Однако в последней повести трилогии, «Волны гасят ветер», Стругацкие вновь возвращаются к утопической мечте о сверхцивилизации, о «монокосме», в котором человеческое сознание освобождается от телесной оболочки и вступает в свободный контакт с любым интеллектом во вселенной: «Индивид монокосма не нуждается в творцах.
Он сам себе и творец, и потребитель культуры». Сюжет этой повести строится как система загадок, которые тщетно пытается разгадать молодой сотрудник КОМКОНа Тойво Глумов под руководством своего шефа Максима Каммерера. Интересно, что Максим заместил Сикорски, а убийство Абалкина породило термин «синдром Сикорски», адекватный обвинению в паранойе, и тем не менее Тойво Глумов яростно ищет следы присутствия Странников на Земле, потому что «никаким богам нельзя позволять вступать в наши дела, богам нечего делать у нас на Земле». Парадокс сюжета состоит в том, что Тойво Глумов оказывается одним из Странников, ибо Сфанники — по замыслу Стругацких — это не враждебная людям цивилизация, а новая фаза в эволюции человечества. И загадочные случаи, расследуемые Тойво, на самом деле являются экспериментами по выявлению качеств (в том числе и чисто биологических), позволяющих перейти в состояния «индивида монокосма» или «людена» (ироническая анаграмма слова «нелюди» и одновременно отсылка к homo ludens, человеку Ифаюшему). Эти испытания незаметно для себя проходит и сам Тойво. В конце концов он уходит к люденам, а его быв ший шеф пишет о нем мемуары. Конечно, качество утопии Стругацких существенно изменилось по сравнению с 1960-ми годами. Здесь уже нет веры во всесилие науки, это скорее нечто подобное утопиям Н.Федорова или античных гностиков1: на первый план выдвигается не совершенствование социального устройства, а «вертикальный прогресс» — религиозная идея о бессмертии духа и квазинаучная идея о бесконечной эволюции человеческого сознания.
Однако сам ход художественных исканий Стругацких убеждает в необходимости утопического элемента в культуре. Утопизм присущ русскому культурному сознанию как форма критики настоящего и способ определения перспектив исторического процесса148 149. Стругацкие с успехом использовали оба эти аспекта «памяти жанра» утопии. Они поддерживали присутствие утопического дискурса в позднесоветской культуре (в критическом, отраженном, даже пародийном вариантах), не давая ему выродиться в тоталитарную идеологию, настойчиво прививая ему ценности частной и уникальной человеческой жизни, придирчиво проверяя утопические конструкции критериями интеллектуальной свободы и нравственной ответственности. Коротко говоря, результат их тридцатилетней художественной практики можно определить как гуманизацию и восстановление авторитета утопии, казалось бы, навсегда скомпрометированной в русской культуре кошмарами коммунистического ГУЛАГа. Исключительная популярность Стругацких не только среди поколения «шестидесятников», но и в поколениях «застоя» и посткоммунизма (рожденные в 1960-х и 1970-х годах) свидетельствует о том, что избранный этими писателями путь отвечал глубоким психологическим потребностям общества в период распада тоталитарной идеологии и тоталитарного сознания. Распада, не завершившегося и поныне.