Традиция акмеизма, заложенная Анненским, Гумилевым, Мандельштамом и Ахматовой, оставила чрезвычайно глубокий след в литературе I960—1980-х годов. На этой почве выросла поэзия Иосифа Бродского (см. о ней далее в части третьей, 4.6), но не только его.
В наиболее близких отношениях с «классическим» акмеизмом находится ноэзия Арсения Тарковского, М. Петровых, Г. Оболдуева. Кроме того, отдельные аспекты эстетики акмеизма получили разработку в творчестве таких поэтов разных поколений, как Д. Самойлов, С.Липкин, Ю.ЛевитанскиЙ (фронтовое поколение), Б. Ахмадулина, А. Кушнер, О. Чухонцев, И.Лис- нянская, Ю. Мориц, А. Найман, Д.Бобышев, Е.Рейн, Л. Лосев («шестидесятники»), В. Кривулин, С.Стратановский, О. Седакова, Л. Миллер, Г. Русаков, Г.Умывакина («задержанное поколение» 1970—1980-х годов). Не будучи связанными какими-либо групповыми отношениями, эти поэты тем не менее исповедуют сходные эстетические принципы — для них всегда характерна ориентация стиха на ностоянный (более или менее явный) цитатный диалог с классическими текстами; стремление обновлять традиции, не разрывая с ними; «необыкновенно развитое чувство историзма... переживание истории в себе и себя в истории...»150; осмысление памяти, воспоминания как «глубоко нравственного начала, противостоящего беспамятству, забвению и хаосу, как основа творчества, веры и верности» (50); внимание к драматическим отношениям между мировой культурой, русской историей и личной намятью автора. Принципиальная новизна «семантической поэтики», вслед за Ю. И. Левиным, Д.М. Сегалом, Р.Д.Тименчиком, В. Н. Топоровым и Т. В. Цивьян, может быть охарактеризована через принцип всеобщей личностной связи, благодаря которому «гетерогенные элементы текста, разные тексты, разные жанры... творчество и жизнь, все они и судьба — все скреплялось единым стержнем смысла, призванного восстановить соотносимость человека и истории» (51). Таким «единым стерженем смысла», одновременно соотнесенным с историей и с личной судьбой, становится в «семантической поэтике» художественный образ культуры — всегда индивидуальная и динамичная эстетическая структура, пластически оформляющая найденную автором «формулу связи» между прошлым и настоящим, между личным опытом поэта и, как правило, безличным гнетом исторических обстоятельств, между прозой жизни и ходом времени. Именно образ культуры становится в «семантической поэтике» средоточием мифологической модели мира, в которой, как в поэзии Мандельштама и Ахматовой, «“разыгрывается” драма времени и пространства, природы и культуры, бытия и истории, судеб человека в природном и историческом мире — его жизни и смерти, творчества и творения и т.п».
(60). Причем для «семантической поэзии» крайне характерно «оксюморонное» воплощение мифотворческого (архетипического) импульса. Даже самые глобальные и универсальные темы воплощаются на языке предельно обостренной «конкретно-чувственной логики» (60). Примечательно, что традиция акмеизма оказалась особенно плодотворной для эстетических поисков 1970-х. Почему? По-видимому, акмеистическая традиция предлагала мощную альтернативу как романтическому утопизму «шестидесятников», так и конформизму надвигающейся «застойной» поры. Неоакмеизм выводил за пределы советской и вообще социальной истории, предлагая взамен иной масштаб — масштаб истории культуры, в котором любые, даже самые трагические обстоятельства времени выглядели как нормальный фон, всегда сопутствовавший свершениям духа. Может быть, самой емкой декларацией неоакмеизма 1970-х годов стали знаменитые в свое время стихи Александра Кушнера: Времена не выбирают, В них живут и умирают. Большей пошлости на свете Нет, чем клянчить и пенять, Будто можно те на эти, Как на рынке поменять Что ни век, то век железный, Но дымится сад чудесный, Блещет тучка; обниму Век мой, рок мой на прощанье. Время — это испытанье. Не завидуй никому. Сложная диалектика преходящего и вечного, невозможность существовать в измерении вечности «поверх барьеров» докучного исторического времени, необходимость научиться «читать» свое время по словарю культуры, а значит, и «большого времени» (Бахтин), реальной, неконъюнктурной истории — так звучал пафос акмеистической традиции в 1970-е годы. Неоакмеизм не предполагал бегства из «безвременья» в иное, более благоприятное, историческое время, но, напротив, он возвращал историческое измерение своей эпохе. Причем чувство истории восстанавливалось благодаря чуткости к культурным ассоциациям, сокрытым в гуще узнаваемой повседневности, к архетипам, проступающим в мимолетных реакциях, в случайных воспоминаниях, в дневниковых записях. В неоак- меиэме характерная для «семантической поэтики» оксюморонность проявляется в устойчивом для разных поэтов сочетании архетн- пичности образного языка, тяготения к созданию художественных символов целых культурных систем с «прозаикой», подробностью рисунка повседневной судьбы, интимной или дружески-непосред- ственной интонацией, отсутствием ораторской позы. 1.1.