COGITO ДЕКАРТА КАК COGITO ME COGITARE

Всякое самоудостоверение должно заодно обеспечить себе также и достоверность того сущего, в отношении которого всякое представление и всякое предприятие должны стать достоверными и благодаря которому им обеспечивался бы успех. В основу новой свободы должно было лечь нечто надежное такой степени надежности и обеспеченности, что оно, обладая само по себе внутренней ясностью, удовлетворяло бы перечисленным принципиальным требованиям. В чем же эта достоверность, образующая основу новой свободы и тем самым ее составляющая? В тезисе ego cogito (ergo) sum. Декарт предлагает его как ясную и отчетливую, не подлежащую сомнениям, т. е. первую по рангу и высшую истину, на которой стоит всякая вообще «истина». Люди сделали отсюда вывод, будто это знание должно быть каждому понятно в его подлинном содержании. Они забыли, однако, что понять его в декартовском смысле возможно лишь если мы поймем заодно, что здесь подразумевается под знанием, и если мы заметим, что этим тезисом заново переопределяется существо познания и истины.

«Новизна» нового определения существа истины состоит в том, что истиной теперь стала «достоверность», природа которой для нас вполне прояснится лишь вместе со смыслом ведущего тезиса Декарта. Но поскольку люди снова и снова упускают из вида, что сам же этот тезис впервые формулирует предпосылки собственного понимания и не может быть истолкован с помощью произвольных представлений, постольку тезис Декарта подвергается всем мыслимым лжеинтерпретациям.

Антидекартовская позиция Ницше тоже запутана этими лжеинтерпретациями, чему причиной то, что Ницше так прочно стоит под знаком этого законодательного тезиса и тем самым метафизики Декарта, как больше ни один из новоевропейских мыслителей. Людям помогает закрыть на это глаза историческая наука, без труда констатирующая, что между Декартом и Ницше пролегает четверть тысячелетия. Историография может сослаться на то, что Ницше выступал с явно иным «учением», что он даже с крайней остротой нападал на Декарта.

Мы, впрочем, тоже не хотим сказать, будто у Ницше с Декартом одинаковые учения, но мы утверждаем прежде всего нечто гораздо более существенное, —

что он продумывает то же самое, только уже в плане сущностного исторического завершения. Что имело свое метафизическое начало у Декарта, то в метафизике Ницше начинает историю своего завершения. Восхождение Нового времени и начало истории его завершения, разумеется, между собою полярно различны, так что для историографического исчисления как бы само собою должно казаться,— как оно в определённом смысле и есть,— будто с Ницше, в сравнении с истекшим Новым временем, начинается Новейшее время. В каком-то более глубоком смысле это совершенно верно, и это говорит лишь о том, что историографически, т. е. извне констатируемая разница принципиальных метафизических позиций у Декарта и Ницше для бытийно-исторического осмысления, т. е. рискующего вдумываться в судьбоносные повороты истории, есть отчетливейший признак их сущностного тождества.

Выступление Ницше против Декарта имеет свою метафизическую причину в том, что лишь на почве декартовской принципиальной позиции Ницше может помыслить ее в завершающей сущностной полноте, а потому неизбежно ощущает декартовскую позицию неполной и незавершенной, если не вообще невозможной. Ошибочное истолкование декартовского тезиса у Ницше по разнообразным метафизическим причинам было просто неизбежностью. Не будем, однако, начинать с ошибок истолкования декартовского тезиса у Ницше. Попытаемся сначала осмыслить тот закон бытия и его истины, который правит нашей собственной историей и переживет нас всех. В нижеследующем изложении декартовской метафизики нам придется пропустить многое, чего не -должен бы был пропускать тематический анализ принципиальной метафизической позиции мыслителя. Наша цель — лишь обозначить некоторые ее главные черты, которые позволят нам заглянуть потом в метафизический источник идеи ценностиб.

Ego cogito (ergo) sum — «я мыслю, следовательно, я существую». Перевод дословный и правильный. Этот правильный перевод как будто бы дает нам уже и правильное понимание декартовского «тезиса». «Я мыслю» — в этом высказывании констатируется некий факт; «следовательно, я существую» — в этих словах из констатированного факта делается вывод, что я существую. Теперь на основании этого логически правильного вывода можно удовлетвориться и успокоиться: мое существование таким способом «доказано»'. Правда, ради получения подобного результата нет никакой нужды тревожить мыслителя ранга Декарта. Да, впрочем, -Декарт хочет сказать что-то совсем другое. Что он хочет сказать, мы сумеем продумать, разумеется, только когда выясним, что Декарт понимает под cogito, cogitare. Переводя cogitare через «мыслить», мы внушаем себе, что тем самым уже ясно, что под cogitare подразумевает Декарт- Как будто мы заранее знаем, что называется «мышлением» 7, и, главное, как будто с нашим понятием «мышления», извлеченным скорее всего из какого-нибудь учебника «логики», мы заранее уже попадаем в самую суть того, что Декарт хочет сказать словом „cogitare". Декарт употребляет в важных местах вместо cogitare слово percipere (регсарю) — схватить что-либо, овладеть какой-либо вещью, а именно в смысле предоставления ее себе, в данном случае — способом поставления-перед-собой, «пред-став- ления». Поняв cogitare как пред-ставление в этом буквальном смысле, мы подойдем уже ближе к декартовской концепции cogitatio и perceptio. Наши слова на «-ние» означают часто две взаимосвязанные вещи: представление в смысле «акта представления» и представление в смысле «чего-то представленного». Ту же самую двузначность подразумевает и perceptio в смысле percipere и percertum: акт установления чего-либо мною и установленное мною в самом широком смысле выставленного на «виду». Поэтому вместо perceptio Декарт часто употребляет также слово idea, что в соответствии с таким словоупотреблением означает не только представленное актом представления, но и само это представление, самый его акт, его совершение. Декарт различает три рода «идей»: 1) ideae adventitiae: представленное, которое предстает нам; воспринимаемое нами в вещах; 2) ideae a me ipso factae: пред-ставленное, которое произвольно образуется исключительно нами самими (образы воображения); 3) ideae innatae: пред-ставленное, которое дано человеческому представлению вместе с его сущностной структурой.

Понимая cogitatio и cogitare в смысле perceptio и percipere, Декарт хочет подчеркнуть, что к cogitare принадлежит презентация, преподнесение. Cogitare есть пре-доставление себе пред-ставляемого. В таком предоставлении есть нечто от задания меры, а именно необходимость, чтобы существовал какой-то признак того, что пред-ставляемое не просто вообще пред-дано, но предоставлено мне как нечто имеющееся в распоряжении. Человеку что-то предо-ставлено, получено им в пред-ставлении — cogitatum —

поэтому только тогда, когда оно ему надежно обеспечено и чем он самостоятельно, внутри им контролируемой сферы, может каждый раз недвусмысленно, без опаски и сомнения, распоряжаться. Cogitare — не просто вообще какое-то неопределенное представление, а такое, которое само себе ставит условие, чтобы установленное им не допускало бы уже впредь никакого сомнения относительно того, что оно есть и каково оно.

Cogitare есть всегда некое «раздумье» в смысле co-мнения, а именно такого сомнения, которое думает признавать значимым только несомненное как достоверно установленное и в собственном смысле пред-ставленное. Cogitare есть по своему существу сомневающееся пред-ставле- ние, перепроверяющее, не желающее просчитаться предоставление: cogitare есть dubitare. Поняв это «буквально», мы легко можем впасть в ошибку. Мыслить — не значит «сомневаться» в таком смысле, чтобы повсюду громоздить одни сомнения, любую позицию объявлять подозрительной и никогда не давать ничему согласия. Сомнение тут понимается, наоборот, как принципиальная ориентация на несомненную, недвусмысленную истину и на ее надежные гарантии. На что заранее и всегда нацелена такая сомневающаяся мысль, так это на прочную установленность представляемого внутри круга контроля и расчета. То, что всякое cogitare есть в своем существе dubitare, означает не что иное, как тождество предоставления и обеспечения. Мышление, по св.оему существу равное сомнению, не признает в качестве установленного и удостоверенного, т.е. истинного, ничего, что не удостоверено им же самим как нечто имеющее характер несомненности,— с чем мышление, равносильное сомнению, уже «справилось», над чем оно закончило свои расчеты.

В понятии cogitatio акцентируется каждый раз то обстоятельство, что акт представления презентирует представленное пред-ставляющему, т.

Мы узнаем это, если еще настойчивее зададимся вопросом о сути декартовского понятия cogitatio; ибо мы пока еще не уловили одну сущностную черту cogitatio, хотя в принципе уже коснулись и называли ее. Мы натолкнемся на нее, когда заметим, что Декарт говорит: всякое ego cogito есть cogito me cogitare; всякое «я пред-ставляю нечто» одновременно выставляет вперед «меня», представляющего (выставляет передо мной, в моем представлении). Всякое человеческое представление есть, если воспользоваться легко обманывающим оборотом речи, «само»-представление.

На это могут возразить: если мы сейчас «представим» себе Мюнстер, т. е. в нашем случае восстановим его в своей памяти, поскольку в данный момент не воспри нимаем его телесно, или если мы, непосредственно встав перед ним, представим его в смысле восприятия, то в обоих случаях мы представим себе Мюнстер и только Мюнстер. Он — наше пред-ставленное. Но себя самих мы вместе с ним не представляем, иначе мы никогда не смогли бы представить сам Мюнстер в чистом виде как таковой и углубиться в то, что тут ставит перед нами наше представление, в пред-мет. На самом деле Декарт, определяя cogito как cogito me cogitare, тоже не думает, будто при каждом представлении предмета сам «Я», представляющий, тоже превращаюсь в предмет представления. Иначе всякое представление должно было бы, в принципе, постоянно метаться взад-вперед между своими двумя предметами, между представлением собственно представленного и представлением представляющего (эго). Стало быть, Я представляющего представляется лишь смутным и побочным образом? Нет.

Представляющее Я гораздо более существенным и необходимым образом пред-ставляется в каждом «я представляю» и вместе с ним, а именно как то, при чём. около чего и перед чем выставлено всякое пред-ставляемое. Тут не требуется никакого специального обращения и возвращения ко мне, представляющему. В непосредственном созерцании чего-либо, в каждой репрезентации, при каждом воспоминании, в каждой экспектации такого рода пред-ставляемое актом представления пред-ставляется мне, ставится передо мной, причем так, что сам я при этом, собственно, предметом представления не становлюсь, но все равно оказываюсь как бы преподнесен «себе» вместе с предметным представлением, и больше того, только благодаря ему. Поскольку всякое пред-ставление предо-ставляет представляемый и представленный предмет представляющему человеку, представляющий человек тоже оказывается «сопредставлен»'таким вот своеобразно неприметным образом.

Но такая характеристика пред-ставления,— что в нем «вместе» и «заодно» с самим представлением пред-ставлено и представляющее Я,— останется двусмысленной, пока мы четче не выделим здесь суть того, вокруг чего все вращается. Поскольку в каждом представлении пред-ставленное актом представления преподносится представляющему человеку, постольку этот последний в каждом представлении «устанавливает» вместе и самого себя,— не задним числом, а заранее, раз он, представляющий, всегда относит представление к себе. Поскольку представляющий человек заранее и с необходимостью уже обнаруживает себя рядом с представленным внутри акта представления, то во всяком представлении заложена сущностная возможность того, чтобы сам акт представления совершался в поле зрения пред-ставляющего. Со-представленность предмета представления и представляющего внутри человеческого пред-ставления имеет понастоящему не тот смысл, будто Я и его пред-ставление как бы встречаются еще сами по себе где-то вне представления в ряду других предметов этого представления и потом задним числом вводятся в круг представленного ". Несколько двусмысленные слова о со-представленности представляющего и его представления во всяком акте представления призваны на"деле выразить именно сущностную принадлежность представляющего к структуре представления.

Это видно прежде всего из тезиса: cogito есть cogito me cogitare. Теперь — после истолкования — мы можем переформулировать его и так: человеческое сознание есть по своей сути самосознание. Сознание меня самого не привходит в мое осознание вещей наподобие некоего сопутствующего сознанию вещей наблюдателя этого сознания. Это сознание вещей и предметов есть по существу и в своей основе прежде всего самосознание, и лишь в качестве такового становится возможным сознание предметов. Пред-ставлению, о котором идет речь, присуща самость человека как лежащее-в-основе. Самость есть subiectum.

И до Декарта уже было ясно, что представление и представленное в нем отнесены к представляющему Я. Решающая новизна Декарта в том, что эта отнесенность к представляющему, а тем самым этот последний как таковой берет на себя принципиальную роль меры всего того, что выступает и должно выступать в представлении как по-ставлении сущего.

Между тем мы еще не "до конца измерили содержание и траекторию дефиниции „cogito есть cogito me cogitare". Всякое воление и всякая установка, всякие «аффекты», «эмоции» и «ощущения» соотнесены с желаемым, ощущаемым, воспринимаемым. Причем то, с чем они соотнесены, в самом широком смысле слова пред-ставлено и предо-ставлено. Все названные виды поведения, а не только познание и мышление, определяются поэтому в своем существе предоставляющим пред-ставлением. Все виды поведения имеют свое бытие в таком пред-ставлении, они суть представление, суть представленное — они суть cogitationes. Виды поведения человека в акте представления осознаются как принадлежащие ему, как такие, в которых он сам ведет себя так-то и так-то. Только теперь мы в состоянии понять тот скупой ответ, который дает Декарт (Principia philosophiae I 9) на вопрос: quid sit cogitatio, что такое cogitatio? Он гласит: Cogitationis nomine, intelligo ilfa omnia, quae nobis consciis in nobis fiunt, quatenus eorum in nobis conscientia est. Atque ita non modo intelligere, velle, imaginari, sed etiam sentire, idem est sic quod cogitare. «Под названием cogitatio' я понимаю все то, что происходит при нас, сознающих притом самих себя, и в нас постольку, поскольку мы сознаем это в нас. Так что не только познание, воление, воображение, но и ощущение есть здесь то же самое, что мы называем cogitare».

Бездумно переводя тут cogitatio через «мышление», люди невольно склоняются к мнению, будто Декарт истолковывает все способы поведения человека как мышление и формы мышления. Это мнение хорошо вяжется с расхожим взглядом на философию Декарта, а именно что она есть «рационализм». Как будто не нужно сначала определить, что такое «рационализм», исходя из установления сущностных пределов ratio и мышления; как будто не нужно сперва прояснить существо ratio, исходя из существа cogitatio, которое само еще нуждается в прояснении 9! Что касается последнего, то сейчас мы показали: cogitare есть пред-ставление в том полновесном смысле, что вместе с ним должны мыслиться как равносущественные ему отношение к пред-ставляемому, предоставленность представленного, самовыявление и самоустановление представляющего перед представленным, причем именно внутри пред-ставления и через него.

Нас не должна смущать обстоятельность, с какой здесь обрисовывается сущность cogitatio. То, что выглядит подробным перечислением, есть попытка уловить простую и единую суть пред-ставления. Если смотреть от этой сути, то оказывается, что пред-ставление и само себя выставляет в открытое пространство, измеряемое им как представлением, отчего можно — правда, с риском неверного истолкования — сказать также: представление есть само- со-пред-ставление. Прежде всего, однако, мы должны констатировать, что для Декарта эта суть представления перекладывается своей основной тяжестью на предо-ставление представленного, причем представляющий человек заранее и всегда сам от себя решает, что может и должно считаться установленным и по-стоянным.

Если мы не упустим из виду сущностную полноту равно существенных соотношений, усматриваемых и бросающихся в глаза как единое целое внутри cogitatio и cogito у Декарта, то уже благодаря этому прояснению сути cogitare даст о себе знать основополагающая роль пред-ставления как такового. Здесь обнаруживается, что такое лежащее в основе, субъект,— а именно представление,— и для чего субъект есть . subiectum — а именно для существа истины. Основополагающая роль пред-ставления, т. е. cogitatio, выражена Декартом, собственно, в его тезисе, который служит для него законом всех законов и первоначалом метафизики,— в тезисе: ego cogito, ergo sum. Об этом тезисе он говорит (Principia 1 7): „Наес cognitio, ego cogito, ergo sum, est omnium prima et certissima, quae cui libet ordine philosophanti occurrat". «Это познание, 'я представляю, следовательно, я существую', есть среди всех познаний первое (по своему рангу) и достовернейшее, бросающееся в глаза всякому, кто ведет упорядоченное (верное сути вещей) метафизическое рассуждение».

Тезис „ego cogito, ergo sum" есть первый и достовернейший не вообще и не все равно для какого мнения и представления. Он первый и достовернейший только для такого мышления, которое мыслит в смысле метафизики и ее первоочередных и подлинных задач, т. е. спрашивает, что есть сущее и на какой непоколебимой основе покоится истина о сущем.