Труд, создание и действие

Свою работу «Vita Activa» Арендт начинает с того, что различает три «коренные способности человека, отвечающие коренным обусловленностям человеческого существования на земле, [которые] не меняются; они могут до тех пор оставаться не безвозвратно утраченными, пока эти коренные обусловленности не заменены радикально другими»7.

Когда Арендт называет «жизнь» условием труда, «принадлежность миру» — условием создания, а «множественность» — условием действия, она тем самым имеет в виду, что каждое из этих понятий соединено с соответствующим набором характеристик. Труд (animal laborans) соответствует биологическому процессу функционирования человеческого тела и, следовательно, процессу роста и разложения в самой природе. Труд определяется необходимостью, поскольку занятия трудом сосредоточены исключительно на жизни и нуждах по ее поддержанию. Труд в основном имеет место в сфере приватного, в сфере домашнего хозяйства, семьи и личных отношений. Объектами труда — самыми естественными и недолговечными из материальных вещей — являются наиболее потребляемые, а поэтому наименее привязанные к [надприродному] миру. Это продукты непосредственно циклического, биологического жизненного процесса, «где нет ни начала, ни конца, и где все природное кружится в неизменном вечном круговороте»12. Для animal laborans также присуща определенная ментальность или способ мышления-в- мире (thinking-in-the-world). Эта ментальность не может до пустить, чтобы существовала возможность обретения свободы или начинания нового; над ней довлеет «абсолютная неизбежность» и приватизация (privatization). Вот почему Арендт ссылается на «неотъемлемую мирскую тщетность» жизненного процесса и деятельности animal laborans13.

В противоположность труду, создание (homo faber) — это та деятельность, которая соответствует «противоестественности» человеческого существования. Если «жизнь» и сфера приватного определяют место деятельности animal laborans, то «[надприродный] мир» определяет место homo faber. Создание, в буквальном смысле, — это процесс созидания мира, производство вещей-в-мире. Если animal laborans не может вырваться за грань природного и циклического движения жизненных процессов тела, то homo faber, как говорит Арендт, «свободен, чтобы производить, и свободен, чтобы уничтожать»14. Деятельностью homo faber управляет производственный процесс, в котором есть определенное начало и предсказуемый конец. Повторение, являющееся отличительным признаком труда, совсем не обязательно характеризует создание; по крайней мере, оно не является неотъемлемым признаком самой деятельности. Объектами этой деятельности, в отличие от труда, являются в конечном итоге долговременные продукты относительно долгого пользования. Их не потребляют, скорее, ими пользуются или наслаждаются. «Продукты» (fabrications), произведенные homo faber, имеют функцию «стабилизации» человеческой жизни и несут на себе свидетельство человеческой продуктивности15.

Являясь homo faber, все человеческие существа мыслят в терминах достижения господства над природой и рассматривают сам мир как контролируемый объект, как «меру человека». Эта тенденция, заключающаяся в том, чтобы представлять вещи и людей в мире объектами, является, по словам Арендт, предвестником «растущей бессмысленности, когда любая цель превращена в средство», и даже те вещи, которые не созданы человеческими руками, теряют свою ценность, и к ним относятся как к инструментам для исполнения воли «господина и владыки всего»16. Таким образом, ментальность, соответствующая homo faber, представляет собой рационально-инструментальное отношение, имеющее дело с полезностью вещей и «простым земным существованием», возможным благодаря человеческому мастерству. Трактуемый как экзистенциальный «тип», homo faber воплощает такой аспект человеческого бытия, который утверждает веру в то, что «любая проблема может быть разрешена, а любая человеческая мотивация может быть сведена к принципу полезности»17.

То, что Арендт называет «действием», сильно отличается от деятельности труда и создания, однако нельзя сказать, что они не связаны между собой. Для того чтобы действовать, человеческие существа должны сначала удовлетворить жизненные потребности, иметь приватную сферу для уединения, а также обладать неким устойчивым миром, в котором они могли бы достичь «солидности» и «восстановить свою самость... свою идентичность»18. В то же время люди обладают особыми способностями, которые ни труд, ни создание не могут в себе содержать. Они могут раскрыть себя в речи и деле и начать что-то новое, отвергая тем самым узы природы и выходя за пределы деятельности «средства — цель», характерной для homo faber19. Без действия по привнесению в мир новых начинаний, пишет Арендт, нет ничего нового под солнцем; без речи нет запечатления в памяти, нет воспоминания20. В отличие от труда или создания, действию соответствует не единственный латинский синоним, возможно, потому, что Арендт хочет сказать, будто это такой аспект человеческой жизни, который по своей сути является коллективным, а не одиночным, или что его отличительным признаком является «раздельность» индивидов. Это коллективное состояние, в котором речь и поступок материализуются, Арендт называет «человеческой множественностью»21.

Возможно, ключевым понятием для Арендт в понимании действия является множественность. Она использует это понятие для того, чтобы исследовать конкретную ситуацию, в которой люди оказываются, когда они «собираются вместе и действуют согласованно», тем самым обнаруживая себя в хитросплетениях «паутины отношений»22. Говоря в общем, множественность — это одновременная реализация совместного равенства и особых индивидуальных различий. Арендт называет ее «основным условием и поступка, и речи»23. Если бы не было равенства, люди не могли бы понимать друг друга и общаться друг с другом, а если бы не существовало различий, то у них не было бы необходимости или причины общаться, стимула «вставлять себя» как уникальных существ в совместный мир. Множественность, таким образом, — это всеобщее условие, при котором человеческие существа обнаруживают свои «уникальные различия». Арендт представляет это в форме парадокса: «Множественность является условием человеческого действия потому, что все мы одинаковы, т.е. люди, но одинаковы таким образом, что никто не является похожим ни на кого другого, кто когда-либо жил, живет или будет жить»24. Таким образом, множественность способствует продвижению понятия политики различий (a politics of shared differences).

Арендт представляет нам множественность как политическое, а не метафизическое понятие, поэтому одновременно она помещает это общее условие в видимой сфере, которую она называет «сферой публичного» или «пространством явления» (the space of appearances)25. Публичное резко контрастирует с приватной сферой; именно здесь в коллективной организации происходит раскрытие индивидуальности. Само существование публичной сферы «дарует политике достоинство», пишет Арендт, «которое не исчезло окончательно даже сейчас»26.

Понятие множественности, которое Аревдт считает основным условием поступка и речи, позволяет ей кардинальным образом переосмыслить политику и власть. Попросту говоря, политика в своем самом облагороженном смысле есть реализация человеческой множественности, деятельности, которая представляет собой совместность мира и образец человеческой способности к «начинанию нового» с помощью совместной речи и дела27. Власть, которую Арендт понимает как «действие вместе» (acting together), поддерживает пространство явления; пока она продолжает существовать, сохраняется и сфера публичного28. Политика — это такая деятельность, которая представляет нас не просто animal laborans, подчиненными цикличности биологических процессов жизни человека, или homo faber — мастеровыми мира. Когда Арендт характеризует действие как единственную деятельность, полностью зависящую от «бытия вместе» и «существования других людей», тем самым она намеревается утвердить экзистенциальную разницу между политикой, с одной стороны, и трудом и изготовлением, с другой. Одновременно она хочет, используя понятие действия, объяснить нам еще одну, находящуюся в нашем распоряжении, способность, которой мы владеем, — ту, что в разных контекстах она называет то здравым смыслом, то интуитивной способностью суждения или «репрезентативным мышлением»29. Репрезентативное мышление может отличаться как от процессуальной логики (process logic) animal laborans, так и от инструментализма homo faber, поскольку оно движимо уважением к людям как особым агентам, «говорящим слова и делающим дела». Для того чтобы процветать, публичной сфере необходимо именно такое мышление; оно исходит из представления, что мы можем поставить себя на место других, при этом мы открыты к обсуждению и общению и осознаем индивидуальные различия, мнения и интересы.

Без всякого сомнения, Арендт признает экзистенциальное превосходство политики как над трудом, так и над изготовлением. Вот почему ее так часто обвиняли в обесценивании последних или даже хуже — в презрительном отношении к жизни неимущих и трудящихся классов, — по ее собственным словам, «огромного большинства человечества»30. Здесь стоит еще раз напомнить, что в представлении Арендт труд, создание и действие не есть конструкты классовых и социальных отношений, но скорее — свойства деятельной жизни, присущие каждому человеческому существу. Сходным образом наше «отчуждение от мира» — не вопрос поднимающихся на борьбу масс или трепещущей от страха аристократии; это понятие связано с тем, что, являясь людьми, мы очень быстро теряем коллективную способность для осуществления власти с помощью совместных слова и дела и все увереннее поддаемся существованию, движимому инструментальными расчетами homo faber и процессуальной ментальностью animal laborans. Свобода быстро исчезает перед лицом примитивного выживания и автоматического функционирования, характеризующими существование современного мира.