«Умный» идеализм и его близость к материализму. Критика кантианства с позиций «умного» идеализма

Гегель критиковал крайние формы субъективного идеализма, объявляя его «дурным» идеализмом, как это отмечал Ленин. Аргументы Гегеля в пользу объективности, направленные против субъективизма и агностицизма, при соответствующей материалистической трактовке этих аргументов, могут явиться строительным материалом для создания материалистической диалектики (путем «перевертывания» диалектики Гегеля).

Именно в этой связи раскрывается истинное значение и глубочайший смысл ленинского афоризма: «Когда один идеалист критикует основы идеализма другого идеалиста, от этого всегда выигрывает материализм. Ср. Аристотель versus [по отношению.— Ред.] Платон etc. Гегель versus Кант etc.» [2, 29, 255].

Поскольку Кант на первый план в своем идеализме и агностицизме выдвигает субъективный момент, а Гегель противопоставляет ему принцип объективности, постольку аргументация Гегеля, как говорится, льет воду на мельницу материализма. Точно так же метафизическим разрывам и резким противопоставлениям противоположных сторон единого (согласно принципу «или-или»), что нередко наблюдается у Канта и других философов субъективистского толка, Гегель противопоставляет идею диалектического единства противоположностей (согласно принципу «и-и»), чем подрывает гносеологические корни не только субъективного идеализма, но и идеализма вообще как философского течения.

«Кажимость и скептицизм respective [соответственно. — Ред.] кантианство» (2, 29, 116), — так озаглавливает Ленин выписанное им место из Гегеля, где, в частности, сказано: «новейший идеализм не позволял себе смотреть на познание как на знание о вещи в себе; эта кажимость вообще не должна была бы иметь основы какого-либо бытия. . .». Перефразируя гегелевскую критику субъективизма, Ленин как бы вкладывает Гегелю в уста следующее обращение к скептикам и кантианцам: «Вы включаете в Schein [кажимость. — Ред.] все богатство мира и вы отрицаете объективность Schein'a!» [2, 29, 117].

Подобная критика субъективизма Гегелем может быть широко использована материализмом, причем для борьбы не только против агностицизма и субъективного идеализма, но и философских основ идеализма вообще.

Такую же картину мы находим в случае гегелевской критики субъективизма кантовского учения о логических формах, о категориях логики. При этом Гегель наносит удар по основному пункту кантовского агностицизма — учению о непознаваемой вещи в себе. Все это Ленин тщательно учитывает в интересах материализма, извлекая прямую пользу для материализма из борьбы Гегеля против Канта, а тем самым одновременно реализуя свой принцип материалистической переработки гегелевской диалектики.

Так, выписав критические высказывания Гегеля, направленные в адрес Канта, Ленин на полях отмечает: «Гегель против Канта», а затем: «Кант одну сторону возвел в абсолют», «у Канта вещь в себе абсолютное „Jenseits" [„потустороннее". — Ред.Ъ, «субъективизм Канта» [2, 29, 188, 189].

Вслед за тем Ленин резюмирует позицию Гегеля, осуществляя при этом одновременно и ее «переворачивание»: «Конечный, преходящий, относительный, условный характер человеческого познания (его категорий, причинности и т. д. и т. п.) Кант принял за субъективизму а не за диалектику идеи (=самой природы), оторвав познание от объекта» [2, 29, 189].

Переворачивание осуществлено здесь посредством замены «диалектики идеи» на «диалектику самой природы».

В другом месте Ленин излагает взгляд Гегеля: «категории логики суть сокращения (или извлечения) „бесконечной массы" «частностей внешнего существования и деятельности». В свою очередь эти категории служат людям на практике («в духовной выработке живого содержания, в создании мыслей и в обмене ими») [2, 29, 82]. И о формах мысли нельзя сказать, по Гегелю, что они нам служат, ибо они проходят «через все наши представления», они суть «общее как таковое».

По этому поводу ленинская оценка гласит: «Объективизм: категории мышления не пособие человека, а выражение закономерности и природы и человека. . .» [2, 29, 83].

В связи с этим Ленин прослеживает у Гегеля противопоставление «субъективного мышления» и «объективного понятия самих вещей», подчеркивая, что, согласно Гегелю, мы не можем «выйти за пределы природы вещей».

Такой объективный подход Гегеля, направленный своим острием против кантовского субъективизма, используется Лениным с целью доведения этого «объективизма» до его логического конца, т. е. до материализма; следовательно, он используется Лениным в качестве рычага, т. е. инструмента для «перевертывания» (с головы на ноги) самой гегелевской диалектики.

Ленин показывает далее, как Гегель вскрывает гносеологический источник кантовского идеализма и агностицизма и как тем самым Гегель помогает преодолеть слабости «критической философии». Ленина особенно интересует гегелевское понимание кантовской трактовки отношения между «тремя терминами» (мы, мышление, вещи). Гегель критикует Канта за то, что, по Канту, мы ставим «посредине» между вещами и нами мышление, причем ставим его так, что эта середина «разделяет» нас, «вместо того, чтобы соединять». На это, говорит Гегель, надо ответить: самые эти вещи, которые будто бы стоят по ту сторону наших мыслей, сами суть мысленные вещи и что так называемая вещь в себе есть лишь мысленная вещь пустой абстракции.

Отметив, что все это гегелевское рассуждение направлено «против кантианства» [там же], Ленин формулирует свою позицию по данному вопросу: «Суть довода, по-моему: (1) у Канта познание разгораживает (разделяет) природу и человека; на деле оно соединяет их; (2) у Канта „пустая абстракция" вещи в себе на место живого Gang, Bewegung [хода, движения. — Ред.] знания нашего о вещах все глубже и глубже». И дальше: «Ding an sich [вещь в себе. — Ред.] у Канта пустая абстракция, а Гегель требует абстракций, соответствующих der Sache [сути. — Ред.]'. «объективное понятие вещей составляет самоё их суть», соответствующих — материалистически говоря — действительному углублению нашего познания мира» [2, 29, 83—84].

Еще дальше Ленин отмечает у Гегеля ту мысль, что «к мысленному рассмотрению» должны быть привлечены не только «внешняя форма», но и «der Inhalt» («содержание»), и тогда «предметом становятся не Dinge, a die Sache, der Begriff der Ding [не вещи, а суть, понятие вещей, — Ред.]» — «не вещи, а законы их движения, материалистически» [2, 29, 85—86] — так переворачивает Ленин Гегеля и ставит его с головы на ноги.

Это полностью касается гегелевской критики субъективистской трактовки Кантом форм мышления. По Гегелю, неверно считать их только «средством», «для пользования» или же, что они суть «внешние формы», которые суть лишь формы на содержании, а не само содержание.

Критикуя разрыв между формой мышления и его содержанием, приводящий к субъективизму и формализму в области логики, Гегель требует такой логики (и Ленин это отмечает), в которой формы были бы содержательными формами живого, реального содержания, связанными неразрывно с содержанием.

В связи с этой диалектикой формы и содержания, основанной на признании их взаимопроникновения как единства противоположностей, Гегель обращает внимание на «идеи всех природных и духовных вещей», на «субстанциональное содержание».

Ленин резюмирует с позиций материализма тот вывод, к которому Гегель пришел в итоге критики субъективизма и формализма по данному вопросу: «Логика есть учение не о внешних формах мышления, а о законах развития „всех материальных, природных и духовных вещей", т. е. развития всего конкретного содержания мира и познания его, т. е. итог, сумма, вывод истории познания мира» [там же].

Исключительно интересен ленинский подход к переработке гегелевской диалектики в вопросе о каузальности. В частности Ленин выписывает из Гегеля: «Так, например, движущийся камень есть причина; его движение есть некоторое обладаемое им определение, вне которого он содержит в себе еще многие другие определения цвета, формы и т. д., которые не входят в состав его причинности» [2, 29, 144]. Этому гегелевскому положению Ленин дает свою следующую трактовку, переводя его на рельсы материализма: «Каузальность, обычно нами понимаемая, есть лишь малая частичка всемирной связи, но (материалистическое добавление) частичка не субъективной, а объективно реальной связи» [там же].

Проводя различие между поводами и действительными причинами исторических событий, Гегель писал (а Ленин это выписал в своих конспектах) о том, что в истории-де принято анекдоты приводить как маленькие «причины» больших событий. На деле это лишь поводы, лишь внешнее возбуждение, «в которых внутренний дух события мог бы и не нуждаться» [2, 29, 143].

«Этот «внутренний дух» — ср. Плеханов — есть идеалистическое, мистическое, — констатирует Ленин, — но очень глубокое указание на исторические причины событий. Гегель подводит вполне историю под каузальность и в 1000 раз глубже и богаче понимает каузальность, чем тьма «ученых» ныне» [2, 29, 144].

Когда Гегель пишет (и Ленин это тоже выписывает) относительно результата, получаемого «через движение определенного отношения причинности», Ленин материалистически пересматривает гегелевскую формулировку: Движение отношения каузальности" = на деле: движение материи respective движение истории, улавливаемое, усвояемое в своей внутренней Связи ДО ТОЙ ИЛИ ИНОЙ степени широты ИЛИ глубины. . .»|_[2 29

144-145].

С этих позиций Ленин оценивает взгляд Гегеля на причинность, каузальность, противопоставляя этот взгляд Гегеля воззрениям субъективистов и агностиков по данному же вопросу. «Когда читаешь Гегеля о каузальности, — замечает Ленин, — то кажется на первый взгляд странным, почему он так сравнительно мало остановился на этой излюбленной кантианцами теме. Почему? Да потому, что для него каузальность есть лишь одно из определений универсальной связи, которую он гораздо глубже и всесторонне охватил уже раньше, во всем своем изложении, всегда и с самого начала подчеркивая эту связь, взаимопереходы etc. etc. Очень бы поучительно сопоставить „потуг и" ново- эмпиризма (respective „физического идеализма") с решениями, вернее, с диалектическим методом Гегеля» [2, 29, 146]. Здесь, как и в других местах, Ленин неизменно отличает у Гегеля его диалектический подход к рассматриваемому вопросу, противопоставляя такой диалектический подход метафизическому с его разрывом противоположностей и эклектическому с его чисто внешним их соположением («сложением»). Так, процитировав критику Гегелем кантовской концепции суждения, Ленин подчеркивает: «Итак, и здесь Гегель обвиняет Канта в субъективизме. Это N В. Гегель за „объективную значимость" (sit venia verbo [да будет позволено так сказать. — Ред.]) кажимости, „непосредственно данного". . . Философы более мелкие спорят о том, сущность или непосредственно данное взять за основу (кант, Юм, все махисты). Гегель вместо или ставит и, объясняя конкретное содержание этого „и" [2, 29, 120].

Следовательно, вместо резкого разрыва и метафизического противопоставления противоположных моментов познания (по формуле «или—или»), чтб имеет место у Канта, Юма и их последователей, Гегель, как показывает здесь Ленин, выдвигает идею единства противоположностей (по формуле «и—и»), И Ленин подчеркивает, что Гегель не просто отбрасывает воззрения своих предшественников, а стремится преодолеть их слабые места, их непоследовательность и внутреннюю противоречивость. Вместе с тем позиция Гегеля позволяет развить и углубить еще дальше критику его предшественников, доводя ее до ее перевода на позиции диалектического материализма. Другими словами, через это открывается еще один путь, еще один способ для материалистической переработки и самой гегелевской диалектики, которым широко пользуется Ленин.

Так диалектика проявляется в самом процессе критики одних философов другими. Этого, увы, не поняли некоторые авторы из среды самих марксистов. В связи с этим Ленин выдвинул два афоризма:

«1. Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще), более с вульгарно-материалистической, чем с диалектически- материалистической точки зрения, поскольку он лишь a limine с порога. — Ред.] отвергает их рассуждения, а не исправляет (как Гегель исправлял Канта) эти рассуждения, углубляя, обобщая, расширяя их, показывая связь и переходы всех и всяких понятий.

2. Марксисты критиковали (в начале XX века) кантианцев и юмистов более по-фейербаховски (и по-бюхнеровски), чем по-гегелевски» [2, 29, 161].

Отвержение критикуемых взглядов с порога — признак метафизического и вульгарного подхода к критике своих предшественников. Исправление их взглядов, преодоление их слабости и недостатков — признак диалектического подхода. Такова ленинская оценка обоих подходов. Поэтому исправляя недостатки кантовских воззрений, преодолевая их непоследовательность и субъективизм, Гегель уже тем самым приближался к диалектическому материализму, помогая невольно будущим своим критикам из лагеря марксизма переводить гегелевскую диалектику на рельсы материализма.

Резюмируя свое отношение к этому вопросу, Ленин писал: «Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм. Диалектический идеализм вместо умный; метафизический, неразвитый, мертвый, грубый, неподвижный вместо глупый» [2, 29, 248].

Такая постановка вопроса Лениным показывает, что в борьбе диалектического материализма против «глупого» (ограниченного, непоследовательного) идеализма большую поддержку может ока- зать «умный» (т. е. диалектический) идеализм. Вот почему в одном месте «Философских тетрадей» Ленин записал в качестве плана на будущее: «К Гегелю надо бы вернуться для разбора шаг за шагом какой-либо ходячей логики и теории познания кантианца и т. п.» [2, 29, 160].

В таком повторном обращении к Гегелю и к его диалектике при критическом разборе «ходячих», модных логических и гносеологических концепций современных кантианцев, махистов и т. п. содержится один из важных путей и способов материалистической переработки гегелевской диалектики, согласно ленинским планам и замыслам.