Абсурд и бунт.

Начало бунта можно найти у романтиков или у Ницше. Нередко под «сверхчеловеком» понимают фашиста или головореза с «большой дороги». Но такая трактовка едва ли верна. Дело в том, что обычно человек стремится получить свободу, не отягощенную ответственностью. Ответственность сковывает свободу, и это хорошо. Если же человек получает одну свободу, то это оборачивается произволом, деспотизмом, насилием и грабежом других. Ницшевский Заратустра — это «сверхчеловек» с пассионарным потенциалом деятельной энергии, способный взять на себя ответственность за свою свободу, в отличие от фашиста, который получил «свободу», не отягощенную ответственностью (о чем предупредил фюрер), или от «человека массы», который боится свободы, — ницшевский «сверхчеловек» уверен в своих силах и готов к полной ответственности за свою свободу. По словам современного филосо- фа-эссеиста И. Гарина, «считать Ницше предшественником фашиз- ма — значит возвышать фашизм. Тоталитаризму нужна не философия, а идеология. Нацизм и утопия лишь эксплуатировали предшествующую философию в своих чисто практических, идеологических целях»147. Это привело к «эстетизации зла» в культуре романтизма и сохранилось в российской культуре как соблазн героизма148.

Революционно-народнический социализм возник на основе четырех основных источников: во-первых, «комплекса вины» русской интеллигенции перед народом, который, как показали Ю.

Революционное народничество возникло как своеобразный и парадоксальный сплав наивного просвещенческого рационализма и религиозного романтизма, который на место христианского Бога поставил идею «светлого будущего», свято веря в возможность установления этого идеального общества на земле. Ради этого народник, не задумываясь, готов пожертвовать и собою, и своими ближними, полагая, что такой жертвой можно «выку пить» счастье народа.

У Арцыбашева героиня-революционерка, пытающаяся обнаружить смысл своей жизни, выдает один из глубинных мотивов этого революционного действия: «Я могла бы жить, если бы чувствовала себя вверху... над всеми... большой, смелой, гордой! А так, учить, ехать, одною из тысяч, в глушь какую-нибудь, лечить всю жизнь каких-то идиотов, состариться и умереть так же незаметно, как жила... Неужели ты не понимаешь, какой это ужас!.. Лучше смерть»150. Это выдает ее как романтика, не способного к систематической, настойчивой деятельности. Ее энергии хватает лишь на яркую вспышку насилия, с помощью которой она хочет сделать мир лучше и чище, но любое насилие дискредитирует цель, достигаемую с помощью такого насилия.