкой критике этот взгляд, Гегель показывает, что крайний формализм в логике, начисто отсекающий форму от содержания, не только ложен в существе своих устремлений, но, строго говоря, даже неосуществим как намерение. Особенно справедливо это утверждение в отношении философии. Одними лишь формальными мыслями философия «вообще нимало не занимается; она занимается лишь конкретными мыслями» (54, I, 140). философия открывает в понятии формы «удвоение»: «форма одновременно и содержится в самом содержании и представляет собою нечто внешнее ему» (там же, 224). Только как нерефлектированная внутрь себя, она есть внешнее, безразличное для содержания существование. Но как рефлектированная внутрь себя, она сама «есть содержание» (там же, 225). «Абсолютное» отношение между формой и содержанием есть поэтому не их раздельность и внеположность, а именно переход их друг в друга.
«Формальная истина», т. е. истина лишь по отношению к сознанию, — это «только правильность». Однако истина в более глубоком смысле состоит, напротив, втом, что «объективность тождественна с понятием» (54, I, 322). Но абстрактное понятие есть «существенный момент разума», говорит Гегель. Поэтому необходимо «во всех отношениях отвергнуть обычное разграничение между рассудком и разумом» (54, VI, 45). Если понятие рассматривается как «чуждое разуму», то на это «следует скорее смотреть как на неспособность разума узнавать себя в понятии». Именно абстрактное понятие есть «одухотворенная форма», в которой «конечное через ту
всеобщность, в каковой оно соотносится с собой... положено как диалектическое и, стало быть, есть само начало явления разума» (там же).
Все сказанное говорит о пределах формального мышления. Непременная основа, понятие, всеобщее и есть сама мысль. Это всеобщее, как мы уже упоминали, не может рассматриваться лишь как безразличная форма, находящаяся «на некотором содержании». Задача философии состоит в том, чтобы «осознать... логическую природу, одушевляющую дух, орудующую и действующую в нем» (54, V, 12).
Неполнота формального способа рассмотрения мышления, оставляющего в стороне истину, может быть устранена лишь привлечением к мыслительному рассмотрению «не только того, что обыкновенно причисляется к внешней форме, но вместе с тем также и содержания» (54, V, 14).
Старая метафизика не знала критики формального мышления. Она не выходила за пределы рассудочного мышления. Она не исследовала, например, вопроса о том, может ли форма суждения, как таковая, «быть формой истины» (54, I, 65). Диалектическая критика формализма, развиваемая Гегелем, отвечает на этот вопрос отрицательно. Сама по себе форма предложения, в которой выражается суждение, неадекватна истине, не говоря уже о том, что в форме суждения не может быть дано определение абсолютного бытия, форма суждения непригодна и для выражения спекулятивного. Но это и значит, что суждение «благодаря своей форме односторонне и постольку ложно», так как «истина конкретна» (там же, 69).
Еще менее адекватен, по Гегелю, формализм в теории умозаключения. Основной недостаток формального умозаключения состоит не в самой форме умозаключения— такая форма есть «форма разумности», — а в том, что она «выступает лишь как абстрактная и поэтому чуждая понятию форма» (54, I, 130).
Детально анализируя традиционную формальную теорию силлогизма, Гегель показывает, что движущийся через отдельные предложения процесс умозаключения есть только «некоторая субъективная форма; природа же дела (der Sache) состоит в том, что различные понятийные определения вещи объединены в существенном един-
стве» (54, VI, 112). По отношению к еще присущей суждению непосредственности соотношения разумность умозаключения есть нечто объективное, и само умозаключение есть нечто объективное, есть, по Гегелю, «истина суждения». Заключая это рассуждение, Гегель говорит: «Все вещи суть умозаключение, некоторое всеобщее, сомкнутое через особенность с единичностью; но, конечно, они не суть состоящее из трех предложений целое» (там же).
Предел формального понимания умозаключения обусловлен ограниченностью и недостаточностью рассудка. Недостаток обычной силлогистики состоит именно в том, что она «ни на шаг не идет дальше рассудочной формы умозаключения, согласно которой определения понятий берутся как абстрактные, формальные определения» (54, VI, 129). Но фиксирование этих определений как абстрактных качеств совершенно непоследовательно. В умозаключении «существенным являются как раз их соотношения». И присущность и подчинение уже подразумевают, что «единичное, так как ему присуще всеобщее, само есть всеобщее, а всеобщее, так как оно подчиняет себе единичное, само есть единичное» (там же).
Однако фиксирование определений понятия в виде абстрактных качеств совершенно непоследовательно еще и по другой причине. Назначение умозаключения «как раз и состоит в опосредствовании, то есть в том, что определения понятия уже больше не имеют, как в суждении, своей основой свою внешность по отношению друг к другу, а, наоборот, имеют основой свое единство» (54, VI, 129). Но тем самым в понятии умозаключения раскрывается несовершенство формального умозаключения, в котором «средний термин фиксируется не как единство крайних терминов, а как некоторое формальное, качественно отличное от них, абстрактное определение» (там же).
Итак, формальное умозаключение уже в силу самой своей формы «есть существенным образом нечто совершенно случайное по содержанию...» (54, VI, 115). Истинная теория умозаключения не отделяет теорию вывода от содержательной характеристики бытия, логическое, диалектическое и спекулятивное от онтологического. Отвергая рассудочную метафизику, она не отделяет логику от метафизики спекулятивной. Она отвергает и недооцен-
ку значения формы, формального элемента мышления, и низведение логического к одному лишь формальному элементу. Учение о конкретности истины она вводит и в сферу логического.