КРИТИКА КАЛИФОРНИЙСКОЙ СЕМАНТИКИ

Введем понятие возможного мира.

Совершенно очевидно, что такая трактовка понимания термина расходится с тем, что предлагается в настоящей статье. В ответ сторонник калифорнийской семантики мог бы сказать, что его семантика дает описание идеального языка; а реальный язык неопределенен. Иными словами, в реальном языке термин Т не имеет одного точно определенного интенсионала; он имеет множество — возможно, нечеткое множество — интенсионалов. Однако первый шаг на пути описания естественного языка, несомненно, связан с изучением той идеализации, при которой каждый термин Т имеет строго один интенсионал.

(В своей книге «Значение и необходимость» Карнап использует другую формулировку: интенсионал — это просто свойство. Сущность е входит в экстенсионал термина Т только в том случае, если е обладает тем свойством, которое составляет интенсионал термина Т. Предыдущая формулировка с использованием функции f позволяет не рассматривать свойство как исходное понятие.) Первая трудность, с которой сталкивается такая точка зрения, связана с использованием совершенно неразъясненного понятия усвоения интенсионала (или, в нашей переформулировке, связывания интенсионала с термином). Определив интенсионалы как теоретико- множественные сущности мы получаем «конкретную» математическую реализацию этого понятия в современном стиле (на основе понятий возможного мира и множества), но в результате нельзя по- нять, как можно иметь интенсионал в сознании, что значит думать об интенсионале, «усваивать» интенсионал или «связывать» его с чем бы то ни было. Здесь не поможет указание на то, что думать об интенсионале значит использовать слово или функциональный заменитель слова (будь то аналог слова в «мозговом коде», если признать, что мозг «вычисляет» с помощью «кода», который имеет сходство с языком и, возможно, что-то заимствует из языка; или будь то такая форма мысли, как образ или личный символ, — в тех случаях, когда они используются в мышлении) для референции на данный интенсионал, поскольку сама референция (т. е. вхождение объекта в экстенсионал термина) была определена нами с помощью интенсионала. Хотя вполне можно подобным образом описывать, что значит думать о такой абстрактной сущности, как функция или свойство, в настоящем контексте это описание явно содержит в себе порочный круг. И никакого не содержащего круга описания для этого фундаментального понятия еще не было предложено.

Эта трудность связана с более общей проблемой в философии математики, отмеченной Полем Бенасеррафом 26. Согласно Бенасер- рафу, разные теории в философии математики постоянно оказываются между двух стульев: или им удается объяснить природу математических объектов и необходимость математической истины, но не удается объяснить тот факт, что люди могут обучаться математике, ссылаться на математические объекты и т. п., или же они могут объяснить второе, но не могут объяснить первое. Калифорнийская семантика может объяснить, что такое интенсионал, но не может избежать порочного круга, объясняя, как мы «усваиваем» интенсио- налы, связываем их с терминами, думаем о них, ссылаемся на них и т. д.

Возможно, Карнап не заметил эту трудность из-за своего вери- фикационизма. Первое время он считал, что понимать термин значит уметь верифицировать, входит ли любая данная сущность в экстенсионал термина или нет. В этом случае «усвоение» интенсионала означало бы умение верифицировать, принадлежит ли сущность е в любом возможном мире х к f (х) или нет. Позже Карнап изменил свою точку зрения, осознав, что предложения, говоря языком Куайна, оказываются перед судом опыта сообща, а не по отдельности. Не существует такого способа верифицировать истинность термина Т относительно некоторой сущности, который не за-

26 Benacerraf P. Mathematical Truth / / Journal of Philosophy, 8 November 1973 (70:19, 661-679).

висел бы от контекста, составленного из множества теорий, вспомогательных гипотез и т. д. Не исключено, что Карнап мог бы считать какой-то вариант этой ранней теории верным в случае ограниченного класса терминов — так называемых «терминов наблюдения». С нашей точки зрения, верификационная теория значения ложна как в своей основной идее, так и в применении к терминам наблюдения, но мы не будем это обсуждать здесь. Во всяком случае, тому, кто не является верификационистом, трудно видеть в калифорнийской семантике теорию, поскольку понятие усвоения интенсионала остается в ней совершенно необъясненным.

Во-вторых, если допустить, что «усвоение интенсионала» (связывание интенсионала с термином Т) — это психологическое состояние (в узком смысле), то калифорнийская семантика принимает оба принципа (1) и (2), которые мы подвергли критике в первой части настоящей статьи. Она должна признать, что психологическое состояние носителя языка определяет интенсионал его терминов, который в свою очередь определяет их экстенсионал. Следовательно, если два человека находятся в одном и том же психологическом состоянии, то они с необходимостью приписывают один и тот же экстенсионал любому используемому ими термину.

А как быть с утверждением о том, что сторонник калифорнийской семантики имеет дело не с реальным языком, а с идеализацией, которая «не учитывает неопределенность», и что термины естественного языка можно считать связанными скорее со множеством интенсионалов, чем с одним точно определенным интенсионалом? В ответ укажем, что индексальное слово нельзя представить как неопределенное семейство неиндексальных слов. Слово «я», если взять крайний случай, является индексальным, но не неопределенным. «Я» не синонимично какой-либо дескрипции; не синонимично оно и неопределенному множеству дескрипций. Аналогично, если мы правы, то слово «вода» не синонимично ни дескрипции, ни неопределенному множеству дескрипций (интенсионалов).

Аналогичным образом, слово, экстенсионал которого фиксируется социально, а не индивидуально, и слово, экстенсионал которого фиксируется неопределенно и индивидуально, — это разные вещи. Причина, почему «усвоенный» мной смысл слова «вяз» не фиксирует экстенсионал вяза, не в том, что слово является неопределенным — если бы проблема состояла просто в неопределенности, то из совпадения моих понятий вяза и бука следовало бы, что в моем употреблении вязы — это буки или крайние случаи буков, а буки — это вязы или крайние случаи вязов. Причина же состоит в том, что экстенсионал слова «вяз» в моем диалекте фиксируется не тем, что средний носитель языка «усваивает» или же не «усваивает»; он фиксируется сообществом, включающим экспертов, в ходе сложного процесса сотрудничества. Язык, воплощающий в себе разделение лингвистического труда, даже приблизительно нельзя смоделировать как язык, содержащий неопределенные термины и не предполагающий лингвистическое разделение труда. Сотрудничество не есть неопределенность.

Однако можно было бы возразить: разве нельзя заменить наш реальный язык языком, в котором (1) термины были бы заменены на яеиндексальные термины с такими же экстенсионалами (например, слово «вода» заменено на слово «Я20», при условии, что слово «Я20» неиндексально); и (2) разделение лингвистического труда исчезло бы в силу того, что каждый стал бы экспертом по любому вопросу?

Мы должны ответить отрицательно на этот вопрос; но представим на минутку, что ответ утвердительный. Какое бы это имело значение? Полученный «идеальный» язык ни в коей мере не стал бы подобием нашего реального языка, и дело здесь отнюдь не в «неопределенности естественного языка». Однако эту замену невозможно осуществить по той причине, что все термины естественных видов и термины физических величин индексальны в описанном нами смысле — слово «водород» и, стало быть, слово «Я20» так же индексальны, как и слово «вода». Возможно, термины «чувственных данных», если таковые имеются, неиндексальны (исключая такие термины, как «я»), но слово «жел- тый» как предикат вещного языка индексально по той же самой причине, что и слово «тигр»: даже если нечто выглядит желтым, оно может не быть желтым. Если нам возразят, что вещи, которые выглядят желтыми при нормальных обстоятельствах (и для людей с нормальным зрением), являются желтыми, то это не поможет, так как слово «нормальный» предполагает здесь именно ту характеристику, которую мы называем индексальностью. Нет никаких оснований считать, что проект сведения нашего языка к неиндексальному языку в принципе может быть осуществлен.

Думаю, что устранить разделение лингвистического труда «в принципе» можно. Однако, если разделение лингвистического труда присуще, как я догадываюсь, всем языкам, то какой интерес представляет возможность языка, не обладающего основополагающей характеристикой человеческого языка? В мире, где каждый выступает экспертом по любому вопросу, социальные законы невероятно отличаются от тех, какие мы имеем сейчас. На каком основании мы должны принимать такой мир и такой язык в качестве модели для анализа человеческого языка?

Кстати, философы, работающие в традиции калифорнийской семантики, недавно попытались устранить именно эти недостатки в своей модели. Так, было выдвинуто предположение, что интенсионал — это функция, аргументами которой являются не только возможные миры, а, вероятно, возможный мир, носитель языка и нелингвистический контекст, в котором произносится слово. Это позволило бы представить в модели некоторые виды индексальности и некоторые виды разделения лингвистического труда. Согласно Дэвиду Льюису, разрабатывающему эти идеи, слово «вода», например, имело бы один и тот же интенсионал (одну и ту же функцию) на Земле и на Двойнике Земли, но разные экстенсионалы. (По сути дела, Льюис сохраняет допущение (1), сформулированное в первой части настоящей статьи, и отбрасывает допущение (2); мы же отбрасываем допущение (1) и сохраняем (2).) Вполне возможно, что формальные модели, разработанные Карнапом и его последователями, окажутся ценными при такой модификации. Нас же интересовала здесь не полезность математического формализма, а философия языка, лежащая в основе ранних вариантов этого подхода.