Эволюция и история

История человечества не имеет эволюционной «формы », и любые попытки «втиснуть » ее в эти рамки могут привести к серьезным проблемам. Мы остановимся на трех причинах, по которым история человеческих обществ не походит на эволюционную модель биологических видов, и четырех опасностях, подстерегающих нас при обращении к

эволюционизму в общественных науках.

Большинство из них неоднократно упоминалось критиками эволюционизма, начиная с XIX в., однако, мы полагаем, что их стоит перечислить еще раз. Эволюционная «форма » — ствол с ветками или вьющаяся виноградная лоза, в которых истечение хронологического времени и развитие видов составляют единое целое — неуместна для анализа человеческого общества.
Люди творят свою историю, осознавая это, то есть будучи существами, способными к рефлексии, они скорее предопределяют время, нежели просто «проживают» его. Замечание достаточно банально, но, как правило, оно фигурирует в рассуждениях сторонников эволюционизма только при решении вопроса, существует ли некий отличительный разрыв между человекообразными и человеком разумным. Другими словами, они рассматривают его как своего рода добавление к имеющимся эволюционным процессам — еще один фактор, усложняющий естественный отбор. Суть проблемы, однако, состоит в том, что рефлексивный характер социальной жизни людей ниспровергает объяснение социальных изменений с позиций простой и независимой совокупности причинно-следственных механизмов. Осознание того, что происходит «в» истории, становится не только неотъемлемой частью этой «истории », но и средством ее преобразования.
В биологии эволюционная теория определяется постулатами независимости происхождения видов и их неизменности за исключением случаев мутации. Эти условия не могут быть соблюдены в истории человечества. «Общества » не обладают той степенью «закрытости», которая свойственна биологическим видам. Биологи легко могут ответить не вопрос: что развивается? В сфере социальных наук отсутствует доступная и очевидная «единица эволюции » [23]. Мы уже поднимали этот вопрос, однако повторимся здесь еще раз. Обычно сторонники эволюционизма говорят об эволюции «обществ»или «культурныхсистем», полагая, что более развитые из них есть не что иное, как видоизмененные и адаптировавшиеся варианты менее развитых. Однако элементы строения «общества» или «культуры» меняются пропорционально изменениям, происходящим с теми характерными чертами и особенностями, на кото-

рых сосредоточиваются представителями эволюционизма. Споры между эволюционистами и «диффузионистами» лишь замаскировали эту проблему, поскольку и те, и другие были склонны рассматривать общества или культуры как обособленные сущности, отличающиеся друг от друга различными оценками источников и первопричин изменений, затрагивающих их.
Используя терминологию Э. Геллнера, отметим, что история человечества не есть «изложение мирового развития». Геллнер пишет, что на протяжении двух столетий жителям Запада было трудно
...размышлять о человечестве безотносительно образа... глобального и всеобъемлющего восходящего развития... По-видимому, это является естественным следствием исторической модели развития Запада, принимаемой в большинстве случаев за историю человечества. История Запада отличается определенной преемственностью и стабильным продвижением по восходящей линии (или, по крайней мере, имеет такие тенденции), а посему становится своего рода точкой отсчета. Возникнув в долинах рек Ближнего Востока, история цивилизации представляется нам целостной и направленной вверх, а ее развитие — лишь изредка прерываемым периодами отсутствия видимого прогресса или даже регресса: казалось, история постепенно охватила средиземноморское, а затем переместилась на атлантическое побережье, дела шли все лучше и лучше. Восточные империи, греки, римляне, христианство, средневековье, Ренессанс, Реформация, индустриализация и борьба за социальную справедливость... хорошо знакомое развитие событий с разночтениями, свойственными более поздним деталям, акцентам и прогнозам. Все это так привычно и до сих пор составляет основу наших представлений об истории... Картина, до боли напоминающая биологический эволюционизм, и победа дарвинизма окончательно решила дело. Две совершенно независимые дисциплины — история и биология — являлись, по-видимому, разными частями одной и той же непрерывной кривой [24].
Путешествие вокруг света, которое Ч. Дарвин совершил на корабле «Бигль », символизировало маршруты, при-

ведшие европейцев к столкновению с различными экзотическими культурами, классифицированными и распределенными по категориям, выделенным в рамках общей системы, главенствующее положение в которой, естественно, отводилось Западу. Нет никаких оснований считать, что современные эволюционные модели свободны от этноцентризма. Можете ли вы назвать хотя бы одну западную модель, утверждающую, что высшую ступень иерархии занимает традиционное индийское общество? Или древний Китай? Или, коли на то пошло, современные Индия или Китай? [25] Однако у нас нет необходимости задаваться подобными вопросами, очевидно дискредитирующими эволюционные теории, дабы продемонстрировать, что история не является «изложением мирового развития». Куда более корректно описывать историю человека разумного следующим образом. Никто не знает, когда Норо sapiens появился впервые, вместе с тем, достоверно известно, что значительный период своей жизни он провел в небольших обществах охотников и собирателей. Большая часть этой эпохи характеризовалась отсутствием явных социальных или технологических изменений: вот почему правильнее было бы говорить о «состоянии устойчивой стабильности». В определенный момент времени, по причинам, вызывающим бурную полемику, сначала в Месопотамии, а затем и в других местах возникли классово разделенные «культуры ». Однако сравнительно короткий период истории, прошедший с тех пор, нельзя назвать эпохой продолжающегося расцвета культуры; скорее, он соответствует определению Тойнби (Toynbee), который говорил о подъеме и упадке цивилизаций и их конфликтных отношениях с трайбалистскими вождествами. Эта модель завершается переходом к глобальному превосходству Запада — явлению, придающему «истории » иное звучание, отличное от существовавших ранее, вошедшее в небольшой период двух-трех столетий. Современное общество становится понятнее, если мы рассматриваем его как общество, положившее конец и безвозвратно разрушившее традиционной мир, а не как дальнейшее развитие условий, существовавших в классово разделенных обществах. Современный мир появился вследствие разрыва с тем, что происходило до него, и не олицетворяет собой идеалы преемственности. Основная задача социологии заключается в том, что
бы понять и объяснить суть этого разрыва — специфику мира, возникшего в результате развития промышленного капитализма, корни которого следует искать в западном полушарии.
Завершая этот раздел, перечислим основные опасности, которые влекут за собой эволюционные концепции; опасности, лучший способ борьбы с которыми — радикальное освобождение от них. К ним относятся: однолинейная ограниченность; гомологическая ограниченность; нормативная иллюзия; и временное искажение.
Первая опасность — однолинейная ограниченность — подразумевает склонность сторонников эволюционизма сводить общую эволюцию к эволюции специфической. Так, в Европе капитализму предшествует феодализм, который является социальным ядром его развития. Следовательно, в каком-то смысле феодализм есть неминуемый предшественник капитализма. Можно ли утверждать, что феодализм представляет собой основной «этап » эволюции капитализма? [26] Конечно, нет, хотя ряд версий марксизма и других направлений социально-научной мысли заявляют обратное.
Под гомологической ограниченностью мы понимаем склонность некоторых авторов предполагать наличие гомологии между этапами социальной эволюции и развитием индивидуальной личности. На наш взгляд, это стоит обсудить более обстоятельно: хотя такого рода предположения не являются прямым следствием постулатов обсуждаемого нами эволюционизма, они, тем не менее, часто ассоциируются с его положениями. Грубо говоря, предполагается, что небольшие устные культуры характеризуются формами познания, эффективности или поведения, обнаруживаемыми в обществах более высокого порядка на ранних стадиях развития индивида. Так, допускается, что уровень сложности социетальной организации отражается уровнем развития личности. С этой точкой зрения соотносятся представления о том, что возрастание сложности общества предполагает усиление степени подавления аффекта. Locus classicus этой позиции — работа Фрейда «Недовольство культурой», где автор исполь-
зуеттермин «культура» для обозначения «всей суммы достижений и учреждений, отличающих нашу жизнь от жизни наших животных предков и служащих двум целям: защите людей от природы и урегулированию отношений между людьми» [27]. Очевидный упор на возрастающий контроль над материальным миром сближает представления Фрейда о «культуре » — понятии, достойном большего, — с идеями исторического материализма. В этом свете тот факт, что некоторые марксисты заимствовали у Фрейда определенные элементы его концепции социального развития, выглядит не так удивительно, как может показаться на первый взгляд.
В своей попытке применить фрейдовскую трактовку «культуры» к критике капиталистического способа производства Г. Маркузе (Marcuse) принимает основы теории Фрейда. «Человекообразноеживотное»становится «человеком» только посредством фундаментальной трансформации его природы, оказывающей воздействие не только на цели институтов, но также на их ценности. Превращение это представляет собой движение от первобытного варварства к культуре.

Маркузе определяет перемену в направляющей системе ценностей следующим образом:
От:              К:
немедленное удовольствие              задержанное удовольствие
удовольствие              сдерживание удовольствия
радость (игра)              тяжелый труд (работа)
рецептивность              производительность
отсутствии репрессии              безопасность [28][§§§§§§§].
Маркузе отличается от Фрейда лишь тем, что предполагает, будто «борьба с природой » — основа физического выживания людей — может быть облегчена с помощью производительных сил, порожденных капиталистическим экономическим строем, но свободных от внутренних человеческих проявлений.
Заимствование идей Фрейда наблюдается и в работах Н. Элиаса, который, правда, отказывается от идей радикального общественного переустройства и основывает свои
теории на представлениях о том, что возрастающая сложность социальной жизни неизбежно влечет за собой усиление психологического подавления:
... с древнейших периодов западной истории и вплоть до настоящего времени под давлением сильной конкуренции происходил рост дифференциации общественных функций. Чем сильнее они дифференцировались, тем большим становилось их число, а тем самым и число людей, в зависимости от которых оказывался каждый индивид... В результате, для того чтобы каждое отдельное действие могло выполнить свою общественную функцию, поведение все большего числа людей должно было во все большей мере соотноситься с поведением всех прочих, а сеть действий должна была подчиняться все более точным и строгим правилам организации. Индивид принуждается ко все более дифференцированному, равномерному и стабильному регулированию своего поведения... Сеть действий становится столь сложной и разветвленной, а напряжение, требуемое для «правильного» в ней поведения, — столь значительными, что индивиду требуется укрепление не только сознательного самоконтроля, но и аппарата того самоконтроля, который работает автоматически и слепо [29][********].
Элиас не выделяет специфические особенности современного западного общества, однако, они в значительной степени соответствуют общим положениям эволюционизма. В «менее развитых обществах» индивидам не свойственен высокий уровень самоконтроля, они склонны к спонтанному и непринужденному проявлению эмоций и собственных чувств и т. п. В этих обществах люди ведут себя подобно детям — непосредственно и непостоянно.
Если эта точка зрения неверна — а мы думаем, что это именно так? — можно сделать множество выводов относительно сущности современного капитализма и его освободительного потенциала [30]. Но в чем именно состоит ошибка, и как можно ее исправить? Отчасти нам стоит обратиться к открытиям, сделанным в рамках современной антропологии,
которые отвергают представления о том, что «первобытные общества» примитивны в чем-либо кроме существующих в них технологий. Своего рода основанием является здесь изучение языка. Известно, что между степенью сложности последнего и уровнем материальной «развитости» различных обществ отсутствует видимая взаимозависимость. Сам по себе факт этот указывает на малую вероятность существования родовых различий психической организации индивидов, живущих в условиях устных культур, с одной стороны, и «цивилизаций », с другой. Нам следует быть крайне осторожными даже тогда, когда мы предполагаем, что цивилизации более сложны, чем устные культуры. Цивилизации — но, главным образом, та специфическая форма всеобъемлющего и всепоглощающего порядка, возникшая вследствие доминирующего влияния Запада, наблюдавшегося на протяжении двух последних веков — предполагают большую про- странственно-временную протяженность, чем та, что свой- ственна устным культурам. Они охватывают более протяженные промежутки времени (вероятно) и участки пространства (несомненно). Вместе с тем некоторые особенности социальной деятельности, обнаруживаемые в устных культурах, такие, например, как связанные с институтами родства, чрезвычайно сложны. Конечно, можно обратиться ко взглядам Фрейда и тех, кто разделяет его точку зрения, помещающую во главу угла подавление аффекта или его относительную нехватку в устных культурах. Однако имеющиеся свидетельства не подтверждают предположение, согласно которому культуры этого типа универсально ассоциируются с непосредственностью эмоциональных проявлений. Некоторые устные культуры (как это попытались продемонстрировать наряду с представителями других направлений и эго-психологи) характеризуются весьма строгими моральными и этическими запретами, регулирующими повседневное поведение людей, а также суровыми наказаниями, используемыми в процессе воспитания детей [31].
Под склонностью эволюционных теорий к нормативной иллюзии, третьей упомянутой нами опасности, мы подразумеваем тенденцию отождествлять высшую власть — экономическую, политическую или военную — с моральным превосходством на эволюционной лестнице. Очевидно, что эта тенденция тесно соотносится с этноцентрическими
представлениями об эволюционизме, однако мы имеем дело с разными вещами. В этом контексте понятие адаптации снова кажется нам весьма опасным. Оно имеет этически нейтральное звучание, как будто превосходящие «способности к адаптации» обеспечивают — в силу самого факта своего существования — превосходство в отношении обладания нормативно возвышающими социальными качествами. Вместе с тем, будучи применен к человеческим обществам, термин этот зачастую становится синонимом абсолютной власти. Хотя поговорка, согласно которой власть не дает прав, стара как мир, она часто забывается сторонниками эволюционных теорий, что является следствием их приверженности эволюционизму [32].
Наконец, под временным искажением—четвертой опасностью — мы будем понимать склонность эволюционистов предполагать, что «история» может быть изложена исключительно в виде процесса социальных изменений, а истечение времени тождественно изменению — т. е. смешение понятий «история»и «историчность».
Является ли исторический материализм формой эволюционизма? С определенными оговорками, да, в том случае, если мы понимаем этот термин в известном смысле. Рассмотрим понятие «исторический материализм» в его родовом значении как идеи, содержание которой выражено фразой «люди сами творят свою историю»: социальная жизнь человечества формируется и преобразуется практикой — в процессе практической деятельности, осуществляемой в ходе повседневной жизни. Именно это мы и пытались доказать, формулируя фундаментальные принципы теории структурации. Однако гораздо более употребительным, особенно среди тех, кто считает себя марксистами, является узкая трактовка понятия, многочисленные свидетельства в пользу которой мы находим в работах Маркса. Речь идет об «историческом материализме », базирующемся на схеме со- циетального развития, кратко изложенной Марксом и Энгельсом на первых страницах «Немецкой идеологии» и в «МанифестеКоммунистической партии» и блистательно описанной в «Предисловии» к работе «К критике политической экономии ».
Взгляды, представленные в этих источниках, соответствуют всем основным критериям, посредством которых мы Устроение общества
определяли эволюционизм, и влекут за собой некоторые из его вредоносных выводов. Иногда кажется, будто Маркс стремился изложить в своих работах историю Западной Европы. Очевидно, однако, что он был далек от написания трактата об одном уголке мира. Предложенная им схема развития, включающая родоплеменное общество, древний мир, феодализм, капитализм и Азиатский способ производства, представляет собой эволюционную систему, заглавную роль в которой играет адаптация как развитие производительных сил. Почему азиатский тип обществ является «застойным» по сравнению с западным? Потому, что он не предусматривает возможности развития производительных сил сверх определенного критического момента. Несмотря на преклонение Маркса перед идеями Дарвина, ошибочно ставить его учение в один ряд с другими версиями эволюционизма XIX в. Чрезмерная озабоченность Маркса нарастающим овладением природой и господством над ней людей символизирует вариант понятия адаптации, не слишком отличающийся от прочих, многочисленных интерпретаций его. Однако у Маркса мы сталкиваемся с превращенной гегелевской диалектикой, принявшей особую эволюционную форму, не имеющую аналогов в более ортодоксальных теориях эволюции.
Эволюционизм Маркса представляет собой изложение «истории развития мира » и демонстрирует наличие недостатков однолинейной ограниченности и временного искажения. Однако противостоять ему следует главным образом, с позиций той роли, которую он отводит механизмам адаптации. Версия исторического материализма, предложенная Чайлдом, может показаться отчасти грубой и незрелой, но она обладает несомненным достоинством, позволяющим ей «озвучивать» предположения, выдвигаемые, как правило, в завуалированной форме. Тот факт, что люди вынуждены бороться за собственное выживание в материальном мире, в котором они существуют, не говорит нам ровным счетом ничего о том, играет ли эта борьба доминирующую роль в процессе социальной трансформации.
Нам представляется невозможным устранить недостатки эволюционной теории вообще и исторического материализма в частности [33]. Вот почему мы настаиваем на необходимости их деконструкции. Иными словами, мы не мо
жем заменить их сходной теорией. Объяснение социальных изменений невозможно свести к обнаружению единственного, полновластного их механизма; нет ключей, которые могли бы раскрыть тайны социального развития человечества, сведя их к единой формуле, или объяснить переходы от одного социетального типа к другому, прибегнув к такому же способу.

<< | >>

↑

Источник: Гидденс Э.. Устроение общества: Очерк теории структурации.— 2-е изд. —М.: Академический Проект. — 528 с.. 2005

Еще по теме Эволюция и история:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -