В.М.Розин К ИСТОРИИ МОСКОВСКОГО ЛОГИЧЕСКОГО КРУЖКА: ЭВОЛЮЦИЯ ИДЕЙ, ЛИЧНОСТЬ РУКОВОДИТЕЛЯ

Выражение «Московский логический кружок» — это одно из названий коллектива философов и логиков, сложившегося начиная с 1954 г. Этот коллектив претерпел в последующие годы различные изменения и по взглядам, и по составу участников, неизменной фигурой оставался лишь его руководитель — известный отечественный философ Г.П.Щедровицкий.

Три программы исследования В 50-х годах группа молодых талантливых философов (А.А.Зиновьев, М.К.Мамардашвили, Б.А.Грушин) в попытке прорваться сквозь идеологический марксистский туман, застилавший сознание, обратилась непосредственно к анализу мышления К.Маркса. «Мы были людьми, — пишет М.Мамардашвили, — лишенными информации, источников, лишенными связей и преемственности культуры, тока мирового, лишенными возможности пользоваться преимуществами кооперации, когда ты пользуешься тем, что делают другие, когда дополнительный эффект совместимости, кооперированности дан концентрированно, в доступном тебе месте и мгновенно может быть распространен на любые множества людей, открытых для мысли. Этого всего нет, понимаете? И для нас логическая сторона "Капитала" — если обратить на нее внимание, а мы обратили — была просто материалом мысли, который нам не нужно было в нищете своей выдумывать, он был дан как образец интеллектуальной работы. Это не марксизм, это текст личной мысли Маркса, текст мыслителя по имени Маркс... я прошел не через марксизм, а через отпечаток, наложенный на меня личной мыслью Маркса...» (Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990. С. 48 — 49).

От философского мышления Маркса они перешли затем к анализу научного мышления, имея целью не только понять его, но также выработать логические представления и императивы для реформации всего современного мышления. При этом, если А.Зиновьев склонялся к представлению мышления в виде сложного диалектического процесса восхождения от абстрактного к конкретному, стремился понять мысль Маркса как попытку воссоздать сложное органическое целое, не упуская ни одной из его сторон, то группа последователей А.Зиновьева во главе с Г.П.Щедровицким, после того как он идейно разошелся с А.Зиновьевым62, по сути, пошла по другому пути. Возможно, естественнонаучное первое образование Щедровицкого (он закончил четыре курса физического факультета МГУ) предопределило иное его отношение к мышлению. Идея историзма сохраняется, но анализ мышления теперь понимается в значительной мере как исследование по образцу естественной науки, формулируются тезисы, что логика — это эмпирическая наука, что мышление — это процесс и мыслительная деятельность, которые подлежат моделированию (при этом из химии заимствуются способы построения структурных схем) и теоретическому описанию. Вокруг Г.П.Щедровицкого в этот период объединяются люди (И.С.Ладен- ко, Н.Г.Алексеев, В.А.Костеловский и др.) с близкими естественнонаучными установками. Тем не менее речь все же шла о логике, а не о построении естественной науки; влияние А.Зиновьева и самого предмета (философии, логики) было все же достаточно сильным. Собственно логическая и философская установки отлились в идеи исторического анализа мышления, в требование рефлексии и собственного видения, а также логического (методологического) контроля, осуществляемых представителями кружка исследований и рассуждений.

В первой исследовательской программе были зафиксированы как эти идеи, так и первые результаты их реализации: схема двухплоскостного строения знания, представление мыслительного процесса в виде «атомов» — конечного набора операций мышления, сведение операций к схемам замещения и т.п. (см. об этом: Щедровицкий Г.П., Алексеев Н.Г. О возможных путях исследования мышления как деятельности // Доклады АПН РСФСР. 1У57. № 3; Ладенко И.С. Об отношении эквивалентности и его роли в некоторых процессах мышления. О процессах мышления, связанных с установлением отношения эквивалентности // Доклады АПН РСФСР. 1958.

№1,2; Щедровицкий Г. П. О строении атрибутивных знаний // Доклады АПН РСФСР. 1958. №1,4; 1959.

№ 1, 2, 4; 1960. № 6; Щедровицкий Г.П., Ладенко И. С. О некоторых принципах генетического анализа мышления // Тез. докл. I съезд Общества психологов. М., 1959. Вып. 1; Щедровицкий Г.П. О различии исходных понятий содержательной и формальной логики // Матер. Томской конференции по логике и методологии науки. Томск, 1962). Если сравнить этот результат с исходным замыслом А.А.Зиновьева, то налицо разительное отличие: мышление было представлено не как сложный диалектический процесс по реконструкции разворачивающегося органического сложного, многостороннего целого, а в виде естественнонаучной онтологии. Мышление разбивалось на процессы, процессы на операции, каждая операция изображалась с помощью замкнутой структурной схемы63; более того, исторический процесс развития мышления сводился к набору структурных ситуаций (так называемые «ситуации разрыва»). Все это, действительно, позволяло вести эмпирическое исследование мышления, но мышления, взятого лишь со стороны объективированных средств (знаковых), продуктов (предметов, теорий, знаний), детерминант (задач), процедур разного рода (сопоставление, замещение и т.д.). По сути, анализировалось не само мышление как форма сознания и индивидуальной человеческой деятельности, а «вырезанная» (высвеченная) естественнонаучным подходом проекция объективных условий, определяющих мышление; она получила название «мыслительной деятельности».

Следующий этап исследования, вытекающий из предыдущего анализа механизмов, определяющих развитие мышления и знаний, производимых в нем. Поскольку естественнонаучный подход ориентирован на практику инженерного типа, где и должны использоваться научные знания, ученый-естественник стремится описать в теории не только основные процессы, объясняющие поведение интересующего исследователя объекта, но и выявить и описать условия, влияющие на эти процессы. Такие условия содержат как другие процессы, влияющие на основные, так и компоненты, на которые можно воздействовать практически (в физике такие компоненты представляют собой физические параметры объекта или физические условия, и то и другое обычно можно обеспечить техническим путем).

Как мы сказали, представители Московского логического кружка изучали процессы мышления: процессы решения задач, рассуждения, построения научных предметов и т.д. В теоретической форме эти процессы описывались как замещение объектов знаками, одних знаков другими, как осуществление интеллектуальных операций разного рода (использование средств, сопоставление объ- ектов и т.д.). В качестве же практики выступила не буквально инженерная, а частно-методологическая, понимаемая в Московском логическом кружке как нормирование и организовывание создания и деятельности специалистов-предметников (ученых, проектировщиков, инженеров, педагогов и т.д.)64. Оба указанных обстоятельства (т.е. форма теоретического представления процессов мышления и понимание частной методологии как нормативно-организационной дисциплины) и привели в конце концов к построению теории деятельности. Описание механизмов развития мышления и знания, к которым добавились схемы кооперации специалистов, с определенного момента были рассмотрены как самостоятельная реальность — собственно деятельность. Действительно, теоре- тико-деятельностные представления о «пятичленке» (структуре, содержащей блоки «задача», «объект», «процедура», «средства», «продукт»), о кооперации деятельности и позиций в ней, например, кооперации «практика», «методиста», «ученого», «методолога», блок- схемное представление «машины науки», схемы воспроизводства деятельности и другие (см. работы представителей кружка: Проблемы исследования структуры науки // Матер, симпоз. к симпозиуму. Новосибирск, 1967; Педагогика и логика. М., 1968; Семиотика и восточные языки. М., 1967; Обучение и развитие // Матер, к симпозиуму. М., 1966) позволили не только объяснить, почему происходило развитие тех или иных процессов мышления и появление в связи с этим новых типов знаний, но также использовать все эти схемы и представления в качестве норм и организационных схем в отношении к другим специалистам и их деятельности. Предписывающий и нормативный статус таких схем и представлений объяснялся и оправдывался, с одной сто- роны, тем, что они описывают деятельность и мышление специалистов (ученых, проектировщиков, педагогов, инженеров и т.д.), с др - наличием в методологии

проектной установки

период участники кружка

осознавали свое занятие уже не как построение логики, а как методологическую деятельность). Считалось, что методологи не только научно описывают деятельность других специалистов (и свою в том числе), но и проектируют ее, внося в схемы деятельности связи, отношения и характеристики, необходимые для ее развития и упорядочения.

Все указанные здесь особенности второго этапа развития Московского логического кружка были изложены в ряде работ, которые сегодня можно рассматривать как вторую программу — программу построения теории деятельности. При этом, как показал дальнейший ход событий, эта программа оказалась довольно быстро реализованной: в течение нескольких лет было построено столько схем и изображений деятельности, что их с лихвой хватало на описание любых эмпирических случаев. В результате Г.П.Щедровицкий пришел к выводу, что теория деятельности построена (как он говорил мне в конце 60-х годов: «Главное уже сделано, основная задача теперь — распространение теории деятельности и методологии на все другие области мышления и дисциплины»). Но все происшедшее можно понять и по-другому: исследование (и мышления, и деятельности) прекратилось, построенные схемы и представления были объявлены онтологией, все существующее представлено как деятельность, методологическая работа свелась к построению из этих схем и представлений нормативных и организационных предписаний для других специалистов и себя. При этом, когда материал сопротивлялся, существующие схемы теории деятельности уточнялись, переосмыслялись или достраивались. Но все это делалось в рамках принятой онтологии и убеждения, что ничего, кроме деятельности, не существует. К числу подобных уточнений и переосмыслений, на наш взгляд, относится и понятие «мыследеятельности», возникшее под влиянием организационно-деятельностных игр65. Развертывание таких игр знаменовало собой этап построения полноценной практики, где методологи могли предписывать, нормировать, организовывать, где они практически воздействовали на других специалистов. Идея мыследеятельности включала в себя три другие идеи: мышления (объект первой программы), деятельности (второй программы) и коммуникации, но, что существенно и принципиально, все эти три идеи опять же осмыслялись в рамках теоретико-деятельностной онтологии.

Какие же результаты были получены за 30 лет работы (от первой программы до настоящих дней)? Была создана школа, она прошла в своем развитии три этапа: примерно до 1960 г., с 1960 до начала 70-х годов и с 70-х до настоящего времени. На первом этапе формировались идеи первой программы, на втором происходила реализация этой программы и формировались идеи второй программы, на третьем — были созданы и широко распространялись организационно-деятельностные игры, в этот же период создаются схемы мыследеятельности. Из школы вышли крупные методологи, здесь достаточно указать имена В.С.Швырева, В.Н.Садовского, И.С.Ла- денко, Н.Г.Алексеева, В.Я.Дубровского, А.Г.Раппапор- та, П.Г.Щедровицкого, А.П.Зинченко, С.В.Попова.

В рамках школы были разработаны методы эмпирического анализа мышления и деятельности, включающие в себя построение схем и идеальных объектов, разворачивание на их основе фрагментов теории, описание генезиса и функционирования мышления и деятельности. Наиболее характерными примерами подобной работы, на наш взгляд, являются исследования Г.П.Щедровицкого «Строение атрибутивных знаний» (1958 — 1960), «Исследование мышления детей на материале решений арифметических задач» (1965), «Система педагогических исследований» (1968) и наша работа «Логический анализ математических знаний» (1968). На основе этих методов были проведены исследования мышления и деятельности в науке, педагогике, проектировании, языкознании, психологии, теоретическом музыкознании. Исследование носило методологический характер: оно включало не только моделирование и описание генезиса и функционирования деятельности в указанных областях, но и анализ проблем и затруднений, вставших в этих областях, а также обсуждение путей преодоления затруднений (т.е. предложения по развитию данных областей деятельности). Трудно сказать, в какой мере эти исследования и предложения повлияли на практику; по моим наблюде- ниям, наибольшее воздействие школа оказала на науку в области дизайна, теорию массового обслуживания, педагогические исследования, психологию, меньше она повлияла на историю науки, методологию науки и языкознания. Сюда же относятся установки на исследование генезиса и проблематизацию. Последнее означает, что только выявление проблем и затруднений в мышлении является достаточным основанием и правильным ориентиром при проведении методологического исследования. К методологическим языкам, введенным в оборот школой (но, естественно, не только ею, хотя именно Московский логический кружок был здесь пионером), относятся системно-структурные представления и схемы, теорети- ко-деятельностные представления, представления и схемы семиотики (в варианте семиотики, развитом в Московском логическом кружке) (см. об этом статьи представителей школы: Семиотика и восточные языки. М., 1967). Сегодня в самых различных областях методологии и философии используются понятия, или прямо заимствованные из работ представителей школы, или сложившиеся под влиянием этих работ.

Наконец, можно указать еще один результат — трансляцию в интеллектуальную культуру самого опыта коллективной работы, сложившегося в Московском логическом кружке. Мы имеем в виду опыт, из которого в дальнейшем, на третьем этапе выросли ОДИ (организа- ционно-деятельностные игры). Этот опыт включал в себя коллективное обсуждение проблем, проблематизацию, жесткий контроль за рассуждением, рефлексию основных этапов мышления, сочетание исследования и нормирования; позднее были добавлены групповая работа, предварительное сценирование, разделение труда в области интеллектуальной работы (игротехническое обеспечение, консультирование и т.д.).

Личность руководителя школы.

Смысл философской работы

В методологическом движении известно, что я являюсь учеником Г.П.Щедровицкого, но в конце 60-х годов порвал с кружком. Порвал сознательно, более того, выйдя из школы, полемизировал со своим бывшим учителем. Через всю мою последующую жизнь проходит спор (и публичный и внутренний) с Г.П.Щедровицким, спор не как претензия, напротив, я благодарен своему учителю, а как самоопределение. Именно в этом ключе я дальше и буду обсуждать личность Щедровицкого, сравнивая его взгляды и судьбу с взглядами другого зачинателя методологического мышления в нашей стране — М.К.Мамардашвили. В некотором отношении фигура Мамардашвили — это антипод Г.П.Щедровицкого, поэтому такое сопоставление имеет смысл для понимания личности и того и другого.

В одном из последних своих выступлений (на психологическом факультете МГУ) Г.П.Щедровицкий сделал неожиданное признание. Он сказал, что давно уже исчерпал содержание своей работы, что слишком отождествился со своим делом, что не имеет сил и энергии для продолжения работы. Эта мужественная констатация, сознаюсь, меня удивила: в сказанное трудно было поверить, вспоминая Щедровицкого в молодости. В те годы мой учитель был человеком необычайной работоспособности и энергии, яркий полемист, человек, порождавший поток новых идей и мыслей. Как такое может быть, подумал я, исчерпанность содержания, отсутствие сил и энергии, разве это — возраст (63 года), и разве М.К.Мамардашвили, который был всего на два года младше Щедровицкого, напротив, не поражал в последние годы своей жизни удивительной работоспособностью, энергией, творческой плодовитостью? Конечно, можно все списать на здоровье, но я чувствовал, что здесь возможно другое объяснение. Не были ли все симптомы, о которых говорил Щедровицкий, проявлениями не болезни и не нездоровья, а, скорее, жизненной доктрины руководителя школы, его понимания и своего дела, и жизни, и отношения к людям?

Помню, в книге М.К.Мамардашвили «Как я понимаю философию» я прочел следующую мысль: «Всякая философия должна строиться таким образом, чтобы она оставляла место для неизвестной философии.

Но есть еще один момент, усиливающий принцип минимизации, — это понимание Г.П.Щедровицким Блага. Категория Блага, как известно, — одна из ценностей философского мышления. Аристотель и Платон писали, что философия — это то, что совершается ради Блага. Но каждый философ понимает Благо по-своему. Например, для Аристотеля Благо — это Разум, порядок в мышлении и мире, созерцание Божественных вещей, мышление о мышлении67. Для Мамардашвили Благо — это духовный христианский путь, делание себя человеком, самосознание и утверждение своей личности, своего *Я». «Предназначение человека, — пишет Мераб Константинович, — состоит в том, чтобы исполниться по образу и подобию Божьему. Образ и подобие Божье — это символ, соотнесенно с которым человек исполняется в качестве Человека. Сейчас я поясню, что значит этот символ, поскольку в этой сложной фразе я ввел в определение человеческого предназначения метафизический оттенок, то есть какое-то сверхопытное представление, в данном случае — Бога. Но на самом деле я говорю о простой вещи. А именно: человек не создан природой и эволюцией. Человек создается. Непрерывно, снова и снова создается. Создается в истории, с участием его самого, его индивидуальных усилий. И вот эта его непрерывная создаваемость и задана для него в зеркальном отражении самого себя символом "образ и подобие Божье". То есть человек есть такое существо, возникновение которого непрерывно возобновляется. С каждым индивидуумом и в каждом индивидууме» (Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990. С. 58, 59). Для Щедровицкого Благо иное — порядок в мышлении (и упорядочивание его), порядок в деятельности специалистов, т.е. упорядочивание их деятельности через предписание и знание68. Отсюда установка на логику, на методологию, понимаемую как интеллектуальное нормирование2. Соединение такого понимания Блага плюс трактовка методологической работы как исследования естественнонаучного толка и вело к принципу минимизации, к видению мира прозрачным, деятельностно-упорядоченным, к отрицанию личности и культуры, как их понимают в гуманитарных науках. Личности в теории деятельности не оказалось места вообще, а культура трактовалась как один из механизмов воспроизводства структур деятельности. Не можем ли мы предположить, что исчерпанность содержания в творчестве Г.П.Щедровицкого связана именно с указанными здесь установками? Когда удалось в де- ятельностном ключе объяснить мир и построить при этом компактный набор предписаний для других специалистов (а это произошло к началу 70-х годов), стало казаться, что основная задача методологии решена.

Отношение к тексту. С рассмотренными здесь установками, на наш взгляд, связана и трактовка семиотики, имевшая место в Московском логическом кружке, и, вообще, более широкое понимание текста. Опять здесь имеет смысл сравнить это понимание с мерабовским. Для Мераба Константиновича культура и история — это пространство общения, живая коммуникация, где происходит становление себя как личности и философа. Не отчужденные философские тексты и доктрины, а живые беседы с Платоном, Декартом, Кантом. И текст — не просто объект интерпретации и объяснения, а в некотором смысле события собственной жизни. «В XX веке, — пишет Мамардашвили, — отчетливо поняли старую истину, что роман, текст есть нечто такое, в лоне чего впервые рождается и автор этого текста как личность и как живой человек... то, что он написал, есть то лоно, в котором он стал впервые действительным "Я", в том числе от чего-то освободился и прошел какой-то путь посредством текста» (Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990. С. 158).

Для Георгия Петровича, напротив, текст — объект, требующий объяснения конструктивного толка. История — тоже объект объяснения и интерпретации (в рамках теории деятельности или мыследеятельности). Отсюда нет текста как события (сознавания, смысла), а есть текст как значение (Щедровицкий Г. П. Смысл и значение. Проблемы семиотики. М., 1974. С. 76—111). Нет истории как живой коммуникации философов, а есть развитие мышления и деятельности. На место философии текста и герменевтики становится семиотика, в которой знак и знание рассматриваются как особая форма существования деятельности, обеспечивающая ее развитие и функционирование (см. работы Щедровицкого Г.П., Юдина Э.Г., Лефевра В.А., Розина В.М. (Семиотика и восточные языки. М., 1967)).

Отношение к людям. Чтобы наводить порядок в мышлении и деятельности других людей, необходима организация, хотя бы малюсенькая. А где организация, там и управление, и организационные нормы, и организационные игры. Меня всегда поражало отношение учителя к людям: влюбленность в своих учеников, поддержка самых разных, часто довольно незнакомых людей, — с одной стороны, дидактичность, жесткость, использование людей — с другой. Георгий Петрович и Мераб Константинович — это не только интересные и умные люди, но и выдающиеся личности, создавшие вокруг себя сильное энергетическое и экзистенциальное поле. Щедровицкий захватывал в свою орбиту многих людей (или сразу отталкивал от себя), давал им энергию, заставлял все видеть иначе, воодушевлял. Обратная сторона дела, на которую первым указал Владимир Лефевр, — эти люди становились несамостоятельными в мышлении и оценках, частичными. И почти всегда влюбленность и поддержка к ученикам, длящаяся больше или меньше, в конце концов сменялась изгнанием из альма матер, яростным (хотя и временным) отрицанием. Участникам семинаров Г.П.Щедровицкого хорошо известна оценка, адресованная изгоняемым ученикам: «Ты перестал мыслить и больше никогда не сможешь это делать хорошо». В этой связи интересно размышление Мераба Константиновича: «Люди тянутся к духовному оазису, и, кстати, Юра (так зовут Георгия Петровича его близкие друзья. — В.Р.) это прекрасно осознает. Уходы от него раньше часто были связаны с его невероятно деспотичным характером. Я не говорю, что это недостаток, это черта, кажущаяся мне недостатком, — это то, чего нет во мне69. Но к уходам он относился без надрыва, поскольку понимал: дело не в том, насколько ученики верно будут осуществлять его идеи, а в том, что пойдут своими путями, и выполнение этой роли может оказаться самодостаточным. Так что роль деспота, каким был Юра Щедровицкий, была вполне нормальной, и он никогда не жаловался на людей, "предавших" его. Это их дело, а он считал, что общение состоялось, что было пространство для удовлетворения духовной жажды, хотя сам он длил и длит свою тему» (Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично, то есть случайно // Вопр. методологии. 1991. № 1. С. 52).

Но, думаю, дело не просто в деспотическом характере Щедровицкого, а прежде всего в жизненной доктрине, которую он исповедовал, в частности, в том, как он понимал Благо. Знаменитое, в ответ на иные, чем задано Г.П.Щедровицким, темы и способы, обсуждение: «А это здесь не обсуждается, это в другой комнате», апеллирование не к своей собственной истории, а к школе, постоянное воспроизводство семинаров, последователей — все это, вероятно, от соответствующего понимания Блага и отношения к людям. Характерна реакция на эту «неуемную активность» Юры Мераба Константиновича: «И я ему сказал: если ты хочешь, чтобы между нами сохранялись дружеские отношения, чтобы мы могли обмениваться какими-то мыслями, которые будут взаимно интересными, то не втягивай меня, не ожидай от меня какого- либо участия в какой-либо организованной деятельности. Я не могу маршировать ни в каком ряду, ни в первом, ни в последнем, ни посередине никакого батальона, и весь этот церемониал общей организованной деятельности абсолютно противоречит моей сути, радикально противоречит тому, как я осознаю себя философом. Не мое это дело. Я философ, никакой я не методолог... Я не переношу никакой дисциплины, и в том числе во спасение... Не надо искушать Бога, как и людей тоже не надо, нельзя искушать, не надо их специально ставить в ситуацию, чтобы посмотреть, что такое человек и как себя покажет, это грех — делать такие вещи» (Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично, то есть случайно // Вопр. методологии. 1991. Mb 1. С. 47). Думаю, Юра понял, о каком грехе здесь говорит Мераб Константинович. Напротив, он постоянно ставил своих друзей и учеников «в ситуации», чтобы проверить, на что человек способен, постоянно экспериментировал с ними, иногда даже манипулировал людьми и мнением школы. Г.П.Щедровицкий считал, во всяком случае так следовало из его высказываний, что наша интеллигенция — мягкотелая, гнилая и беспринципная, что с ней «кашу не сваришь», а дело можно делать лишь с бескомпромиссным коллективом организованных людей-последо- вателей. Только вопрос в том, какое дело и какими средствами?

Гражданская позиция. Известно, что Георгий Петрович подписал письмо с протестом против дела Даниэля и Синявского и был за это исключен из партии; опубликовав затем статью в «Литературной газете», он вынужден был также уйти с работы. Кстати, один из немногих Щедровицкий после исключения вел себя мужественно, не каялся, а напротив, еще в те застойные годы требовал гласности. Но вопрос, почему он подписал письмо?

Отвечая на сходный вопрос ответственного секретаря журнала «Вопросы методологии» М.С.Хромченко: «Почему же вашу деятельность не пресекали?», Мераб Константинович ответил парадоксально. «И никто из нас, — сказал он, — не имел такого дела, ради которого можно было идти на смерть. Я говорю не о смерти как итоговой точке на лично достойной жизни, я говорю о другом — об участии в чужих войнах и о смерти за чужое дело. Не было у нас цели менять марксизм, или деформировать его, или придать "социализму человеческое лицо", воевать за это. Уж это мы осознавали, в отличие от многих, от большинства либеральной общественности вокруг нас, и в особенности той либеральной общественности, которая сложилась к началу 60-х годов. Мне их резвость, их проблемы казались полным бредом» (Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично, то есть случайно // Вопр. методологии. 1991. № 1. С. 5). «Но, — говорит Мераб Константинович страницей выше, — то, что мы занимались и как занимались, было способом выражения и отстаивания самоценности жизни вопреки всяким внешним смыслам. Это было восстанием, во всяком случае я его так осознавал, и так мне кажется по сей день — восстанием против всех внешних смыслов и оправданий жизни. Философией жизни как внутренне неотчуждаемым достоинством личности, самого факта, что ты — живой, поскольку жизнь не есть нечто само собой разумеющееся, продолжающееся, а есть усилие воли» (Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично, то есть случайно // Вопр. методологии. 1991. № 1. С. 49). Сходную мысль проводит и В.Буковский: «Я политикой не занимался и не занимаюсь... скорее, нравственное противоречие, внутренняя потребность души, не более. О политике как таковой мы не думали» (Вечерняя Москва. 1991. 10 окт.).

Итак, нравственная позиция прежде всего. Поступок же Георгия Петровича, как мне кажется (хотя, естественно, я могу заблуждаться), определялся другими соображениями. Это был смелый, мужественный поступок, но определялся он скорее ненавистью к социалистическому и коммунистическому устройству общества (об этом отношении мне Юра однажды прямо сказал, когда мы шли по ул. Горького), а также соображениями «политики». Подобно тому, как Юра посоветовал мне вступить в 1966 г. в партию, чтобы, как он говорил «воспользоваться возможностью влиять на ход событий», он сам подписал письмо, считая возможным повлиять.

Тип личности. Мераб Константинович был философ экзистенциального толка, понимающий свою жизнь как духовный путь, сознающий себя в лоне христианской культуры, продумывающий идеи Христа, Человека, Истины. Он постоянно работал над своим человеческим, духовным началом. Обсуждая творчество Марселя Пруста, Мераб Константинович писал: «Самое главное в тексте Пруста — наглядно виден путь человека. А "путь", по определению, если брать это слово с большой буквы, это путь, по которому человек выходит из какой-то темноты, из темноты своей жизни, из темноты впечатлений, из темноты существующих обычаев, из темноты существующего социального строя, из темноты существующей культуры, своего "Я", ее носителя, и должен пойти куда-то, куда светит указующая стрелка его уникального личного опыта... И вся жизнь в каком-то смысле состоит в том, способен ли человек раскрутить до конца то, что с ним на самом деле случилось, что он на самом деле испытывает и что за история вырастает из его предназначения» (Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990. С. 155, 156). Напротив, Георгий Петрович — рационалист до мозга костей, человек, отрицающий духовный и трансцендентальный опыт, чуждый идей христианской культуры и пути. Возможно, поэтому он так держится за школу, полностью отождествил себя с методологией, не раз подчеркивал свое значение и значимость для истории. Когда к концу 60-х годов теория деятельности была построена и основной состав участников «Московского логического кружка» ушел, Георгий Петрович оказался перед выбором. Или выйти из «подполья», стать философом открытой культуры, войти в традиционную философию, или продолжать культивировать эзотерическую методологию, но уже с другими людьми. И он выбрал второй путь, стал еще энергичнее вносить порядок в мышление других людей, строить замкнутый микрокосм методологии, которая с этого момента стала ассоциироваться только с его именем и идеями. И при этом окончательно возобладали именно те тенденции развития его личности, о которых мы говорили выше. Вся эта титаническая работа по переделке мышления других людей и строительству методологического храма (сначала в виде семинаров, затем организации и проведения многочисленных ОДИ) требовала от Щедровицкого и титанических усилий, энергии. Георгий Петрович жил и работал на износ, не получая, по сути, никакой энергии извне, от своих друзей и учеников. Ведь организация, семинар, ОДИ — это не духовная общность, в них нет любви, нет бескорыстной отдачи, зато царит дух соревнования, борьбы, смелых экспериментов над другими людьми. В такой атмосфере только берут, но известен христианский принцип — чем больше берешь от других, тем меньше получаешь, чем больше отдаешь, тем больше получишь. Может быть, поэтому, когда телесные силы Георгия Петровича оказались исчерпаны, а задачи и содержание работы были исчерпаны еще раньше, наступил кризис личности, осознаваемый как отсутствие сил и энергии, отсутствие смысла и содержания работы.

На этом мне хочется закончить размышления об истории «Московского логического кружка» и личности его создателя. По сути, это были размышления и о своей судьбе и пути, в них косвенно осмыслялись те стороны моей личности, с которыми я внутренне не согласен, и те, которые мне хотелось бы культивировать, как отвечающие выбранному мною пути и духовности.

«Интеллектуальные торпедо Материалы научной конференции памяти Г. П. Щедровицкого «Георгиевские чтения» 21-22 февраля 1995 г.; 1996