Второе направление - это стремление вместо (или помимо) военной силы, задействовать иные ее виды (которые в большей мере были бы камуфлированным принуждением, чем откровенным насилием) в качестве инструмента мирорегулирования, влияния на поведение государств во внешнем мире.
Исторически в этом плане стоит выделить попытки преодолеть анархию международной среды путем создания в ней центрального органа управления. Правда, речь в данном случае идет не об образовании мирового правительства в результате сознательного добровольного соглашения ( о чем говорилось в гл. 1), а прежде всего о создании (принудительным путем) мирового государства, империи, которая подчинив себе окружающее пространство, выполняла бы верховную регулирующую роль в системе международных отношений. Регулирующая роль империи (имперский мировой порядок) реализовалась бы двояким способом: либо путем полной ликвидации всех остальных (по крайней мере, окружающих, близлежащих) суверенитетов, за исключением самой метрополии; либо за счет сохранения ограниченной государственной автономии, но только во внутреннем плане, во внешнем же эти автономии выполняли бы роль вассалов империи, не имевших права на самостоятельную политику. Процесс появления империй шел на протяжении всей человеческой истории, хотя в ранние века он развивался более активно. Собственно говоря, основная функция империи состояла в собственном расширении, и жизнеспособной (перспективной, с точки зрения мирорегулирования) она была только до тех пор, пока могла проявлять способности к физическому росту. Однако ни одна империя так и не смогла добиться устойчивого развития, сопровождаемого расширением своей территории. Когда же этот процесс приостанавливался, когда усилия империи стали концентрироваться на сохране нии статус-кво, это означало, что она исчерпала свои возможности и движется к упадку. Как правило, все империи основывались на принуждении, которое, особенно в глубине веков, мало чем отличалось от насилия, на принуждении - военном, политическом, экономическом, идеологическом, на насильственном включении других народов и государств в состав империи. Монопольное мирорегулирование в этом случае принудительно навязывалось им, включение государств и народов в состав империи лишало их права самостоятельно участвовать в системе международных отношений, определять характер поведения государств во внешнем мире, определять способ регулирования своих связей с другими государствами. “У империй, - отмечал Г. Киссинджер, - не было никакой заинтересованности действовать в рамках международной системы; они сами стремились быть международной системой? Империи не нуждаются в равновесии сил. Именно подобным образом Соединенные Штаты проводили внешнюю политику на всей территории американского континента, а Китай на протяжении большей части своего исторического существования - в Азии”10. Все империи, в конечном счете, стремились к мировому господству, фактически в этом и выражалась их суть, только тогда они и могли выполнять функции мирорегулирования. “Целью империализма, - писал Г. Моргентау, - является глобальное доминирование над всем политически организованном миром. Собственно говоря, это и есть установление мировой империи”11. Если переложить эту целевую установку на язык современной дипломатии, то многие эксперты полагают, что это ничто иное как стремление к созданию однополярного мира, в чем Россия и Китай временами упрекают сегодня правящую элиту Соединенных Штатов. К числу наиболее примечательных исторических примеров создания мировых империй (или точнее, попыток создать их) относятся экспансионистские устремления Александра Македонского, Древнего Рима, Арабских халифатов в VII и VIII вв., Великобритании, Наполеона, Гитлера. К их числу обычно относят и советский империализм, ставивший своей конечной целью победу коммунизма (то есть себя) во всемирном масштабе. “Всех их, - по мнению того же Г. Моргентау, - объединяет одно общее стремление к экспансии, которая не имеет разумных пределов, которая взращивается собственным успехом и которая, не будучи остановленной другой превосходящей силой, устремляется к границам политического мира”12. Однако, как свидетельствует история, ни одна из упомянутых выше империй так и не достигла своих максималистских целей. Возможно, поэтому имперскому мышлению пришлось умерить свои целевые установки: управление международным регулированием решалось не в мировом, а в континентальном или региональном масштабах. Так, наряду с империями, стремящимися к мировой геге монии, возникали империи, которые ограничивали свои аппетиты локальными рамками. К числу континентальных устремлений можно было бы отнести средневековую Священную Римскую империю, Францию времен Людовика XIV, Германию времен Вильгельма II (все три образования мечтали стоять у истоков континентального европейского международного регулирования), Соединенные Штаты времен доктрины Монро. К локальным империям можно было бы отнести Францию при Людовике XV, Пруссию Фридриха Великого, Австро-Венгрию периода Марии-Терезии, Россию времен Петра I и Екатерины II (традиционными целями российского империализма были Финляндия, Прибалтика, Восточная Европа, Балканы, Дарданеллы, Персия - зона обширная, но имеющая локальный характер), политику Сербии в период Балканских войн 1912 и 1913 гг., Италию - времен Муссолини, Японию накануне Второй мировой войны. Разница имперских устремлений на трех уровнях особенно отчетливо видна на примере Германии: Бисмарк стремился установить немецкое преобладание в Центральной Европе, кайзер Вильгельм II добивался германской гегемонии во всей Европе, Гитлер - мечтал о мировом господстве. Существовало по крайней мере три основных силовых метода достижения имперских целей (регулирования отношений государств, их поведения в мировых, континентальных, региональных масштабах). Наиболее распространенный, наиболее древний, наиболее скорый и наиболее жестокий способ создания империи - это покорение других народов и государств силой оружия. “Преимущество этого метода, - пишет Г. Моргентау, - с точки зрения победителя состоит в том, что новые навязанные силой имперские отношения, ставшие результатом военной победы, одержанной метрополией, если и могут быть изменены, то, как правило, так же в результате военной победы, но одержанной на этот раз порабощенной нацией. А это маловероятно, учитывая те неблагоприятные обстоятельства, в которых эта нация оказалась в результате военного поражения”13. Наполеон, конечно, мог надеяться на то, что распространение идей Великой французской революции могло бы помочь ему установить гегемонию Франции в Европе. Но сколько на это ушло бы времени? Тогда как та же цель могла быть достигнута быстро и эффектно в результате военной победы, что и сделал французский император за двадцать лет своего победоносного хозяйничания в Европе.
Вопрос, однако, в том, чтобы в процессе достижения победы уметь во время остановится, чего не смог сделать тот же Наполеон, а также Гитлер и японские интервенционисты. Создание империи экономическими методами менее впечатлительно и менее эффектно (в том смысле, что требует больше усилий), но в большей мере отвечает духу времени. По сути своей, это то же самое стремление опрокинуть статус-кво путем изменения силового взаимодействия (в свою пользу) между государствами, которое достигается не завоеванием территории, а установлением над ними и их политической элитой экономического контроля. Действительно, если по каким-то соображениям имперская держава не может или не хочет захватывать территорию с целью установления над ней своего политического господства (влияния) над другим государством (слишком дорого содержать вассалов), оно может установить это господство, контролируя экономическую политику тех, кто возглавляет его. В самом деле, Центральноамериканские республики, утверждал (в свое время, конечно) Г. Моргентау, обладают всеми внешними атрибутами суверенитета. Но в экономическом плане они настолько зависят от экспорта своей продукции в США, что вряд ли в течение длительного периода времени могут проводить внутреннюю или внешнюю политику, которая в чем-то не устраивала бы Соединенные Штаты (восстановление Панамой своего суверенитета над каналом выявляет, что и здесь обозначились определенные изменения). Российско-британское соперничество в XIX в. за Персию (Иран) с целью расширения своих империй также велось в основном экономическими методами. Нынешняя китайская экономическая экспансия на российский Дальний Восток (который в результате этого сегодня в хозяйственном отношении более ориентирован на Китай и Японию, чем на Москву), в известной мере, частичное проявление того же имперского мирового порядка. То, что обычно называют культурным империализмом (его иногда определяют как идеологический империализм, хотя это сужает его сферу, ибо культура включает и политическую идеологию и политическую культуру), представляет собой наиболее утонченную и наиболее успешную из всех имперских политик, если, конечно исходить из того, что она одна способна привести к успеху. Его цель - не завоевание территории, не установление контроля над экономической жизнью страны. Его цель - “завоевание и контроль над умами людей с целью изменить характер силовых отношений между двумя государствами”14. Состояние подчинения (или господства) в этом случае может возникать в результате того, что объект давления (страну, народ) убеждают в превосходстве культуры (политической в том числе) или большей привлекательности политической философии, более глубокой цивилизованности имперской нации. Культурный империализм, однако, вряд ли способен играть самостоятельную роль в становлении империи, он скорее видится в качестве дополнения к основным методам. Его задача размягчить противоположную сторону, подготовить почву для военной победы или экономического проникновения, порождая у нации чувство неполноценности, второразрядности. Наиболее типичным его проявлением служит деятельность “пятой колонны” на территории потенциального противника (наиболее успешной в этом плане была операция с аншлю сом Австрии в 1938 г., правительство которой само пригласило германские войска оккупировать страну). На Западе под этим же углом зрения обычно рассматривают деятельность Коминтерна в период между двумя мировыми войнами. Экспансия американизированной массовой культуры в Западную Европу, страны Центральной и Восточной Европы, на территории постсоветского пространства в известном смысле также является современным проявлением культурного империализма. Империя в известной мере разрешала проблему мирового регулирования. Охватывая огромные территории, она преодолевала изначальную анархичность международных отношений, порожденную наличием множества суверенитетов, просто за счет их уничтожения (или радикального сокращения), надеясь в конечном счете свести их число к единице и совершенно свободно реализовывать свою волю во внешнем мире. В условиях Древнего или Средневекового мира с территориальной ограниченностью существующих тогда цивилизаций подобная идея казалась вполне осуществимой. Но по мере развертывания исторической сцены, по мере раздвижения границ познаваемого мира, развития производительных сил эта затея становилась все менее осуществимой. Она оказывалась все менее реальной даже в континентальных или региональных масштабах. Кроме того, сама идея империи, сведения множества суверенитетов, являющихся на определенном этапе развития человечества двигателем его прогресса, к минимуму казалась все менее продуктивной. Между тем в развитии любой имперской системы - мировой, континентальной, локальной выявились свои внутренние, непреодолимые противоречия. Основное из них состоит в том, что чем более расширяется государство за счет внешней экспансии, тем больше ресурсов оно расходует на поддержание статус-кво в этой империи. Если же большая часть государственных ресурсов изымается из процесса создания национального благосостояния и необратимо направляется на осуществление внешних военных операций, то это (ввиду невозобновляемости этих ресурсов) в долгосрочном плане ведет к ослаблению национальной мощи. Наконец наступает момент, когда стоимость содержания империи превышает те преимущества, которые митрополия получает от ее сохранения, ее внешние обязательства и имеющиеся внутренние ресурсы не соответствуют друг другу. “Если государство в стратегическом плане расширяется (сверх меры), выходя за определенные границы, особенно в результате завоевания обширных территорий или ведения дорогостоящих войн, оно неизбежно рискует тем, что его огромные затраты на их обслуживание начнут перевешивать потенциальные преимущества от внешней экспансии”15, - приходит к выводу П.Кеннеди, профессор Йельского университета, автор известной монографии о возвышении и падении крупнейших империй. Наверное, этот вывод не означает, что в наше время появление империй, которые могли бы использовать свою мощь для установления нужного им мирового порядка (мирорегулирования) совершенно исключено. Вероятность того, что возникнут новые империи, основанные на традиционном завоевании территорий и народов, наверное, действительно не очень велика, поскольку из территорий сегодня можно извлекать выгоду, совершенно не обязательно завоевывая их. Вместе с тем, хотя и это также маловероятно, вряд ли даже в наше время можно исключать появление мировых гегемоний (или стремления к ним), основанных на иных принципах - идеологических империй, цивилизационный, религиозных, финансовых, информационных, техногенных и т.д. Их появление несомненно скажется на становлении соответствующего мирового порядка, они будут оказывать преобладающее влияние на характер мирорегулирования.