ВЗГЛЯДЫ, ОПЫТЫ И СРЕДСТВА, СОДЕЙСТВУЮЩИЕ УСПЕХУ ПРИРОДОСООБРАЗНОГО МЕТОДА ВОСПИТАНИЯ

САМОГО детства своеобразие моего характера
и полученного мною домашнего воспитания
склоняло меня быть доброжелательным и добродушным, относиться к окружающим людям с безусловным доверием.

Обстоятельства и условия жизни уже смолоду привели меня в среду страждущих и униженных— вдов, сирот, обремененных заботами разного рода бедных людей. При всей моей неискушенности приобретенные мною разнообразные познания относительно многочисленности и природы их страданий неизбежно должны были возбудить во мне глубокую грусть.
Жил я в такое время и имел родиной такую страну, где образованная молодежь была охвачена всеобщим стремлением к свободному анализу причин испытываемых страной бед, в чем и где бы они ни проявились, и исполнена горячего желания их устранить. Я также начал доискиваться источников зол, которые и в нашем отечестве низвели народ до положения гораздо более низкого, чем то, которое он мог и должен был занимать. Так поступали в то время все воспитанники Бодмера и Брейтингера; так и подобало поступать современникам Изелина, Бларера, Чиффели, Ецтелера, Фелленберга, Эшера, современникам таких благородных людей, как Хирдели, Чарнеры, Ваттенвили, Граффенриды, и многих других *.
Как и повсюду, мы обнаружили эти источники в слиянии множества неоднородных, но в значительной степени взаимосвязанных и весьма глубоко и разносторонне дей-

ствующих обстоятельств, условий, взглядов, установлений и привычек. В результате их отдельный человек в стране в своем положении вынужден был опуститься до бессилия и беспомощности, не позволявших ему стать тем, чем он должен быть — человеком по воле божьей и гражданином по праву.
Я очень скоро убедился, что в природе каждого человека изначально таятся силы и средства, достаточные для того, чтобы он мог создать себе удовлетворительные условия существования; что препятствия, противостоящие в форме внешних обстоятельств развитию врожденных задатков и сил человека, по природе своей преодолимы. По мере того как это убеждение созревало во мне, я рассматривал усилия, необходимые для действительного преодоления этих препятствий, как долг, выполнение которого лучшие люди повсюду должны превратить в главнейшее дело своей жизни.
Чем больше было зло, устранения которого я так жаждал, и чем острее я чувствовал, что физические и духовные силы народа, способные его устранить, повсюду противоестественно заторможены и почти полностью парализованы, тем яснее подсказывал мне опыт, что средства милосердия и благотворительности, противопоставляемые такому злу, вместо того чтобы ослабить его, по существу только поддерживали его и обостряли. Опыт подсказывал мне, что единственное средство, действительно помогающее бороться со злом, заключается в том, чтобы развить, оживить и поставить на ноги изначально присущую каждому человеку способность самому удовлетворять свои потребности и в достаточной мере отвечать требованиям, предъявляемым к нему делами, обязанностями и условиями его жизни.
Чем ясней я это осознавал, тем сильней нарастал во мне внутренний порыв, звавший меня к этой цели.
У меня рано возникло желание действовать решительно для достижения цели. Я хотел не просто показать несколько образцов лучшего способа заботы о бедных. Я хотел дать возможность даже самому бедному жителю страны уверенно развивать врожденные физические, умственные и нравственные задатки как самому, так и через внешние, не зависящие от него обстоятельства, в которых он живет и как личность, и как член семьи, и как гражданин. Благодаря этому он мог сам заложить прочный

фундамент своего умиротворенного и удовлетворенного существования.
Первый шаг в этом направлении, на который меня толкнули и убеждение, и сердце, состоял в том, что я взял к себе в дом значительное количество детей, обреченных на нищенство и полнейшую беспризорность *. Я взял детей в свой дом, чтобы вырвать их из униженного положения, вернуть их человечеству и его высокому предназначению, доказать на их примере самому себе и окружающим, насколько правильны мои взгляды по данному вопросу.
В своей деятельности, во всех отношениях простой, проникающей вглубь и нацеленной вдаль, мне следовало искать средств для осуществления цели по преимуществу там, где человек нуждается в собственной помощи и лишен внешних средств. Ведь развитие в себе самом великих сил становится настоятельной потребностью именно в таком положении, и человек вынужден прилагать величайшие усилия, с необходимостью приводящие к развитию этих сил.
Однако такое развитие не только должно стать необходимостью, оно должно быть и человечным. Для этого оно в своем зародыше и в своих средствах должно базироваться на духе упорядоченной семейной жизни *, точнее выражаясь, на том, что составляет основную суть родительского воздействия на воспитание ребенка.
Все, что такое воздействие способно принести ребенку в наиболее благоприятных обстоятельствах, он должен был получить и в моем заведении. Средства же, помогающие ему приобретать это в условиях семейного воспитания, в основе своей должны были совпадать с теми, которыми и я в своем заведении собирался воспитывать детей.
У меня с юных лет выработалось какое-то благоговейное отношение к воздействию семейной обстановки на воспитание детей. Я также отдавал решительное предпочтение земледелию как самому общему, всеобъемлющему, самому чистому внешнему основанию такого .воспитания. При этом я, быть может излишне односторонне, испытывал отвращение к феодальной системе, самое существо которой принижает земледельца в его сословном положении до состояния, не соответствующего достоинству, на которое он имеет право как человек*. Система
эта особенно резко противоречила могучему оживлению стремления к нравственной, умственной и бытовой самостоятельности, к правовому обеспечению собственности. А подобные стремления коренились в фундаменте былых свободных установлений нашего отечества. Резко контрастировала эта система и с распространенной в стране общей добропорядочностью.
Яркие и сильные впечатления житейского опыта, изо дня в день встававшие перед моими глазами, с бесспорной достоверностью доказывали мне, что извращения феодальной системы тем более гибельны для моего отечества, что если эта система по существу уже отменена, то остатки ее невозможно будет дольше сохранять так же легко, просто, чистосердечно и открыто, как раньше. Тем не менее сельских жителей, сильнее всего испытывавших на себе воздействие этой, на мой взгляд, негодной системы, я нашел все же в гораздо лучшем состоянии, чем фабричный люд, которого все больше становится вокруг нас. Этот последний, отданный на произвол меркантильному авантюрному существованию, в одинаковой степени не знающему ни человечности, ни политики, ни надзора, даже в несчастье, выпадающем ему в удел, уже не может обрести средства исправления от своей глубокой испорченности.
Развращенность этих людей, которая в сиянии их так называемых лучших лет губит личное счастье тысяч и тысяч людей и роет могилу общественному благу даже самого честного народа, была в нашей стране в своих причинах и следствиях глубочайшим и теснейшим образом связана также с гибельностью сохранения остатков феодализма, утратившего уже простоту, прямодушие и невинность, с которыми феодальная система воспринималась раньше. По обеим этим причинам — вредной феодальной приниженности и одичания фабричного люда — мое отечество в то время вело свой последний гибельный бой с духом семейной жизни и добропорядочности, некогда прославившим его в Европе.
Исполненный любви к родине, готовый в своей любви надеяться для нее даже на невозможное, неспособный примириться с мыслью, что отечество нельзя вернуть к основам его былого достоинства и исконной сийы, я чувствовал, мыслил и действовал, как если бы был абсолютно уверен, что оно выстоит в этой борьбе. И с величай
шим усердием я искал средств, которые не только возможно и вероятно, а совершенно несомненно помогли бы ему избегнуть здесь поражения, помогли вновь оживить остатки былого домашнего счастья, былого духа семейной жизни, былой способности ставить себе дома должные границы, как и былого уважения не только к земледелию, но и к земледельцу, которое столь глубоко было присуще духу истинных представлений о свободе, живущему ,в нашей стране.
Я чувствовал, конечно, что зло униженности народа, в основе которой лежали извращения феодальной системы и шаткая игра счастья фабричной жизни, неизбежно будет чинить величайшие препятствия достижению этих конечных целей, потому что это зло не просто подорвало исконный дух страны, а издевательски грубо попрало его. Но я был молод, я верил в слова о любви к добродетели, к гуманизму, к родине — слова, бывшие в ту пору ходким модным товаром *. Я и не подозревал тогда, что в своем подавляющем большинстве эти модные выражения были не чем иным, как лишенными внутренней правдивости и силы комедиантскими фразами. Такими фразами множество актеров, играющих в мире ту или иную роль, знающих и презирающих человеческую слабость, за деньги ежедневно развлекают людей представлениями, в которых изображают возвышенность человеческой натуры и тем помогают людям уснуть в хорошем настроении. В го время даже средства спасения отечества казались мне ясными и применимыми. Я верил, что тягчайшим последствиям феодальных извращений и фабричной испорченности можно соорудить спасительный противовес, если возобновить усилия к народному образованию с целью повышения урожайности земли, увеличения семейных заработков и подъема духа добропорядочности в стране и в семье, если распространить справедливые и мудрые государственные и финансовые принципы.
Я, однако, отнюдь не намеревался только мечтать о возможной помощи в этом деле и, мечтая, действовать вслепую. Еще меньше желал я, изобразив показной и мнимый уголок общественного благоденствия, самого себя ввести в заблуждение и дать отвлечь от важнейших моментов своих целей. Я хотел приняться за дело таким способом, которого требует природа человека и природа обстоятельств, при которых человек нуждается в помо
щи; которого она должна требовать, если человеку действительно собираются оказать помощь.
Мое заведение должно было стать фундаментом, сложенным из фактов. Сооружая его, я стремился подготовить себя для выполнения поставленных перед собой задач, а людей, меня окружающих, убедить в правильности моих взглядов на данный предмет и тем самым возбудить в них интерес к этим взглядам. В своем заведении я намеревался дать детям удовлетворительное образование для целей земледелия, домашнего хозяйства и промышленности одновременно.
Но так же, как я чувствовал, что мое заведение этого требует, так же я знал и другое. Я был убежден, что любое профессиональное образование, любое обучение мастерству, предоставленное человеку без соответствующего глубине и средствам этого образования умственного развития и душевного облагораживания, нельзя признать удовлетворительным для человека. Более того, оно недостойно человека, низводит его до положения обученного животного, инструмента для зарабатывания низменного куска хлеба.
Следовательно, сами по себе земледелие, домашнее хозяйство и промышленность никак не могли составить для меня цели. Воспитание человечности — вот моя цель, а земледелие, домашнее хозяйство и промышленность я рассматривал лишь как подчиненные достижению этой цели средства.
Чем более я наблюдал, как изнемогает отечество под золотым дождем преходящего, несоразмерного дохода, приобретенного без возвышающих душу чувств и благородных стремлений, отчасти чисто механическими приемами, отчасти благодаря слепому стечению благоприятных обстоятельств, тем менее был склонен подыскивать для него источники денег и так же мало желал усовершенствования отраслей отечественной индустрии как таковой. И то и другое было нужно как средство для того, что было по существу необходимо, — для сохранения и оживления чистой человечности среди всего народа страны. Ради этой превыше всех интересов заработка и мастерства стоящей цели я хотел, чтобы нравственные, умственные и физические задатки людей во всей их совокупности получили должное развитие. Я хотел заранее быть уверенным, что эта цель будет обеспечена преиму-

щественно перед всеми отдельными частями образования человека и перед всеми частными целями этого образования.
Я хотел, чтобы независимо от подготовки к необходимому обеспечению физического существования с помощью твердого заработка воспитатели с абсолютной надежностью воздействовали на ум и сердце ребенка. Я был убежден, что это поднимет всю его жизнь на более высокую ступень, следовательно, и способность заработать себе на жизнь получит у него более прочную базу, а самое главное — все усилия для этого потеряют в ребенке свой чисто животный характер и приобретут тем самым более высокую ценность.
При таком воззрении на вещи я видел, что огромное большинство людей обучено лишь владению определенными трудовыми приемами; видел, что условия жизни и воспитание довели их до того, что люди, не обладая в глубине своего существа развитым чувством человечности, тратят дни своей жизни на выполнение этих приемов без малейшего участия в этом ума и сердца. Подобное положение не могло не вызвать во мне сердечного участия к обойденным в этом отношении и страдающим слоям человечества. Я увидел далее, что, куда ни глянь, везде люди занимают по церковной и государственной части посты, предназначенные для того, чтобы облегчить положение человечества, обойденного в умственном, нравственном и хозяйственном отношении, и положить предел последствиям его противоестественно стесненного я ущемленного состояния. Однако на самом деле эти люди объединились, как заговорщики, чтобы оправдать животное состояние, до которого низведен народ, согласиться на его душевную и физическую отсталость. Они делали всё, что в их силах, чтобы, используя вес своего имени, навсегда сохранить такое состояние. Когда я это увидел, мое сострадание поднялось до глубокого возмущения всего существа несправедливостью и злым насилием, которым в столь разнообразных формах подвергаются бедные слои человечества. Они унижены ими до состояния, более схожего с состоянием вола, запряженного в плуг, лошади под седлом, собаки у порога хозяйского дома или кошки, охотящейся за мышами, чем на состояние человека, облеченного достоинством и силой внутреннего облагораживания. А ведь по природе своих врожденных

данных и благодаря наличию великих, на протяжении тысячелетий подготовленных вспомогательных средств он призван и предопределен богом быть именно человеком.
У меня были друзья, я любил, у меня была родина, я обладал правами, но мне не хотелось жить. Я чувствовал: ни один человек, у которого сердце бьется для дружбы, любви и родины, для природы человека и ее достоинства, не должен хотеть жить в таких условиях, когда он сам, его друзья и родные, его сограждане подвергаются угрозе лишения всех средств человечности и обречения на чисто животное существование. Мысль о том, что и моим потомкам, потомкам моих друзей, тысячам благородных, хороших людей, которых я знаю, грозит такое унижение, если простой человек в нашей стране и впредь будет отдан на произвол бездушному и бессердечному, чисто животному труду, если ему не помогут уверенно и со всей доступной легкостью ощутить первую потребность удовлетворительного воспитания ума и сердца, как и потребность удовлетворительного способа заработать себе на жизнь, — эта мысль волновала мне сердце. Я часто с грустью чувствовал, что высокий и обязательный долг человека — это вступиться за бедного и несчастного всячески, всеми доступными человечеству средствами, следовательно, совершенно определенно в религиозном и гражданском смысле, как и в частном и семейном порядке, содействовать тому, чтобы сознание своего достоинства развилось в нем через сознание присущих ему сил и задатков...
При таком взгляде на вещи, охваченный настроениями веры и любви, естественными и необходимыми при таких воззрениях, я еще юношей интуитивно предугадал суть средств, с помощью которых только и можно по-настоящему удовлетворить потребности человеческой природы в воспитании. Я чрезвычайно был обрадован, когда, серьезно проанализировав вопрос, обнаружил, что в самих условиях и обстоятельствах, с необходимостью окружающих жизнь бедного и обездоленного, заложены никем, правда, не понятые, но весьма существенные и мощные средства для достижения данной цели. Мое сердце преисполнилось величайших надежд, когда я убедился, что в условиях жизни бедняка нужда и лишения, можно сказать, в принудительном порядке извлекают у его ре
бенка самое существенное, в чем настоятельно нуждается любой воспитатель со стороны своего воспитанника, а именно внимание, напряжение и умение проявлять самообладание. То, что природа таким путем обязательно вызывает на поверхность у ребенка, caeteris paribus* бывает в нем заложено глубже и прочней, чем все другое, что способно возбудить в нем какое бы то ни было искусство человека без содействия всевластной природы.
При таких взглядах стали неизбежными, не могли меня не охватить предчувствия идеи: если заботливо и с любовью использовать это обстоятельство при воспитании ребенка бедняка, то он должен будет подняться и поднимется вскоре на такую ступень, когда в нем вспыхнет жажда умственного развития, соответствующего его положению. Тогда потребность хорошего воспитания в полном объеме сможет обрести надежную базу, а развитие всех задатков и сил человеческой природы обретет объединяющий их центр. Сила напряжения и умение проявлять самообладание, столь разносторонне оживляемые у бедняка благодетельной помощницей — нуждой, неизбежно, едва в сердце его ребенка проснется чувство любви, облегчат ему свершение дел любви, а с ними облегчат путь добродетели, обеспечат душевный покой, свойственный такому пути и недоступный человеку, не прошедшему глубоко обоснованной системы упражнений, развивающих напряжение. Умение проявлять самообладание под влиянием необходимости, несомненно, преобразуется теперь в умение делать то же и по свободной воле. Ребенок, повинуясь необходимости, легко отказывался прежде от многого, от чего отказаться ему предписывала нужда. Теперь он, вдохновленный любовью, так же легко откажется от всего, от чего отказаться его по более возвышенным мотивам побудит эта любовь.
Однако если, с одной стороны, верно, что при такой точке зрения все бытие бедняка и даже тягчайшая его нужда должны казаться отличным фундаментом для его будущего наилучшего воспитания, то, с другой стороны, не менее верно, что, как бы ни был хорош сам по себе фундамент, он должен будет раствориться как тень, ничтожная, бездейственная и безрезультатная, более того, он-станет сильно противодействовать наилучшему воспитанию, если не будет целесообразно использован, если на
этом фундаменте не утвердится добро, к чему повелевают любовь к человеку и долг его. Иначе и быть не может. Там, где способствующие этому обстоятельства или заботливое руководство не сделают из человека, в особенности из бедняка, того, что они должны из него сделать, там он, конечно же, не станет тем, чем стать должен.
В подобном случае бедняк неизбежно окажется лишенным заботливого руководства как раз в том, для чего его следовало воспитать и обучить. Вследствие этого он с той же неизбежностью будет обречен на унижение, в котором он, полностью ощутив односторонне разбуженные силы, опустится до еще более грубого одичания. Еще большим несчастьем для него будет, если он опустится настолько, что станет лицемерно вуалировать свое одичание. Тогда в сознании своей униженной, самого себя и весь род людской презирающей силы он доходит до того, что хитро скрывает средства безудержного насилия, применяемые в его стремлении насладиться жизнью и достичь высокого положения в обществе. Он коварно этими средствами пользуется, считая их дозволенными и законными, так как рассматривает их как простое возмездие за всю несправедливость, которую, как ему кажется, без всякой его вины совершило по отношению к нему общество. Более того, все это он передает также и другим.
Если обращение с бедняком лишено любви, чуткости и уважения, что всегда характерно для глубокой развращенности в церковной и гражданской среде, то спасительная сила, которую бедняк мог бы извлечь из своего положения, становится источником грубости и жестокости, уничтожающих в нем даже видимость человечности. Светское же общество, то есть весьма значительное число людей, для высшей сущности нашей природы внутренне так же мертвых, как и заброшенный бедняк, но внешне сохранивших еще видимость этой сущности, потеряло всякое чувство человеческого сострадания к несчастным, павшим до такой степени. Эгоизм светского общества заставляет его даже заявлять, будто эти несчастные утратили право на любовь, уважение и бережное отношение, которыми человечество самому себе обязано, что они их недостойны. В результате подобного отношения наиболее жизнеспособные и сильные из подобных бедняков нередко бывают доведены до того, что их неодолимо влечет к

такому образу жизни и образу действий, против которых гражданское общество в силу необходимости, но безуспешно борется виселицей и колесованием. Более того, такой образ действий должен казаться им совершенно законным.
Чем менее мог я обманываться относительно истинного состояния бедняка, тем сильней чувствовал долг оказать ему соответствующую требованиям его положения и обстоятельств достаточно действенную помощь, жаждал внести свою лепту для достижения этой конечной цели. Верный убеждению, что сама природа раскрывает в бедняке большие силы, нужные для его образования, я должен был прежде всего именно в этой внутренней силе искать средство для помощи бедняку в его нужде. Я должен был искать для детей бедняков, которых взял к себе в дом, работу и дать им подготовку к труду. Но я желал не только этого одного, я желал в ходе работы, через труд согреть их сердце и развить их ум. Я хотел не только обучать их, я хотел, чтобы они учились у жизни, в процессе самой своей деятельности, чтобы благодаря этому самообразованию они возвысились до осознания внутреннего достоинства своей природы *. Я хотел прежде всего и преимущественно перед всем остальным позаботиться об их сердце — самом благородном в человеке центре, где объединено все самое чистое и возвышенное из его духовных и физических задатков. Я был убежден, что только так можно связать воедино все средства воспитания человечества, в особенности же бедноты, только так можно даже при великом множестве обстоятельств, толкающих человека на жестокие и низменные поступки, сохранить любовное, бережное и исполненное уважения обхождение, единственно способное гарантировать достижение высшей сути обоих видов образования—подготовки к труду и формирования духовных сил.
В этом отношении я находился в превосходном и счастливейшем положении для задуманного мною дела. Благодаря накопленному запасу живых наблюдений моя жизнь, как жизнь лишь очень немногих людей, способна была возвысить меня до непоколебимой убежденности в одном: что бы мы ни пытались сделать для обеспечения бедняку возможности заработать себе кусок хлеба и для развития его духовных сил, ничто и ни в коем случае не сможет дать ему воспитания в духе подлинной человечно
ноет и, если при этом обхождение с ним не будет удовлетворять и возвышать его сердце.
Мои индивидуальные особенности в борьбе за поставленную цель заключались, несомненно, в той живости, с какой сердце побуждало меня искать любви всюду, где я ее мог найти; поступать дружелюбно и любезно, где только я мог так поступать; терпеть, сдерживаться и щадить, где только я мог это делать. Я не знал большего наслаждения в жизни, чем благодарный взгляд и доверчивое рукопожатие. Для меня было блаженством заслужить благодарность и доверие даже там, где я не мог надеяться, что, заслужив, получу их. Я был во власти подобных настроений, когда обстоятельства жизни по- разному сталкивали меня с беднотой в нашей стране. Я искал бедняка, охотно находился в его обществе, и это тоже укрепляло мои взгляды на любимый предмет. С этой стороны моя вера в себя и свои цели не знала колебаний, потому что большой и серьезный опыт убеждал меня каждодневно, что при наличии чистой и бескорыстной любви к бедняку даже не столь великие усилия, направленные на его воспитание, несут в себе благодать, последствия которой совершенно несоразмерны внешней видимости примененных средств. При противоположном же направлении духа даже самые блестящие заведения для народного образования, народного блага и призрения бедных построены на песке и когда они рушатся, то причину следует искать в самой природе их фундамента. Я твердо усвоил на основании опыта, что любовь и здесь придает слабому могучие силы, а отсутствие любви и здесь подтачивает их у сильного. Для моего дела, однако, такого убеждения было еще недостаточно. Чтобы основать заведение, которое могло бы в достаточной степени соответствовать всему объему моих целей, требовалось очень многое, чего мне в такой же мере недоставало, в какой желание организовать такое заведение— а в нем, разумеется, была большая нужда — отлично согласовалось с моей индивидуальностью.
Мне сильно недоставало хладнокровного взгляда на дело, к которому я стремился, как недоставало и умения спокойно присмотреться к людям и вещам, с помощью которых я должен был добиться своей цели, и спокойно обращаться с ними. Мне недоставало во всем необходимой силы предотвратить проникновение порчи в мое дело

в период его расцвета, силы ожидать, не проявляя нетерпения, пока каждая часть моего дела сложится и достигнет полной зрелости. Мне недоставало умения твердо и полностью вникнуть во все детали деятельности и одновременно охватить ее в целом, в особенности умения охватить полностью все пробелы и слабости, прокрадывавшиеся в мое заведение в каждый момент его существования, вникнуть в детали этих пробелов и слабостей. Мне недоставало также умения разобраться в разносторонних помехах, встававших или могущих встать на пути заведения, больших или маленьких, открытых или скрытых. Мне недоставало зрелого представления о пределах своих сил, о соразмерности средств и желаний. Отсюда, естественно, мне недоставало способности правильно предвидеть, куда, собственно, может и должен завести меня каждый шаг в моей деятельности. Я собирался подготовить детей для работы в земледелии, промышленности и домашнем хозяйстве, а между тем сам был совершенно незнаком со всеми этими видами деятельности. Заведение требовало организации, которая сама в себе содержала бы гарантию достижения целей, перед ним стоявших, а такой организации у меня не имелось, да иначе и быть не могло. Для всех отраслей, в которых я сам был несведущ, мне требовались образованные помощники, а у меня их не было. Помещение для моего заведения нужно было заботливо подобрать и соответствующим образом оборудовать; оно таким не было. Мое окружение должно было удовлетворять моим целям; оно им не удовлетворяло. Даже моя любовь к заведению, преданность и самоотверженность, с которой я весь отдался достижению своих целей, даже они ставили тяжкие помехи на пути. Да так оно и должно было быть. Я отдавал себя весь там, где мне не следовало отдаваться; я колебался, где мне следовало держаться твердо; я надеялся, когда мне следовало опасаться; я доверял, где должен был требовать отчета, благодарил, где должен был привлечь к ответственности. Я взваливал себе на плечи груз, бывший мне не под силу, разгружая других, которые обязаны его нести и вполне в состоянии были это делать.
Таков я был. Мое заведение по существу своему было достойно лишь имущего, я же, будучи не в состоянии добиться того, что искал, только истощал силы, погружал
ся в хозяйственные неурядицы и очутился в таком бедственном положении, что невозможно описать проистекавших из него страданий. Последствия этого положения давали себя чувствовать на протяжении половины моей человеческой жизни.
И все же в течение всего этого долгого периода моя сердечная склонность посвятить жизнь бедным и обездоленным в нашей стране ни разу не покинула меня. Но только окруженное самыми разнообразными препятствиями и тягчайшими препонами пламя этой склонности, пылавшее во мне, ничему не служило. Оно само сжигало себя у меня в душе без всякой пользы и еще более способствовало тому, что я становился все невнимательней, беспомощней и равнодушней ко всему тому остальному на свете, чем я мог бы стать и что мог свершить.
Люди, меня окружавшие, замечали только эту в самом деле нараставшую тогда во мне беспомощность, а понять причины ее не сумели. Еще меньше они были склонны в какой бы то ни было форме протянуть мне руку помощи для того единственного, к чему я был спосо' бен. Напротив, бросавшаяся им в глаза моя неспособность к столь многому другому, привычному, казалась им неопровержимым доказательством, что мне невозможно и не следует помогать взяться за любимое дело: «Пусть он проявит себя в малом, тогда мы окажем ему доверие в большом; пусть положит предел собственному своему бедственному положению, тогда мы поверим, что он в состоянии что-то предпринять для борьбы с народной нуждой; пусть на опыте покажет, чего он ищет; если эти опыты будут успешными, тогда ему без сомнения будут оказаны и доверие и помощь». Для меня это было во всех отношениях равносильно смертному приговору, причем приговору этому не предшествовало никакое внимательное следствие. А что для постановки подобных опытов мне и требуется первая и, может быть, единственная помощь— именно этого никто в мире не желал замечать. Светское общество всегда умеет не замечать того, в чем не усматривает для себя подлинного интереса, хотя и не упускает случая разыграть видимость заинтересованности.
Однако с несомненностью можно сказать, что если эти опыты должны были быть поставлены хорошо и в полном соответствии с моим основным и всю мою силу опреде-

Лявшим принципом, а именно воспитывать бедняка через него самого, то есть с помощью его же собственных природных задатков и умений, с помощью реальных условий его существования *, — то осуществить такую постановку эксперимента можно было только при теплом участии значительного числа сильных и доброжелательных людей.
Долго, слишком долго пришлось мне ждать сочувствия от своей эпохи и ближайшего окружения, в котором я жил. Со всей непосредственностью еще никогда не обманутой детской души я верил, что это может произойти, что это обязательно произойдет, я встречу доверие к своим целям, найду помощь.
В своем полном незнании света я и представить себе не мог, что когда люди вокруг меня сорили деньгами, как если бы то были камни, когда они брали на себя тысячи тягот, стараясь приукрасить во всех закоулках страшные гробы любви, прямодушия и силы человеческой, то даже и нескольких крох от всех этих сил не перепадет стремлениям человека, не желавшего ничего другого, как только воскресить и возродить к жизни из страшных гробов приукрашенной и открытой народной нужды любовь, прямодушие и силу человеческую. Вернее сказать, побу-' дить бедного и обездоленного к самопомощи и к приложению собственной силы во всем, в чем он нуждается для добывания пищи, содержания и обеспечения жизни для себя и своей семьи, заставить людей отказаться от подобного приукрашивания как от чего-то противного человеческой природе и человеческому достоинству. Я ошибся в своей эпохе и в своем окружении.
В силу самого духа полученного мною воспитания я не мог не ошибиться в них. Я и в себе самом ошибся, как ошибся в своем окружении. Я не заслужил той степени доверия, которой требовало существо задуманного мною дела. Но я не пользовался и тем доверием, которого действительно заслуживал.
Лишенный вследствие описанных обстоятельств всех средств для энергичного продвижения к цели моей жиз-' ни, я сделал единственное, что еще оставалось в моих возможностях: я изложил в книге «Лингард и Гертруда» свои сердечные чувства и опыт, приобретенный в напряженных усилиях достичь цели.
Картина, в которой я представил свою цель всему

народу и людям моего окружения, понравилась им... как роман. Тысячи людей сказали тогда: он знает народ, народ таков, как он говорит, народ нуждается в том, о чем он говорит, и было бы воистину прекрасно, если бы многие дети имели Гертруду своей матерью, если бы многие деревни имели Арнера своим господином, а многим Гуммелям пришлось бы выслушивать, как продавцы кур восклицают: «Оо-аа-уу!»*
Но дальше этого воздействие книги не пошло. Ее восприняли вне зависимости от моих устремлений и деятельности. Сама по себе книга не способна была побудить моих современников попытаться на деле действовать в там духе, который проявился в Арнере, Гертруде и Глюльфи* и был источником разнообразных взглядов и средств, которые надлежало использовать на благо народа, а не только описывать.
Для этой цели книги было недостаточно. Таким требованиям никогда не сможет удовлетворить ни одна книга, которая только говорит и изображает, что должно существовать. Чтобы добиться на земле чего-нибудь хорошего, требуется сделать нечто во много раз большее, нежели вложить людям в душу это хорошее в форме мечты, изображением которой они только поражаются и восхищаются. Для этого требуется помочь людям найти нить, с помощью которой предложенное им благо завладеет их внутренней жизнью, склонностями и устремлениями, пленит глаза, руки, язык — все, в чем находят выражение присущие людям силы.
Этого я желал. Но ни усилия моих лучших лет, ни отголосок этих усилий — мои сочинения — не смогли обеспечить мне нужный круг деятельности. Начав с него, я потом смог бы осуществить дела, в которых нашли бы выражение основные мои принципы, мог действительно возбудить в отдельных покинутых и бедных детях разум, любовь, чистосердечность и силу. А тем самым я мог бы приобрести сочувствие и средства к дальнейшему осуществлению важнейшего дела моего сердца.
Большая часть моей жизни прошла в беспокойных, но всегда ограниченных рамками моего отечества поисках подобного круга деятельности. Долго я так и не мог его найти.
Простота и невинность моих взглядов вызывали недовольство окружения. Иллюзия, будто всезнайство может 8*              115
помочь установить на земле золотой век, как раз в ту пору словно блестящий мираж привлекла к себе всеобщее внимание и сумела почти полностью отвлечь мир от взглядов на природосообразное воспитание.
Едва ли не все вспомогательные средства воспитания и образования тогда считали нужным искать в школах и книгах, и рассчитаны они были именно на книги и школы. Жизнь, домашние условия, положение в обществе и проистекающие из всего этого убеждения, привычки, представления и правила, тем сильнее воздействующие на всего человека, с чем большей необходимостью и чем более бессознательно они охватывают и определяют его жизнь, — все это почти совсем не принималось во внимание. Односторонность, с которой хотели вести человека навстречу его предназначению, снабдив пестрыми, поверхностными познаниями, в конце концов незаметно, но неизбежно довела тогда до предела противоречие между публично проповедуемыми принципами и внутренними побуждениями, определявшими всеобщий образ действий.
По мере обострения этого противоречия самый наглый произвол подчинил себе все твердые великие принципы, установленные мужами прошлого, столь много сделавшими для человечества. Человек, индивидуум, отображение в нем человечества были упущены из виду. Самое священное в человеческой природе приносилось в жертву условностям, страстям, чувственным наслаждениям и всевозможным эгоистическим целям. Царило межвременье, отличавшееся не только ослаблением всех реальных сил человеческой природы, но также хаосом и шатаниями во всех распространенных в ту пору модных измышлениях. При таком состоянии, когда человечество в один и тот же момент боялось как воспламенения своих сил, так и их охлаждения, не только мог приостановиться прогресс человеческой культуры, но человечество имело все основания опасаться за сохранность и само существование всех своих реальных сил. При таком состоянии люди в одинаковой мере изнемогают под тяжестью как того, что они собой являют, так и того, чем они не являются... В такой обстановке протекла большая часть моей жизни, и как это ни печально, но это факт, что злосчастная эпоха всеобщих потрясений, принесенных н мою отчизну революционными бурями, оказалась ча

сом рождения практической деятельности для реализации мечты всей моей жизни. Но теперь мне недоставало силы молодости, не хватало опыта, которым я был бы обогащен в своей области, будь у меня возможность в более молодые годы по-настоящему практически этим делом заняться. Тем не менее я сумел достичь на своем жизненном поприще того, на что и не рассчитывал, сумел добиться того, в осуществление чего даже не верил. Насколько я был в жизни несчастлив во всем, что касается моего дела, настолько же я стал счастлив начиная с момента, когда нашел, наконец, верное начало нужных средств, чтобы суметь с небольшими своими силами приступить к осуществлению дела моей жизни.
Несчастный разоренный Станц и обстановка, в которой я там очутился, окруженный множеством совершенно беспризорных и частично одичавших, но сильных детей природы, детей гор, послужил мне счастливым фундаментом. Несмотря на внешние препятствия, он предоставил мне простор для накапливания решающего опыта в отношении объема и степени сил, заложенных обычно в ребенке и служащих основанием его образованию, а тем, самым в отношении существа и объема того, что в деле народного образования настолько же возможно и выполнимо, насколько оно настоятельно необходимо.
Когда же мое пребывание в Станце было прервано случайностями военного времени и мне казалось, что я снова отброшен в прежнее беспомощное состояние, я неожиданно нашел в Бургдорфе для своей цели то, что потерял в Станце. Институт, который мне удалось здесь основать, открыл передо мной широкие возможности для изыскания и организации важнейших средств природосообразного метода воспитания.
Воодушевленный таким простором и приобретенным мной в этих условиях опытом, я вскоре осмелился предложить публике свою книгу «Как Гертруда учит своих детей», изложив в ней в полном объеме 'взгляды, интуиции и надежды, которыми я в тот момент жил. Впечатление, произведенное на всех этой книгой, облегчило мне путь. Завоеванное большое доверие подбодрило меня и помогло расширить круг деятельности. Разные люди, проявлявшие интерес к вопросу воспитания, теснились вокруг меня. Накапливался опыт, и то, что некогда было лишь интуитивной догадкой, теперь осуществлялось на

деле и вырастало в неопровержимый факт. Мне особенно повезло в том отношении, что здесь я приобрел себе помощников, бесхитростно подхвативших нить отправных пунктов моего эксперимента и с ее помощью энергично подготовивших себя к работе для моей цели.
С каждым днем мое положение все более удовлетворяло и меня, и тех, кто подал мне руку для стремления к общей цели. Положение это все более благоприятствовало скорейшему завершению результатов моих усилий, направленных на открытие природосообразного метода воспитания. Оно способствовало также такой разработке средств для этой цели, в результате которой они не являли собой нечто отдельное и отрывочное, а были объединены общей взаимосвязью. Взаимодействуя соразмерно, они могли охватить всю человеческую природу в целом и гармонически формировать ее силы как силы единого, нераздельного целого. Наши средства фактически уже приближаются к такому состоянию, когда они, с одной стороны, хорошо приноравливаются к условиям и потребностям упорядоченной семейной жизни, а с другой стороны — строят дальнейший прогресс всякого научного образования на общем и солидном основании.
Все они исходят из простейших побуждений человеческого существа и имеют своей целью установить первичные отправные пункты всякого человеческого образования. Как только они будут определены, придерживаясь их, уже нельзя будет ни впасть в односторонность, ни запутаться, ни уклониться от верной тропы.
Они оставляют ребенку всю его самостоятельность; они не вкладывают в него ничего, чего в нем самом нет, и не навязывают присущим ему задаткам и силам произвольного вынужденного направления, рассчитанного на одностороннюю цель.
Они возбуждают в воспитанниках оживленную внутреннюю деятельность ума и сердца и предоставляют этой деятельности полнейший простор, свободную возможность выразиться в соответствии с необходимыми и вечными законами человеческого ума и сердца и тем раскрыть свое сокровеннейшее существо.
Они представляют собой, собственно говоря, не что иное, как выражение этой деятельности, самой внутренней жизни, которая разносторонне проявляется в воспитанниках и ищет себе выражения.

Поэтому-то они так быстро и так решительно разбили столь громко заявленное возражение: «Детей приносят в жертву подобным экспериментам». Поэтому же они установили истину, что существующая школьная система и построенная на ней культура Европы лишены фундамента. Надо обязательно подвести под нее такой фундамент, если она должна повести народ и детей Европы к силе разума и любви, к жизни, удовлетворяющей во всех отношениях.
Твердо сознавая, чего хотим и что должны делать, мы, собрав все силы, искали верных и общих отправных пунктов для своей деятельности. Мы всегда старались, неуклоннр придерживаясь намеченного пути, постепенно, не допуская пробелов, шагать по направлению к тому, чего хотели и что должны были сделать. Благодаря этому в поисках подобных средств и в их применении мы могли предоставить полный простор своей деятельности, не опасаясь нарушить извечные законы, которым природа подчинила развитие человечества.
Это вовсе не означает, что на протяжении своих опытов мы никогда и ни в чем не допускали ошибок. Напротив, случалось иногда, что, увлекшись поразительным и превосходившим все наши ожидания успехом некоторых наших средств, мы излишне усердно и односторонне пользовались ими. В подобных обстоятельствах мы вопреки долгу и порядку на какое-то время отодвигали на задний план отдельные учебные предметы, менее важные для существа развития способностей человека, но являющиеся всеобщими и обязательными в школах.
Естественно, что приближающееся созревание самого важного и нужного умеряло ту стремительность, с которой мы хватались — да и не могли не хвататься — за это существенное и необходимое вначале, при первом его прорастании. Более того, пока это важное, в чем нуждается воспитание, созревало и отодвигало на задний план все то, что нам казалось менее важным, поскольку оно и в природе тоже занимает подчиненное положение, мы научились находить свою прелесть и в этом второстепенном. Это облегчало нам применение указанных второстепенных, но все же нужных предметов, так что теперь мы наряду с собственно элементарными средствами развития ума и обучения мастерству занимаемся также изучением азбуки, чтением, письмом, грамматикой,

арифметикой и другими предметами. Мы это делаем с таким же великим усердием и с не меньшим успехом, чем этим занимаются там, где для первого, то есть для собственно элементарного образования, не делают ничего, а все делают только для внешнего, то есть второстепенного по важности — для чтения, письма, грамматики и т. п.
Серьезное занятие наиболее важным и нужным придало второстепенному содержание и значимость, которых оно без первого никогда не может иметь и никогда иметь не будет. Пустые и мертвые для ума без такого фундамента формы — чтение, письмо, арифметика и т. п. — в нашем применении не только приобретают значение и жизнь, но в качестве необходимых средств умственной деятельности, средств восприятия и выражения, приводятся в гармоничное согласие как между собой, так и с природой человека. И тогда они словно сами собой постепенно начинают развиваться у воспитанников в качестве навыков.
В опубликованных до сих пор элементарных книгах* отдельные направления такого умственного развития представлены в форме последовательных рядов. Но ими ни в коем случае не исчерпывается область умственного развития. Продолжая опыты, мы значительно расширили прежние и открыли новые средства образования и упражнения, не отказываясь от старых, ранее установленных форм. Именно в них мы, бесспорно, обрели исходный пункт и неизменный закон дальнейшего развития и расширения этих средств. Впредь все новые опыты, сколько бы их ни было, в сущности ничего иного собой не будут представлять, как более точное определение и более разностороннее применение того неопровержимого и вечного, что заложено в их собственном основании. Это особенно касается умственного развития, но не менее верно это и по отношению к нравственному и религиозному образованию.
Верно, конечно, что в до сих пор опубликованных элементарных книгах средства нравственного и религиозно,- го образования, общее их согласование с сущностью средств образования умственного изложены еще недостаточно четко. Природа вопроса и особенности истории возникновения метода обусловили необходимость первоочередной разработки средств умственного образования. Тем не менее в моем институте в отношении нравственно

ного воспитания детей, как и в отношении изыскания важных и удовлетворяющих всем требованиям элементарных принципов такого воспитания, царит тот же дух единой и энергичной деятельности, с которым мы подходим к умственному образованию. Скажу больше:              мехи
опыты воспитания уже с самого начала исходили из глубочайшего убеждения в том, что все усилия, направленные на умственное образование, выродятся в пустой мираж, если раньше всего не оживить и не закрепить самое священное, самое высокое, что есть в человеческой природе, если не положить его в незыблемое основание всякого внешнего развития ума и обучения мастерству.
То, что мы делаем в этом направлении, конечно, не может походить в своих результатах на уже достигнутое в области умственного образования. Истинно нравственное элементарное образование по самой своей сущности побуждает чувствовать, молчать и действовать. Искреннему душевному настроению и гармонирующей с этим настроением жизни по их природе чуждо каждое рассеивающее, излишнее слово.
Речь нравственности, как правило, ограничивается простым: да, да! нет, нет! И чем истинней и глубже ее основания, тем больше ей свойственно полагать, что все, что сверх того, то от лукавого.
Нельзя заставить детей открыть непосвященному взору и слуху любопытного все богатство развитых в них высоких чувств, как мы заставляем их демонстрировать свои развитые умственные силы, достигнутые ими результаты. Да и не следует этого делать. Там же, где это все же пытаются делать, как раз и наносят смертельный удар чистой нравственной и религиозной настроенности всего детского существа. Если пойти по такому пути, то, вместо того чтобы действенно и основательно способствовать оживлению духа человека в истине, вере и любви, получишь прямо противоположный результат. Истинное служение богу, подлинная жизнь в духе правды и любви подменяются тогда в одних случаях пустословием и велеречивым начетничеством, а в других — унылостью, неподвижным взором, возведенным к храмовому своду или уставившимся на алтарь, ханжеством и внешней обрядностью богослужения во всех ее видах, то есть мертвенным соблюдением формы. Это значит придать подобному убожеству, подменяющему собой высочайшие и свя
щеннейшие чувства, значимость, которой оно вовсе не заслуживает, и содействовать оживлению важнейших основ как суеверия, так и безверия, окружив их соблазном чувственности и себялюбия. А это, в свою очередь, способно подвергнуть бедный наш род опасности двойных последствий обоих этих извращений, в одинаковой степени гибельных для человеческой природы.
Метод по сути своей открывает простые и верные пути к сердцу человека, как он открывает простые и верные пути к его уму. Наш опыт ежедневно приносит этому подтверждение. Когда методу бросают упрек в том, что он якобы рассчитан только на одностороннее умственное образование, поскольку элементарные книги посвящены форме, числу и языку, то подобный упрек объясняется плохим знакомством с историей его возникновения и недостаточно ясным представлением о том, каков его естественный и необходимый объем. Любая элементарная книга, претендующая на развитие ума, по своей природе должна отражать не что иное, как самоё умственную деятельность, типичную для человека, — то, как он в силу внутренней необходимости действует в процессе мышления и познания. Поскольку умственное развитие начинается с того, чтобы убедить мать и учителя видеть в ребенке свободную и возвышенную душу и соответственно этому с ним обходиться, то оно и само по себе оказывает моральное и религиозное воздействие. Каждая развитая в человеке сила сама по себе есть истинно нравственная сила. Мои элементарные книги полностью основаны на таком воззрении. С одной стороны, они дают представление о свободной самостоятельной силе ума воспитанников. С другой стороны, они строят взаимоотношения матери и учителя с ребенком на чисто нравственных и религиозных основах.
В своей «Книге матерей» я прямо и определенно ссылаюсь на эту точку зрения: как там, где я подсказываю матери, какую позицию ей следует занять по отношению к ребенку, так и самим назначением книги — она предназначена специально для матерей, как пособие в помощь материнской преданности и заботливости.
Это ни в коем случае не значит, что специфические и самостоятельные формы нравственного и религиозного элементарного образования объявляются излишними. В действительности сам метод подвел нас к мысли о рас
положенных в последовательных рядах упражнениях для такого образования и к попытке разработать их*. Базируясь на нравственной свободе и религиозных задатках ребенка, такая система помогает ему их осознать, так что сн поднимается до нравственного и религиозного взгляда на вещи. Так мы нашли формы, которые в противоположность формам умственного развития раскрывают природу нравственных и религиозных чувств, дел и веры ребенка в их необходимой внутренней связи. Следовательно, если сила, которую метод в делом развивает в ребенке, сама собой неминуемо сказывается и на моральных побуждениях человеческой натуры, то с той же неизбежностью она подготавливает воспитанника для предстоящих ему в жизни дел и обязанностей.
Что касается последнего — удовлетворения требований земного существования, чего человек,- как правило, достигает только усовершенствовав свои профессиональные умения, — то особенность заключается здесь в том, что ребенок с колыбели неразрывной цепью связан с окружающей его обстановкой во всех ее проявлениях, со всеми силами своего домашнего бытия и что пробуждение всех его нравственных и умственных сил должно исходить из этого центра.
Метод овладевает пробуждающимися силами человека в основном соответственно домашним потребностям и положению семьи. Он строит силы самопомощи и стремления к.дальнейшему продвижению на фундаменте ясного осознания данной богом человеку жизненной среды и проистекающих отсюда условий и потребностей. Человека, обитающего под соломенной кровлей, он побуждает действовать в интересах потребностей, свойственных его положению, с такой же силой, с какой он побуждает к этому княжеского сына в его дворце. Однако когда он как рожденному в пыли, так и рожденному в ослепительном блеске придает в их положении одну и ту же силу, то он тем самым просто и прочно приковывает их к действительности занимаемого ими в силу необходимости положения, а человека из самых низов общества ставит на верный путь удовлетворения своих реальных потребностей...
Метод побуждает ребенка жить с утра до ночи как бы в поисках и познавании ясных, не допускающих ни малейшего сомнения жизненных истин. Он удерживает
его на расстоянии от ложного мудрствования и самонадеянного, поверхностного пустословия, от всего того показного, что свойственно лишь именующему себя научным методу формирования ума и сердца. Наш метод, напротив, помогает ребенку во всем, что необходимо ему для уверенного продвижения. Оживляя все способности ребенка и концентрируя их на необходимом, метод дает ребенку возможность на любом месте, указанном провидением, самому раздобыть средства, с помощью которых он сможет пройти свой жизненный путь среди своих ближних с любовью, силой и с честью.
* *
*
Простому человеку при существующих ньине средствах воспитания так редко удается помочь самому себе соответственно условиям своего положения. К несчастью, он даже и не захочет себе помочь, если его не довести до такого уровня развития, когда в нем пробуждается самосознание, подсказывающее ему, что он это в состоянии сделать.
Так погибают народные массы, не зная человечности, не зная удовлетворения, и все из-за того, что всюду по отношению к ним упускается именно то, без чего нельзя им помочь взять эту первую высоту. А пока человечество ее не достигло, ему и в самом деле ничем нельзя помочь. По-животному свыкнувшись с трясиной своей испорченности, народ сам постоянно прилагает все силы к тому, чтобы навеки сохранить эту трясину вокруг себя...
Но еще более жалки, чем такой народ, глашатаи народной погибели. Ведь как только покажется человек, открыто, правдиво и с горячей любовью разоблачающий состояние народа, не знающего человечности, лишенного всего, на что имеет право внутренняя святость его природы, эти глашатаи встречают его криками:              «Народ не
нуждается ни в какой помощи, ему не нужно внутреннего возвышения! Почему хотят навязать народу высшие помыслы, самосознание и силу, когда он не ощущает в себе ни малейшей потребности к тому?» И сам народ забрасывает грязью и камнями человека, вздумавшего требовать от него сменить свое безумие на рассудительность, праздность на деятельность, беспорядочность на порядок, насилие на тихую мудрость, эгоизм на самоотвержен
ность. Короче говоря, человека, вздумавшего сменить дух развращенности .нашего мира и жестоких проявлений ее в низших сословиях народа на высокий дух истинного облагораживания. А ведь одно только оно и способно возвысить нас до подлинного успокоения, до жизни, гармонирующей с истинным достоинством нашей внутренней человеческой природы.
Как видим, и мир благородных господ, и мир простых людей, представляющих собой основную массу, можно сказать, мертвы для воспитательного метода, сообразующегося с природой человека, оживляющего все ее лучшие силы и закрепляющего их. Но зато бесчисленные отдельные личности из этой массы людей выражают открыто свое чувство неудовлетворенности состоянием воспитательного дела, говорят о насущной потребности в мерах, глубоко затрагивающих природу человека и тесно с ней согласующихся...
Первые результаты опытов взросли на почве сострадания к бедному человеку в нашей стране, для которого я искал поддержки и помощи, но они не ограничились узким кругом особых потребностей этого класса *.
Результаты моих усилий были направлены на то, чтобы из самого существа природы человека вызвать на поверхность средства помощи бедному. Эти результаты вскоре неопровержимо доказали мне, что все, что можно рассматривать надежным средством образования для бедного и обездоленного, только потому и является таким, что оно надежно в отношении существа человеческой природы вообще, независимо от сословия, к которому принадлежит человек, и обстоятельств его жизни.
Я очень скоро заметил, что бедность или богатство не могут и не должны оказывать существенного влияния на образование человека. Напротив, в данном вопросе во всех случаях обязательно надо иметь в виду извечно равное и неизменное в их природе, независимое от всего случайного и внешнего, безотносительное к нему.
Во мне жило глубочайшее убеждение, что человек, правильно воспитанный в этом отношении, будет направлять все случайное, что связано с его внешним положением, каково бы оно ни было, всегда в полном согласии с этой развитой в нем силой. И не только это. Он использует внешние условия своей жизни для укрепления внутренней силы и для лучшего ее применения. Даже если
йредёлы силы ограничивают возможности его воздействия на внешние условия существования, то и тогда он может подняться выше этого внешнего. Живя в бедности и страданиях, он испытывает такую же полную удовлетворенность, какой мог бы наслаждаться, живя в счастье и материальном благополучии.
Это преобладание внутреннего, вечного и неизменного над внешним и случайным заложено в природе человека по воле всевышнего. Поэтому-то специальные образовательные средства для людей любого класса обязательно должны строиться на предварительно заложенном фундаменте— на овладении тем извечным и неизменным, что есть в природных задатках и способностях человека. Особые средства помощи, применяемые для каждого отдельного сословия, следует рассматривать лишь как дополнение к мощной поддержке человеческой природы, как ее следствие и более точное ее определение.
Человека нужно внутренне возвысить, если хочешь, чтобы бедный человек возвысился внешне. Если ты не возвысишь человека внутренне, то и богатый при всем блеске его внешнего великолепия опустится ниже уровня живущего подаянием, но имеющего истинно возвышенную душу. Без такого внутреннего облагораживания образование воздействует лишь на внешние, мнимые преимущества сословия и положения людей. Этим ты только разделяешь людей на организованные по-животному, взаимно враждебные людские стаи и сословные стада, по тому же образцу, как дикие звери разделяются на стаи и стада вечно враждующих между собой львов, лис и др.
Во все времена, только воздействуя средствами воспитания на неизменное, существенное и высшее, что есть в природе человека, можно приблизить осуществление желаний самых благородных людей всех сословий, направленных на счастье рода человеческого. Только так можно в совершенстве согласовать между собой положение высших и потребности низших, только так в условиях человеческого существования можно с уверенностью создать то радостное, благожелательное настроение взаимной помощи и взаимного служения, при котором бедный с достоинством поднимает взор на богатого, а богатый с участием и любовью взирает на бедного. Только так можно настолько возвысить бедного, что он сможет

Встать рядом с богатым, обладая развитой образованием силой, и сила эта в состоянии возбудить у богатого интерес, желание приблизиться к бедному и протянуть ему руки помощи.
Независимо от сословия и положения человека, по- истине хороший метод воспитания должен исходить из неизменных, вечных и всеобщих задатков и сил человеческой природы. Такой метод воспитания дает ребенку человека, не знающего, где ему голову приклонить, возможность усвоить и освоить исходные начала мышления, чувства и действия. Придерживаясь этой нити, ребенок в состоянии будет самостоятельно достичь общего развития своих сил и задатков. В то же время такой метод должен предоставить те же самые отправные пункты и ребенку другого человека, в чьих руках лежат судьбы, хлеб насущный, честь и покой тысяч людей. Придерживаясь их, и этот ребенок сможет продвинуться к достижению всего, в чем нуждается и чего требует высшее развитие его задатков и сил в занимаемом им положении и в окружающих его обстоятельствах.
Лишь поскольку он это делает, метод воспитания является искусством, которое, покоясь на незыблемых в главном своем существе основаниях, в состоянии надежно соответствовать предъявляемым к нему природой и обществом запросам.
Самое существенное в методе состоит в том, что он пробуждает в ребенке сокровеннейшие задатки, какие только у него имеются. И повсюду, где он это осуществляет, в каком бы положении ни находились внешне эти разбуженные в ребенке силы, метод предоставляет им свободу действий, побуждение и стимул к максимально возможному в данном положении развитию. Но что толку в нем? Что толку в самом прекрасном методе воспитания, если он не воспитывает, если он не оправдывает себя неопровержимо реальным фактом воспитания, силой своей природы и своей сущности? Что толку и в моем методе, изложенном устно, развитом в книгах, обработанном и доказанном мыслителями? С точки зрения его реального воздействия на человечество он не более чем пустая мечта; если он не станет чем-то большим, то так мечтой и останется. До тех пор, пока достаточно много людей не проникнет глубоко в его смысл и не освоит полностью средств его приложения, нисколько не помогут ни при
знание его непреложной истинности, ни даже распоряжения, инструкции и все организационные, контрольные и практические мероприятия в этом направлении. Для образовательных заведений в наше время характерны подобные пустые формальности, все теперь так много говорят об их действенности и занимаются праздными мечтаниями об их возможностях. А между тем при любых формах обучения, если предварительно не подготовлены в достаточном количестве люди с живой душой, умеющие самостоятельно думать и действовать, способные справиться с порученным им делом, эти пустые формальности для практических целей народного образования являются не чем иным, как средством еще более усугубить наше разочарование и предоставить народ все большему запустению. Такая постановка образования лишь остов создания, и только вдохнув в него мысль и жизнь, можно поднять образование выше того мертвенного и хаотического состояния, в котором пока оно обретается.
Переход от смерти к жизни в воспитании, право же, ничуть не легче, чем в любом другом деле на свете. Он требует, как и во всех прочих делах, принятия действенных, всеобъемлющих и сильных мер, соответствующих серьезности и масштабу проблемы. Полагаться на любое содействие в полсилы ума и сердца, полагаться на поверхностность и односторонность здесь еще менее допустимо, чем где бы то ни было. Нельзя поддаваться усыпляющему воздействию излюбленного лозунга эпохи: «Мир постепенно сам собой движется вперед»*. Там, где кажется, что мир продвинулся вперед, там в действительности он сделал шаг назад. Если есть на свете нечто ошибочное— и опасно ошибочное — так это думать, будто мир в состоянии сквозь всю гибельность перекрещивающихся, друг другу противоречащих, кое-как слепленных полумер все же твердым шагом пробираться вперед по пути к зрелости совершенного и целого. Нет! Надо разделаться с подобным накладыванием заплат, надо признать все несовершенство, всю непригодность такого образа действий. Надо отказаться от него, если мы хотим, чтобы совершенное получило когда-нибудь свободный простор для развития и возможности созреть.
Отсюда следует, что чем более мой целесообразный метод воспитания должен удовлетворять требованиям человеческой природы, чем более он должен исходить в

Основном только из непреложных и неизменных взглядов и принципов, чем более он должен вести только к абсолютным и необходимым результатам — тем более необходимо отличать каждый мнимый и каждый половинчатый успех от истинного успеха этого метода. Нельзя смешивать результаты отдельных и случайных преимуществ в развитии с хорошими по-настоящему, всю человеческую природу охватывающими и удовлетворяющими результатами общего метода развития нашей природы. С этой точки зрения должен сказать, что я даже боюсь особого распространения моего метода там, где им пользуются люди, не овладевшие его духом; где ему покровительствуют люди, которых отпугивает его суть и которым нужна лишь его видимость. Я не могу закрывать глаза на факты: уже теперь множатся случаи односторонних экспериментов и подражательства, гораздо более вредных, чем полезных дальнейшему прогрессу хода моих опытов, поскольку кое-где, одержав успех в малозначительном, тем самым они ослабляют и тормозят живую борьбу за победу существенной стороны дела. Борьба же предстоит еще долгая, мое дело никак нельзя считать завершенным. Оно обширно по объему, необходимо правильно понять его сущность и правильно применять средства его проведения в жизнь. Я еще далек от цели, и мне придется долго доводить до все более высокой степени совершенства средства природосообразного метода развития важнейших задатков и сил человека. Мне тем более необходимо всеми способами увеличивать число людей, в достаточной мере подготовленных к применению моего метода, в особенности подготовленных в совершенстве для работы на первых ступенях его применения.
У меня, следовательно, двойная задача, и я должен задать себе вопрос: насколько же то, что я в настоящее время делаю и могу сделать, удовлетворяет требованиям ее? В отношении первой ее части я могу спокойно сказать: мой институт предоставляет мне большие возможности для накапливания опыта и развития сил, необходимых для продвижения вперед в изыскании и полной организации главнейших средств природосообразного воспитания. Полученный опыт помог нам уже добиться результатов, исключительно важных с этой точки зрения. Мое положение и мое окружение действительно вполне способны с каждым днем все более приблизить резуль
таты опыта к их внутреннему законченному совершенству. Они помогают вокруг меня создавать нечто вроде все разрастающегося питомника внешних и внутренних средств для моей цели — средств живых и мощных. В центре моего круга эти средства к тому же созрели, не являются больше изолированными и разрозненными, а объединены общей взаимосвязью. Своим взаимным пропорциональным воздействием они охватывают всю человеческую природу в целом и гармонически формируют ее силы как силы единого, неделимого целого. Но даже отдельно взятые, эти средства меньше всего можно рассматривать как результат вслепую, на риск поставленного эксперимента. Насколько каждое из них соответствует своей цели, это, естественно, можно было проверить только на опыте. Все о,ни исходили из полного сознания потребности и запросов природы человека. Именно поэтому они и оказались успешными и так быстро и решительно опровергли тех, кто выступил с громкими нареканиями, что детей якобы приносят в жертву таким экспериментам.
Кто с самого начала наблюдал за нашей деятельностью, тот никогда не сделал бы подобного возражения, никогда не допустил бы и мысли, что мы способны наугад поставленными экспериментами в какой бы то ни было форме подвергнуть детей опасности...
Иногда мы ошибались, но теперь миновал и период подобных ошибок. Все наши средства уже не новы для нас. Их долголетнее применение помогло нам накопить поучительный опыт в отношении всех возможностей и показало нам в таком ярком свете всю сущность объединенного воздействия наших средств, что мы, пожалуй, можем разрешить себе сказать, что и с этой стороны мы идем вперед уверенным шагом...
Наша нынешняя деятельность, по существу своему неизменная, в основном охватывает в целом природу человека. Все опыты, которые будут строиться в будущем на данном фундаменте, будут базироваться на неоспоримых принципах и воззрениях. И сколько бы ни было таких опытов, все они в сущности не что иное, как расширение, уточнение и применение того непреложного и извечного, что заложено в самом их основании.
Без сомнения, мы не достигли бы столь многого, если бы те, кто вместе со мной трудились, благодаря участию

в опытах и, в свою очередь, ради них не повышали собственное образование в той же маре, в какой созревали у них под руками результаты труда. В этом отношении мне посчастливилось. При поразительном их несходстве между собой эти люди были объединены свойственной всем им простотой и чистотой свободных от эгоизма и предрассудков устремлений. Привязанный ко мне высокой заинтересованностью в моих целях, каждый из них свободно и самостоятельно шел навстречу этим целям. При многочисленных трудностях и препятствиях начального периода все они проявили непоколебимую стойкость в борьбе за цель, и возможно, что величайшим испытанием для этой стойкости оказалась необходимость для некоторых из них в интересах продвижения моего дела на время расстаться со мной, чтобы освоить в Бухзее новую и более широкую базу для него *. Но мы скоро почувствовали потребность воссоединения; она была сильна и настойчива. И если что-нибудь особенно содействовало такому полному созреванию этих людей, что они сумели сделать средства моего метода воспитания быстродействующими, сильными и плодотворными, то это воссоединение моего института в Бухзее со здешним институтом. Благодаря этому мое дело обеспечено теперь даже на случай моей смерти. Оно приобрело возможности применения, не зависящие от моей личности, исходящие из несокрушимого и живого центра самого дела.
В этом мое счастье. Но как оно ни велико, оно меня не удовлетворяет. Положение, в котором я нахожусь, открывает передо мной перспективу такого времени, когда не только под народные школы можно будет подвести фундамент метода воспитания, соответствующего положению и окружению простого человека и удовлетворяющего одновременно в целом важнейшие запросы природы человека, но когда можно будет принести этот метод воспитания даже в хижины беднейших людей, вложить его в руки каждой по-настоящему хорошей матери, как бы она ни была занята. Несомненно, результаты моих опытов ясно и разносторонне вскрывают важнейшее из того, что необходимо, чтобы и в обитателях самой жалкой хижины пробудить интерес к высокому воспитанию души у детей, оживить в них такое желание и сделать их действительно способными к этому. Когда я говорю об обитателях самых жалких хижин, то я имею в виду не 9*              131

таких, какими они должны были бы быть, а именно таких, каковы они есть на самом деле. Если это правда, то кому же непонятна вся серьезность вопроса? Если это правда, то как раз эти опыты и открывают перед любым государством радостную перспективу такого будущего, когда индивидуальное счастье его граждан уже не будет целиком зависеть единственно от такого шаткого средства помощи, как общественная помощь *. Если это правда— а я призываю к любой проверке, — то тем, что здесь в действительности происходит, доказана возможность при помощи простых, легко и повсюду применимых средств разбудить многие тысячи пока еще дремлющих сил на пользу государству, отечеству, богу и людям. Доказана возможность поднять из грязи каждый настоящий талант, даже если внешние обстоятельства с величайшей жестокостью низвергли его в тягчайшие условия нужды, нищеты, унижения. Дать этим возможность в будущем сокровищам духа и сердца, по закону божию имеющим право на свободное поле деятельности и на покровительство, пользоваться таким же вниманием и такими же правами, какие столь охотно, исключительно и зачастую столь гибельно для более высоких запросов предоставляются всему низменному на земле.
Еще раз повторяю: в этом мое счастье, и это поистине редкое счастье. Но чем шире возможности, которые оно открывает моему сердцу, тем живее я чувствую, как много мне еще недостает для того, чтобы осуществить возможности, рисующиеся мне достижимыми.
Чем более неопровержимо доказывает успех моих опытов, что при всем неравенстве внешнего положения людей у всякого истинного воспитания база всегда одна и та же и вечно должна остаться одной и той же, тем более я чувствую, как трудно заставить людей — таких, как они есть на самом деле, — признать эту всеобщую базу воспитания человека, как трудно сделать, чтобы ее уважали, применяли, в особенности по отношению к бедным и обездоленным в нашей стране. А это обязательно должно быть сделано, если мы хотим, чтобы был положен конец запущенному состоянию основной массы человечества, чтобы была удовлетворена человеческая природа у большей части людей, чтобы силы ума и сердца, вложенные богом в человека, нашли применение во всех отношениях и при всех обстоятельствах на благо челове-

чества. Не менее ясно успех моих опытов показывает, что любая односторонность, любое ограничение применения природосообразного метода воспитания только к отдельным людям или отдельным классам человечества практически будет наталкиваться на препятствия в той мере, в какой это в принципе несправедливо. Любая попытка такого рода была бы подорвана в силу подавляющего превосходства противоположного способа его применения.
И наоборот, так же несомненно, что если где бы то ни было один какой-нибудь класс народа действительно сможет получить такое образование, то и все прочие станут им пользоваться. Это неизбежно произойдет. Свет такого воспитания воссияет перед всеми классами человечества, еще им не пользующимися, они увидят богатые плоды такого воспитания и, уверовав в него, восхвалят отца небесного. Это неизбежно произойдет. Тьма не может устоять против света, ложь — против истины, отсутствие любви — против любви, слабость — против силы и отверженность против достоинства. Никто тогда не станет приносить свое дитя в жертву пустой видимости. Отцовское и материнское сердце, осененное таким светом, не станет долее с этим мириться. Ведь трудности, которые повсюду поднимаются, как грибы из навоза, против всего, что хорошо, обретают для себя почву, как и эти грибы, только в гнилостности распространившейся развращенности. Они раскроются тогда во всей своей ничтожности и тотчас же исчезнут. Иначе не может быть: где исчезает основа неумелости — бессилие, там одновременно исчезает вся масса трудностей, зачастую преследующих и до крови терзающих своими комариными укусами бессильного человека при каждой его попытке в любом деле действовать ловко и умело. В данном случае что могут значить для сильного человека, по-настоящему посвященного в извечные требования, предъявляемые природой к человеческому образованию, возражения или трудности вроде таких, например: «Для хорошего учителя не находится платы за обучение, а для необходимого числа детских отделений не находится классных помещений»; «Нельзя лишать куска хлеба старого учителя, столько лет преподававшего в школе, а другого нельзя обидеть, потому что он пользуется большим влиянием в общине»; «Старое и привычное надо все-таки сохранять

в высокой чести, даже когда оно по существу непригодно и вредно»? Что эти трудности для сильного человека, что они могут значить для народа, если тот признал вечные и неизменные принципы верного метода воспитания? Такой человек и такой народ смахнут подобные трудности со своего пути одним дуновением, как легкие нити паутины, повисшие в воздухе. Конечно, если кто-нибудь вздумает выдвигать подобные трудности в других вопросах, по своему значению так же несоизмеримых с вопросом воспитания рода человеческого, как несоизмеримы между собой небольшой холмик и высокая гора, то такому человеку уделом бесспорно будет публичное посрамление. Только против бедного вопроса воспитания человечества можно себе позволить выдвигать подобные препоны. У меня эго вызывает такое же чувство, как образ действий людей, уплачивающих десятину с грядки тмина, но способных отнять у вдовы ее хижину.
Этому следует положить конец, и признание истинного основания воспитания человека наверняка положит этому конец. Но это не под силу одному человеку. Это требует объединения всех чувств благожелательности и благородства, широчайшего понимания и величайших усилий всех лучших людей. Жажда такого объединения сквозит во всем, что на протяжении тысячелетий делали и пытались сделать люди в целях облагораживания рода человеческого... Они пытались это делать начиная от благороднейших правительств, отдававших себе отчет в запросах и достоинстве природы'человеческой даже у самого последнего, ниже всех поставленного человека и признававших ценность богом данного человеку в его природе выше любой презренной выгоды, выше всех суетных жизненных наслаждений. Мы на такие правительства можем только взирать, как народ карликов с удивлением взирает на племя великанов. Пытаются делать это и наши слабосильные современники, в которых уже угас дух высоких устремлений и которые растрачивают попусту бесплодные дни своей жизни, забавляясь остатками древних описаний деяний и бытия великих людей. Пытались это делать начиная от тех людей прошлого, которые, исходя, правда, лишь из благочестивой благотворительности, будучи ограниченными по духу, но исполненными самопожертвования, все лучшее, что имели, жертвовали для обеспечения и воспитания бедных и

обездоленных в стране, служили им и при жизни и умирая. В наши дни презренный ханжа, в той же святой простоте, с какой в свое время старик крестьянин подбрасывал связку сухого хвороста в костер блаженного Гуса *, считает своим долгом внести свою лепту в пустой горшок благотворительных и школьных фондов, нисколько не задумываясь над тем, используются ли они на пользу или во вред тем целям, для которых предназначались.
Нельзя быть человеком и не считать воспитание рода человеческого целью усилий самого этого рода, а следовательно, и не стоять за всякое объединение, которое должно быть признано поистине полезным для такого воспитания. К тому же такое объединение сделалось настоятельной потребностью нашей эпохи; с тех пор как существует мир, не было, вероятно, столь настоятельной в нем потребности... И нельзя найти такого обнавления ни в чем ином, как только во вновь ожившем интересе к лучшему воспитанию человечества. А лучшее воспитание человечества, в свою очередь, ведет ни к чему иному, как ко все новому росту этой заинтересованности. Оно придет, оно должно прийти — это заложено в самой природе человека. Не может быть, чтобы объединение всех лучших людей для данной цели не состоялось. Последствия отсутствия такого объединения все острее ощущаются, они должны привести к этому. Пусть мир в своей эгоистичности тысячью разных способов пытается оторвать друг от друга благороднейших людей, разъединить их интересы, — все равно высочайший дух чистого человеческого сердца снова свяжет их воедино в центре возвышенного и священного интереса. Громовым голосом он призывает к такому объединению все благородное в нашей природе, что не может полностью угаснуть в ней при всех вавилонских извращениях нашего жестокого эгоизма и всем ничтожестве бредовых фантазий и иллюзий.
Своею деятельностью я тоже вношу свою долю, присоединяясь к зову человеческой природы. Дело всей моей жизни и цель моей деятельности заключались в том, чтобы, открыв и описав всеобщую и надежную основу всякого истинного воспитания человека, определить тот единственно верный пункт, на котором можно будет попытаться объединить все остатки благородства и возвышенного духа нашей природы: найти такой пункт, закрепить, оживить и обеспечить его плодотворность. Так по-

чему же я должен сомневаться, почему мне нельзя радостно предаться надежде, что человеческая природа, столь решительно высказывающаяся в пользу моей цели, выскажется также в пользу и моей деятельности, способствующей этой цели?
Да ведь она уже так и поступила. Она так всесторонне высказалась за эту деятельность. Множество людей всех классов уже с большим вниманием отнеслось к моим опытам, когда они дали только первые ростки. Эти люди придали такое большое значение даже несовершенным результатам, вытекавшим вначале из моих интуитивных догадок о возможности построения единой основы образования. Они с такой серьезностью и так любовно отнеслись к проверке моих опытов после каждого нового шага вперед. Они с такой справедливостью следили за любым достижением, которого я в каждом случае добивался при этих опытах. Они не придавали значения беспомощности и бессилию, с какими эта пока несовершенная деятельность пробивала себе путь при моем немолодом уже возрасте и слабости, принимали эту деятельность во всех ее проявлениях сочувственно и даже предлагали мне свою поддержку. Эта несовершенная пока деятельность моих пожилых лет совпала с периодом величайших столкновений всех человеческих интересов *. Однако как ни остра была та борьба, как ни разрушительно повлияла она на все воззрения и чувства людей вокруг меня, она не закрыла глаза на мою деятельность великодушию, сохранившемуся в людях всех сословий.
Глаз, если темнота заключена не в нем самом, а в ночи окружающей его среды, в глубочайшей грозовой тьме будет поражен блеском молнии. Так и сердце в ту эпоху, если его заблуждения были вызваны не темной ночью собственной его внутренней испорченности, а тьмой его временного окружения, оставалось открытым всему, чего природа человека вечно и обязательно требует и требовать должна как существенно необходимое для своего облагораживания. Эта в неискушенности человеческой природы живущая и никакими внешними случайностями не истребимая восприимчивость и предпочтительная склонность ко всему, что существенно необходимо для нашего внутреннего облагораживания, спасла и мое дело в тяжелейших обстоятельствах. Злосчастные, опустошающие ум и сердце исторические обстоя
тельства, а вме-сте с ними и жестокость, охватив все отрасли и разделив людей, достигли в мое-м отечестве своего апогея. Множество людей, прежде с ясным умом и горячим сердцем отзывавшихся на все благороднее и хорошее, погрузилось теперь в пучину расслабляющего дух и сердце мертвящего равнодушия ко всему, что не совпадало с мелочными интересами времени, которыми они так страстно были тогда увлечены. Несмотря на все, мне настолько благоприятствовало счастье, что моя деятельность даже в тот период вызвала надолго сохранившееся совпадение взглядов и чувств, причем даже у людей, вцепившихся, можно сказать, друг другу в волосы по всем основным вопросам современного им момента. В условиях изменчивого счастья всевозможных партий мои опыты могли длительное время продолжаться без всяких помех. Когда же такие помехи появились *, опыты все же смогли продолжаться до сего дня; преодолевая все препятствия на своем пути, они все же устояли, хотя давно уже исчезло все то многое, чему предсказывали вечную жизнь. Правда, я должен сказать, что внешний успех опытов зависел не во всем и не только от впечатления, произведенного ими на взбудораженный улей моего дорогого отечества. Спокойное отношение заграницы обезвредило не один причиненный мне укус дикой пчелы и помогло мне не обращать внимания на гудение множества шмелей, круживших вокруг меня.
Основное в моем деле теперь уже обеспечено даже на случай моей смерти. И все же я не могу сказать, что мне для него больше нечего желать. Напротив, если оно и раньше требовало с моей стороны больших усилий, то теперь оно требует еще больших; если мне раньше помогали внимание, проверка, любовь, поддержка, то теперь я нуждаюсь в них вдвойне.
Что ни писалось и ни говорилось в порядке освещения моей практической деятельности как в защиту, так и против нее, как ни велико было число всякого рода людей, на месте обследовавших дело, и как ни многочислен кы были предпринятые за границей и в нашей стране попытки подражать ему, но настоящая проверка дела, в таком виде, как она мне требуется в данный момент и как она нужна всему миру, если хорошо пройдет, еще даже не начиналась. Если дело поставлено хорошо, если оно действительно является таким, что о нем рассказы
вают специалисты и свидетели, безусловно достойные доверия; если верно, что оно .возводит основание для воспитания, охватывающего все способности человека в полном их объеме и удовлетворяющего их запросы; если верно, что пробуждение и развитие всей любви, всей силы и всей деятельности, в которой человеческая природа нуждается для своего облагораживания, есть неизбежное следствие, вытекающее из его сущности и из средств, им применяемых; если верно, что это дело, поскольку оно таково, применимо в любых условиях и при любом положении человека; если верно, что, с одной стороны, и самая образованная мать не найдет ничего более возвышающего душу для завершения самого высокого домашнего образования и для развития своих способностей, чем собственная самостоятельная деятельность в духе таких взглядов на воспитание и -чем такие средства воспитания, а с другой стороны, даже женщина из самой жалкой хижины также в совершенстве способна к возвышающей душу деятельности, причем зачастую тягостность ее положения скорей благоприятствует, чем препятствует ей в этом,—если все это верно или если можно хотя бы надеяться, что это вероятно, то кто же станет тогда отрицать, что неотложные потребности времени призывают незамедлительно развернуть напряженную деятельность по возобновлению испытания нашего дела?
И если верно, что наши современники ощущают такую потребность настолько же сильно, насколько слабо верят в возможность ее удовлетворения, то кто же, опять- таш, может отрицать, что возобновление проверки моего дела так же неотложно и необходимо, как велики и чреваты опасностью бедствия равнодушия и неверия в возможность облагородить род человеческий с помощью лучшего воспитания? Значимость дела требует такого испытания, чтобы исключить самую возможность дальнейших заблуждений на сей счет.
Единственно правильной проверкой качества урожая, полученного с засеянного поля, может служить только жатва. По мере ее приближения накапливается множество работ, обязательно предшествующих окончательной его оценке; от хорошего выполнения этих работ зависит и конечный результат. Если же не хватает необходимых для роста посеянной культуры средств или недостаточно заботливо за урожаем ухаживали, то полученный резуль

тат вовсе не свидетельствует против возможности получения верного урожая с данного поля при условии лучшего ухода за ним. Особенно важно учитывать такие моменты при опытной жатве, потому что урожайность новых культур, установленная на основе особого, опытного выращивания, имеет решающее значение для вопроса о том, будут или не будут в дальнейшем разводиться эти новые виды.
Что требуется для каждого опытного урожая, то требуется и мне. Что угрожает каждому опытному урожаю, то угрожает и мне. И если за урожаем необходимо тщательно следить во все отдельные периоды его созревания, учитывая все особенности данной культуры, то и за моим урожаем это также необходимо делать. Культура, которой я посвящаю свою жизнь, с которой произвожу опыты, вызревает в разных формах. То она высокий, сверкающий, пышный цветок, то скромная душистая фиалка; то великолепно созревшая нива, то одинокий затерянный стебелек. Растет она везде по одним и тем же законам, но в самом различном окружении и внешне принимая тысячу разнообразнейших форм. Дорогое мое растение! Если незыблемость сохранения людьми именно таких взглядов не будет служить тебе, которому я посвящаю свою жизнь, опорой, ты будешь осквернено, попав в руки какого-нибудь глупца; тебе не избежать тогда этого. Один выдернет тебя с листвой и корнями из почвы, в которой ты только и можешь процветать, и со своей ограниченной верой лишь в собственную почву высадит тебя в песчаный грунт своего безумия. Другой сочтет особой честью посадить тебя рядом с высоким кипарисом, чтобы как можно тесней приблизить твои нежные корни к твердой древесине этого благородного дерева. Кое-кто решит даже, что ты в состоянии вырасти свежим и здоровым в тени больших паразитирующих и хищных растений. Даже слежавшийся в тысячи складок войлок запущенных лугов, на котором каждый год погибает множество нежных растений и где lt;не может выжить ни единый росток, кроме растений с жесткими корнями и твердым стеблем, — даже эту войлочную почву, столетиями не тронутую рукой человека, кое-кто способен считать единственно подходящей для тебя почвой. Другие, напротив, способны заявить, что единственным местом, где ты будешь хорошо развиваться, может стать
только теплица во вgt;сей ее высочайшей (неестественности, с ее искусственным солнцем и искусственным удобрением. Многие стали бы даже обращаться с тобой как с полипом, в абсолютной уверенности, что если у них в руках окажется отрезанный от тебя кусочек, то ты все же целиком у них в руках; пусть в данный момент у них нет ни твоей головы, ни твоих ног, но они якобы могут потом сами отрасти снова. Дорогое растение! Немало есть таких, кто готов в -момент твоего прекраснейшего цветения отрезать от твоего ствола усыпанную бутонами ветвь, чтобы опустить ее в стеклянную вазу для услаждения своих ’взоров. Когда же ветвь в этом стекле засохнет, они поднимут отчаянный вопль, станут зазывать с улицы всех встречных и поперечных, чтобы показать им ее и заявить, как сильно они обманулись в возлагаемых на тебя надеждах, каким пустым и обманчивым миражем оказалась пышность твоих бутонов, и все прочее, что можно при подобных обстоятельствах еще присоединить и добавить. Дорогое растение! И для тебя на свете окажется много глупцов и мало мудрецов. Немногие правильно поймут необходимость длительного ухода за тобой, а в особенности высшую необходимость дать тебе в совершенстве созреть. Тысячи, если они получат возможность распоряжаться твоей судьбой, срежут тебя раньше времени, а потом в сморщенном плоде, который из тебя вымолотят, станут усматривать не результат своей ошибки, а только твою слабость.
Как у любого другого полезного растения, так и у моего успех зависит от хорошего выполнения всего последовательного ряда необходимых для его созревания работ, с самого начала и до окончательного завершения. Между тем, нельзя представить себе даже возможности такого их выполнения, если во всех случаях не будет для этого достаточного количества людей. Эти люди не только должны иметь навыки в отдельных работах, проводимых последовательно по мере развития данной культуры; они не только должны в совершенстве ознакомиться с особенностями выращиваемой культуры на разных этапах созревания и в разных ее формах. Эти люди должны прежде всего обладать твердым желанием действительно сделать все, в чем нуждается разводимая культура (во всех неравных условиях ее произрастания и при всем разнообразии ее форм. Лишь при наличии достаточно
ного чиgt;сла людей, не только .проникшихся моими взглядами на воспитание и его средства во всей их чистоте и полноте, но осознавших и весь нелегкий труд проведения таких взглядов в жизнь в разнообразнейших формах, станет возможно постепенно приступить к осуществлению проверки, которая положит -предел ©сяким противоречивым суждениям о моем деле.
Последнее слово, которое должно быть сказано о моей деятельности, должно исходить от людей, годами живших и творивших в духе моих взглядов. Ведь они на себе самих познали, как эта жизнь и деятельность сказалась на ©сем их существе, на их собственных способностях и силах. Мало того, положив столько сил на практическое приложение этих взглядов, они не только на себе, они на людях ©сех классов, на людях разного возраста фактически убедились в том, что упражнения в мышлении, чувствах и деятельности, неуклонно предписываемые методом развития человеческих способностей, приносят результаты, являющиеся настолько же необходимым, неминуемым следствием самой природы человека, насколько средства метода воспитания извлечены из самих глубин этой природы.
Если я так много требую от последней проверки своего дела *, то это потому необходимо, что она должна доказать не более и не менее, как тот факт, что мои опыты установили основы воспитания, охватывающие задатки человека во всем их объеме и удовлетворяющие их требованиям в этом объеме.

Она должна решительным образом доказать, что -пробуждение и формирование любви и ©сех сил, в которых природа человека нуждается для своего облагораживания, обязательно и неизбежно вытекают из ее существа и из свойственных ей средств. Проверка должна неопровержимо на фактах доказать, что предложенные мной основы воспитания и все главнейшие его средства применимы для людей во всех положениях и при любых условиях жизни, что они так же доступны женщине из самой жалкой хижины, как необходимы и самой образованной матери.
Но для того чтобы такая проверка оказалась возможной, мой метод воспитания должен предварительно полностью завладеть умом и сердцем большого числа людей, в душе которых расцвела и воцарилась могучая способность широко воспринимать .природу и усвоить вое-


Вид на Ивердонский замок и его (площадь Фотография 1850 г. (примерно)



принятое. Только такие люди, а/Никакие другие, должны засвидетельствовать, что средства метода, что вся жизнь и деятельность, протекающая под знаком его, оказывают то действие, которого мы от него ожидаем. Это свидетельство должно прозвучать в тысяче голосов. Оно должно звучать одинаково и в устах образованной женщины, и на языке бедной страдалицы; и ни один мужчина, ни одна женщина, чистосердечно, любовно и .полностью изведавшие опыт, являющийся предпосылкой подобного свидетельства, не должны иметь повода для возражений против него.
Будет ли такое решающее испытание иметь место при моей жизни или после моей смерти — это не имеет значения. Но оно во что бы то ни стало должно иметь место раньше или позже, от этого зависит все. И мы должны признать своей серьезнейшей обязанностью все предпринять и все сделать для того, чтобы подготовить и обеспечить проведение такого последнего испытания, чтобы оно действительно состоялось, как только будет возможно. Пока же момент для него еще не подоспел, пока не созрели еще даже возможности для этого момента, можно и должно провести всестороннюю проверку отдельных разделов нашей деятельности.
Основные вопросы при этом сводятся к следующим. Удовлетворяет ли метод целям умственного образования? Целям образования нравственного и религиозного? Отвечает ли он целям обучения мастерству? Иначе говоря, дает ли он индивидуальным силам человека основу для формирования ума, воспитания сердца, для подготовки человека к овладению мастерством и профессией? Каждый из этих вопросов можно отдельно рассмотреть и проверить. Тысячи людей, которые не решились бы высказать свое суждение по всему делу в целом, вполне в состоянии правильно разобраться в каждом отдельном из этих вопросов. Учитывая отмеченную способность ряда лиц правильно судить об отдельных сторонах метода, можно раздробить три его основных раздела на более мелкие подразделения. И тогда можно найти немало людей, которые с абсолютной надежностью могут произвести проверку ценности метода в области умственного образования с учетом, например, вопросов, касающихся числа, формы или языка. Любой человек, какое бы положение ни занимал в жизни, если он на самом деле обла

дает высшим интеллектуальным развитием, если ему свойственна высокая степень внимательности при широком охвате вопроса и если он выработал в себе способность острого анализа разносторонних простых или сложных условий, — такой человек, даже если все остальные стороны вопроса для него являются книгой за семью печатями, все же вполне способен с этой стороны по действию, оказанному методом, вывести заключение о его внутренней высокой ценности. По меньшей мере этот человек в состоянии сделать вывод о том, что средства метода ведут к тем же результатам, какими обладает этот интеллектуально развитый человек. При всей ограниченности своих познаний в других областях такой человек вправе и способен, основываясь на предъявленных неоспоримых результатах высокой силы ума, вынести свое заключение о том, что средства, вызвавшие проявление такой силы, стоят того, чтобы извлечь их на поверхность.
То же самое способен сделать человек с чистой душой, высокими помыслами, исполненный благородной внутренней нравственной силы, но при ограниченной гибкости интеллекта и отсталости в мастерстве и профессиональных навыках. На основе близкого и длительного общения с детьми, воспитываемыми с помощью нашего метода, он также может уверенно судить о том, наблюдаются или не наблюдаются.у них важнейшие черты свойственных ему самому душевных качеств, чувств, внутренней нравственной силы. Он найдет, что для воспитанников стало привычным в этом отношения то же самое, что привычно и ему. А если это так, он вправе с уверенностью судить, что как средства, которые оказались способны вызвать и вскормить в нем самом высокое религиозное и нравственное чувство, так и средства метода следует признать пригодными к этому, так как они вызывают такое же действие.
Я не обойду и третьей стороны вопроса. Возьмем человека, суждение которого по вопросам чисто интеллектуального образования и высокого душевного облагораживания никак нельзя принимать в расчет, но который обладает превосходной подготовкой в какой-нибудь профессии, в каком-нибудь мастерстве, который проявил себя в этой области самым блестящим образом. Он с абсолютной надежностью может судить о роли метода в подготовке людей для работы в области его профессии,
его мастерства. Он должен будет признать наличие сил, бесспорно проявленных в этом направлении воспитанниками, и, основываясь на этом, сможет подтвердить своим авторитетным показанием несомненность благотворного воздействия метода в данной области.
Если же эти надежные эксперты по частным вопросам единогласно одобрят их, если единогласно — каждый по своему собственному убеждению — признают, что отдельные стороны метода соответствуют человеческой природе и удовлетворяют ее требованиям, то общее суждение о 1 ом, что метод в целом хорош, поскольку хороши его отдельные части, будет заранее обосновано. Если существует уверенность, что хороши все отдельные части, то вполне оправданно предположение, что хорошо и все вместе взятое. Иначе быть не может. Если какое-нибудь дело признано удовлетворительным во всех отдельных его частях, то нельзя не предположить, что оно и в целом соответствует цели. А что метод в отдельных своих частях вполне обоснован — тут я с полной уверенностью призываю испытующий взор проверки. Я имею право призвать глубочайшего мыслителя, или образованного логика, или образованного математика и сказать ему:              «Приди и
взгляни! Мои дети мыслят. Формы мышления, требующие даже трудных упражнений, им привычны».
Я имею право призвать человека «с глубоким знанием какого-либо мастерства и задать ему вопрос: «Видел ли ты, чтобы где-нибудь легче и более всесторонне развивали глаз, руку и сообразительность ребенка?» Я имею право призвать энергичного представителя какой-нибудь профессии и спросить его: «Разве в результате применения моего метода дети не приучены к необходимому прилежанию и порядку, к любому напряжению и ко всем навыкам, на которых строятся счастье семейной жизни и результат работы во всех гражданских профессиях?»
Конечно, к проверке нравственности, самого святого в человеческой природе, нельзя подойти с тем же безоговорочным «Приди и взгляни!». Здесь, где тебе придется заглянуть в самую глубину человеческой природы, где твой глаз должен как бы охватить ее внутреннюю просветленность и засвидетельствовать ее, — здесь -примешиваются чувства, внушающие благоговение. Я не смею задавать подобных вопросов, а ты не смеешь давать подобного ответа. Мое стремление к высокой цели и мое
желание укрепить силы человеческой природы благочестием и любовью, упрочить их верой признает каждый, чье сердце открыто для благочестия, любви и веры. Удалось ли мне это? Удалось ли мне этого добиться у всех моих детей — кто захочет судить об этом, кто имеет право об этом судить? Достаточно того, что я со всей серьезностью к этому стремлюсь... Для меня довольно и того, что человек, в душе которого царит любовь, правильно поймет мое стремление к этой цели. Более того, он не усмотрит в моих действиях никакого противоречия и ничего, что препятствует тому самому возвышенному и благородному, что он ищет. Точно так же глубокий знаток человеческой души и исследователь природы человека увидит в совершенствовании ума и в обучении мастерству, на что так явно нацелен метод, приближение к совершенствованию природы человека в целом, следовательно, и высокое содействие ее нравственному совершенствованию. В той мере, в какой можно способствовать развитию нравственного чувства внешними средствами и упражнением руки, в той же мере я по истине смею заявить: «Приди и взгляни! Разве глаза моего ребенка не светятся покоем, весельем и радостью, присущими только развитому нравственному чувству?»
Теперь обращусь снова к внешним проявлениям человеческой природы. Я имею право спросить заботливую мать: «Способствую ли я в чем-нибудь легкомысленности человеческой природы? Или, может быть, убиваю бодрость и радости жизни, приучая детей к напряжению и упражняя их силы?» В ответе ее я заранее уверен, как уверен в ответе мыслителя и знающего специалиста, взявшего на себя проверку вопроса со своей профессиональной точки зрения. Этим я, однако, совершенно не намерен сказать, что какая-нибудь из областей моего дела в целом или в отдельных ее частях уже созрела до полного совершенства. Все еще только едва успело прорасти, и юный росток только еще устремился ,к зрелости, которой мы жаждем.
Следовательно, для проверки нашего нового дела нам нужны люди, способные различить и правильно оценить в нем силы, существование которых мы уверенно предвидим в период его юности. Нам нужны люди, способные в тех областях, для которых мы прибегли к их суждению, благодаря собственному опыту правильно распознать

высокой пробы золото наших олытов под покровом шлака, пока еще его окутывающим и так часто вводящим в заблуждение 'неопытного человека, вызывая у него пренебрежительные и презрительные отзывы. Пусть тысяча болтунов никакой цены не придает нашему делу, потому что оно прорвалось на свет лишенным всех излюбленных одеяний нашего времени, не прикрывая бедности и нужды своего первичного окружения ни малейшим налетом тщеславия. В противоположность им, люди, в которых мы нуждаемся для проверки нашего дела, в самой его просвечивающей сквозь нищенские покровы наготе лучше и -вернее распознают доказательство его внутреннего глубокого содержания, чем если .бы оно явилось в излюбленных одеждах современности, в их мишурном блеске богатства и пышности. От таких людей, обладающих опытом в отдельных областях, мы и ожидаем правильного суждения о деталях наших мероприятий. Глубокие знатоки человеческих душ пойдут в этом направлении несколько дальше их. Хотя все наши средства еще очень далеки от совершенства, эти люди ясно увидят, что средства эти, при всем различии их на первый взгляд разнородных подразделений, все же по сути дела согласуются между собой. В своем применении они все взаимодействуют, взаимно друг друга поддерживают, в одном как бы находят свое отражение все остальные. И все они в силу великого закона природы, следовательно в силу необходимости, связаны между собой, так что совершенный метод, применяемый для развития одного, обязательно влечет за собой правильное формирование всех остальных. Такой глубокий исследователь природы человека признает, должен признать, что отдельные детали метода даже в его теперешнем состоянии в своем применении исходят из одного для всех общего центра и всегда снова к этому центру возвращаются. И он поймет также, почему это происходит.
Но где он, этот человек, призванный вынести свое суждение о нас? Где они все, в чьем испытующем взоре мы так нуждаемся, потому что хотим с успехом привлечь свой век к участию в наших усилиях, направленных на важнейшие, священнейшие интересы, и к их поддержке? И какими средствами обладаем мы, чтобы призвать этих людей высказать свое мнение и воздействовать на их волю в этом направлении?

В узких рамках частного заведения такая деятельность не в состоянии даже созреть сама по себе так быстро и так разносторонне, как это требовалось бы. Еще меньше она в состоянии обеспечить себе внешнее распространение, необходимое ей для того, чтобы явиться человечеству при всех его разнообразных взглядах в качестве неопровержимого образца наилучшего воспитания, оправдавшего .себя на деле.
Отгороженная противоестественными рамками от жизни, в которой она нуждается, наша деятельность находится в таком положении, когда никто по-настоящему не видит и не может понять, чего мы добиваемся. Да по- настоящему мы и сами не сумеем это понять как следует, пока наше дело не вырвется из сковывающих его теперь рамок и .не примкнет ко всему прочему, сообразному с природой, что уже на свете действительно существует в деле образования. Только приладившись ко всему эгому уже существующему, наше дело обнаружит свою истинную сообразность с природой. Частное заведение, если оно близко к достижению высокой степени доступного ему совершенства, в состоянии объединить в себе очень многое из того, что уцелело еще хорошего в наших воспитательных мерах, несмотря на всю искусственность нашего домашнего быта и общественной жизни. Однако каждому такому заведению в силу своеобразия его характера установлены определенные рамки. Они оставляют вне круга его досягаемости очень многое, чего требуют принципы этого заведения, что было бы совершенно необходимо для его усовершенствования. Условия помещения и характер персонала лишают каждое такое заведение -полного простора, чего требует и требовать должно природосообразное воспитание. А требовать этого приро- досообразное воспитание должно даже в самых мелких начальных экспериментах и попытках, иначе каждый подобный опыт окажется оторванным от всего' соответствующего природе, что имеется в его окружении, то есть очутится вне той единственной стихии, в которой только и может жить и успешно развиваться. Как каждое создание, попавшее в подобное положение, он должен умереть, и он умрет в полном сознании своих богатых сил, изнемогая от отсутствия необходимого для них питания. Именно потому, что мы не знаем стихии природосообразного воспитания, то есть не знаем бесконечного множества
того природосообразного, что уже имеется в нашей среде и к чему нам следует накрепко .привязать наши воспитательные средства, — именно поэтому мы так бессильны в каждом своем шаге, который ведет к конечной цели такого воспитания. Мир во всех отношениях гораздо ближе к истине, чем он думает; вернее говоря, повсеместно сияние истины светло и ясно встает перед глазами человека. Дело только в глазах, но у людей они везде так же испорчены и непригодны для восприятия света .истины, как глаза крота, живущего под землей, для восприятия света -солнца.
Особенно ясно высказывается природа относительно того, что должен принести каждой человеческой личности сообразный ей метод воспитания. Среди многих и многих нюансов условий жизни человека нет ни одного, который не бросал бы чистого и яркого света на этот вопрос для каждого, кто обращает взгляд на свет и чей глаз в состоянии его вынести; ни одного, который не показывал бы каждому человеку, способному на сильные и чистые чувства, великие и возвышенные притягательные стороны этого вопроса. Решительное предпочтение всего, что в этом деле истинно и прекрасно, живет в сердце любого неиспорченного отца и любой неиспорченной матери. Так и должно быть, живое понимание этого присуще всему невинному и каждой нравственной силе. Поэтому примеры той же истинности и той же силы, которые лежат в основе такого метода воспитания и которые он демонстрирует на деле, встречаются в жизни в тысячах разных убеждений. Каждый, кто с чистой душой подходит к ним, может их наблюдать. Такие убеждения должны существовать, они должны существовать повсеместно, они не могут не существовать. Неотвратимые обстоятельства вызывают везде возникновение навыков, соответствующих потребности в таком воспитании. С ними свыкаются, и в тысячах и тысячах домов они перерастают в обычай, передаются от отца к сыну. Но это не все. Повсюду существуют общественные учреждения, обязательные гражданские установления, свободные благотворительные и христианские объединения. При величайшем разнообразии внешних форм все они содействуют сохранению и оживлению всего, что уже существует в природе в данной области, все они в большей или меньшей степени ёму полезны. На первом месте, конечно, стоит семейная
жизнь. Материнское чувство, сила отцовского воздействия, семейные добродетели, вся прелесть любви, весь опыт окружающей среды, образование через труд, взаимосвязь всего этого хорошего и его воздействие через узы, объединяющие членов семьи, домашние неприятности и заботы, неизбежные даже в обеспеченных семьях,— все это самой природой установленные основы поистине хорошего воспитания. В них мы имеем богатое сплетение нитей, и к этим нитям можно легко и уверенно подсоединить все то, в чем нуждается такое воспитание.
Сознавая все преимущества жизни в семье, люди тем не менее всегда чувствовали, что применение всего комплекса воспитательных мер, в каждый данный момент считавшихся наилучшими, в домашней обстановке может быть чрезвычайно распыленным. Не говоря уже о том, что этот комплекс не может быть объединен во всех семьях, его невозможно встретить в объединенном виде даже внутри отдельной семьи. Даже семьям, лучше других приспособленным для целей воспитания, все же недоставало опыта, воспитательных средств, обширных и систематизированных знаний. Кроме того, семейные и гражданские условия отнимали у многих родителей необходимое время, чтобы обучить своих детей тому, в чем сами родители действительно хорошо разбирались.
Чтобы избежать последствий такой двойной ограниченности домашнего обучения, стали открывать школы. Но от школ никогда не следует ожидать, что они охватят воспитание человека в целом, что они за отца и мать, за родной дом и семью будут делать для воспитания сердца и ума ребенка, а также и для его профессионального образования все, что для этого должно быть сделано. Заменой семейному воспитанию школы никогда в жизни стать не смогут; они могут служить миру в качестве дополнения к такому воспитанию и для заполнения его пробелов. Их высшая цель может состоять лишь в том, чтобы закрепить, усилить и расширить для своих целей дух семейной жизни. Их высшая цель может быть направлена лишь ,на то, чтобы усилить, усовершенствовать средства воспитания рассудительности, любви и -профессиональных способностей, данные жизнью в семье, дополнить их новыми средствами и теснейшим образом увязать эти новые средства с теми, что применялись прежде. Где сложилось именно такое положение и школы действуют
именно в таком .направлении, как бы ни были далеки от совершенства отдельные их воспитательные средства; где школы действуют в полном согласии между собой и с фундаментом, на котором они прежде всего должны стоять, то есть с жизнью ребенка в семье; где учение в школе ничего другого собой, в сущности, не представляет, как только хорошо упорядоченное и хорошо рассчитанное продолжение, распространение, исправление и усовершенствование способностей и навыков, всегда развивающихся под священной сенью родного дома, — там школы поистине заслуживают благодарности и доверия всякого хорошего отца и любой доброй матери. Такого рода школы приобрели доверие, вера народа в них все еще повсеместна. По-видимому, школы были когда-то хороши. Если бы они никогда не были такими, если бы никогда раньше не действовали в -полном согласии с тем, что есть хорошего в семейной жизни и что стало хорошим благодаря жизни в семье, люди никогда не стали бы так верить в них. Чтобы в них так поверили, надо было, чтобы школы были когда-то хороши, но не обязательно во всем хороши, во всем совершенны.
Человеческой природе присуща глубокая взаимосвязь между всем хорошим в ней. Развитие до совершенства какого-нибудь одного-единственного из.задатков человека способствует развитию всех остальных сил нашей души и во всем облегчает такое развитие. Отсюда следует, что если твой ребенок встречает достаточную поддержку для одного-единственного из своих задатков, то тем самым у него одновременно пробуждаются и оживляются все остальные. Ты не можешь пробудить и формировать ум ребенка в полном соответствии с его задатками, если одновременно не оживляешь и не пробуждаешь главнейших сил сердца, действенно не упражняешь в физических навыках, необходимых человеку в его положении. Вот благодаря этому-то люди и поверили в такого рода школы; благодаря этому люди всегда будут верить в школы, пока они будут хороши хотя бы в одном-единственном отношении.
Но если они не будут хороши в таком отношении, если они даже в одном-единственном отношении не будут базироваться на природе, а, напротив, во всем, абсолютно во всем станут противоречить ей; если они настолько опустятся, что станут тормозить все природные силы, не
будут упорядочивать развитие природных задатков, а станут подавлять их; если они дойдут до такого падения, что перестанут энергично возвышать сердце и ум в каком бы то ни было отношении и даже перестанут в должной мере удовлетворять требованиям формирования технических умений и подготовки к профессии; если они так низко падут, что станут способны, если можно так выразиться, свернуть шею всякой истине, всякой свободе, всякой широте охвата, в чем по самой своей сути нуждаются воспитание ума и сердца и формирование технических умений, и таким путем психологически обусловят подлинную смерть всех сил нашей природы; если при этом в народе все еще сохранится вера .в подобные школы, — тогда, о боже, как же низко пало человечество! Значит, воспитание отдано на произвол людям, жаждущим дурного и использующим все дурное. Тогда тираны отдают школы в руки приниженного сброда учителей, явно ничего не сохранивших в своей душе из задатков человеческой природы. Такие учителя лишь способны раболепно, лицемерно даже последние остатки высокого добра принести в жертву ложному образованию, при котором полностью парализуется все, что есть в человеческой природе святого и возвышенного. Дурные люди тогда с величайшим усердием поддерживают существование подобных школ. Если власть у них в руках, они даже нищему в стране повелевают заставить своего ребенка, пусть он раздет и голоден, покинуть отца и мать и пойти в такую школу. Тиран! Твой преданный слуга при этом по утрам начинает занятия с детьми в школе с хвалебной, а заканчивает их благодарственной молитвой за тебя.
Мне больше нечего сказать. Вера в подобные школы всегда оказывает самое роковое влияние, завершая испорченность семейного быта. А эта испорченность, в свою очередь, способствует укреплению глупости, царящей в стране. И тогда, естественно, вместо средств, противодей ствующих злу в этом деле, на свет появляются приказы которыми зло доводится до крайних пределов и увековечивается.
Где существует такое положение в главных своих чертах, если даже оно в десять раз менее ярко выражено, чем я это обрисовал, и замаскировано видимостью строжайшего надзора, ревизий, инспекторов, коллегий и всего подобного суетного вздора, которым принято вуалиро
вать бездушные и бессердечные формы; где оно утвердилось, .не встречая сопротивления, в заведомой ограниченности и бессердечности школьных учителей и инспекционного персонала; где оно укоренилось в неизменных формах почитаемой народом, а посему де-факто неприкосновенной злой силы избитой рутины, широко и сильно противоборствующей человеческой природе, — там цеховое право этого гибельного зла завладело вечной позицией, имея опору в большинстве общественного мнения. Но не только большинство народа, но и большая часть духовных и светских его руководителей в данном случае тоже остается верна избитому шаблону, с той, однако, разницей, что, в противоположность народу, эти руководители поступают так .не по незнанию и не в простоте души. Чаще всего они отлично знают, чего хотят и что делают, когда подобный заросший колючками и чертополохом пустырь рутины объявляют самой лучшей почвой для школьного дела и загоняют на этот пустырь детей народа. А ведь ни один пастух не станет никогда выгонять своих овец на пастбище, если он своими собственными глазами видит, что оно заросло ядовитыми растениями.
Где дело зашло так далеко, там любой попытке действовать в противоположном направлении противостоят почти непреодолимые препятствия. Чем лучше будет такая попытка по своему существу, тем больше она противна духу учительского персонала, который единственно только и мог бы в подобных обстоятельствах провести ее в жизнь. При свойственных такому персоналу неестественности *и хаотичности самая высокая естественность и высочайшая ясность должны восприниматься им как огорчение, как глупость. Самое большое несчастье, которое может грозить подобной попытке, — это наверняка попасть в руки таких людей. Неестественность, где бы она ни встречалась, лишает все естественности; злостность превращает все во зло; хаотичность вносит во все хаос, а запачканное пачкает все кругом. Попав в руки к полулюдям, ничто человеческое не остается цельным; попав в -руки к бессилию, даже самая великая сила становится бессильной, а в руках у бессердечия даже глубочайшая сердечность становится бессердечной. Никогда, никогда в жизни не соберешь ты фиг с колючек, а с чертополоха не снимешь винограда.

И все же, друг человечества, изыскивающий лучшие основания для воспитания, даже если узы твоего положения приковывают тебя к местам, где сословные и личные запросы, нравы, привычки и прихоти глумятся над всем святым и вечным, что заложено в природе человека, — не теряй из-за этого мужества. Человек во всех случаях силен среди людей, если только он хочет быть сильным. Ощути свою силу, но ощути ее чистой, такой, как она в тебе заложена, не смешивай ее с развращенностью, которой охвачена окружающая тебя среда. Тебе ни в коем случае не следует начинать свое дело с атак против ошибок, безумия, против того, что вошло в привычку и чем обычно пользуются, против всего, что препятствует твоим целям. Тебе ни в коем случае не следует основывать воздействия своего великодушия и свободы, с которой ты вышел на поиски добра, на разоблачении черствости, с которой люди вокруг тебя, особенно пользующиеся большим влиянием, противодействуют добру. Тебе ни в коем случае не следует в усилиях, направленных на развитие и оживление чистых, устремленных к истине и праву помыслов, задерживаться в лабиринте червоточин спорных мнений. В грязи этих запутанных ходов правда едва просачивается и бродит как потерянная. Стоит червю или крысе проложить новый ход в этой грязи, как она тотчас же принимает новые очертания. Эта грязь сегодня никогда не будет такой, какой была вчера; сегодня она никогда не будет там, где она находилась вчера. Даже самая высокая истина в подобном лабиринте ночи и заблуждений не найдет опоры в глубине человеческой природы. Люди упражняют остроумие на изменчивом облике истины, и верить в нее им нравится не ради убеждений, а ради игры, которую они вокруг этого ведут.
Вообще если ты, вместо того чтобы творить добро, станешь бороться против зла, то ты ничего не сделаешь на пользу добру, а только разобьешь себе голову о стену к вящей пользе зла. Чем сильнее твое окружение сопротивляется существу твоих конечных целей, тем более ты должен придерживаться только творения добра, а мимо зла проходить, как если бы его не было. Сильный только правдой и любовью, ты должен стремиться навстречу цели, ничем не отвлекаясь, и силу свою ты должен применять бережно, но также и обдуманно. Гарантия успеха твоих усилий в борьбе против заблуждения и эгоизма
лежит не в силе, с которой ты можешь атаковать их в бесконечном множестве обманчивых явлений, с какими они ведут свою игру, тем же оружием. Гарантия лежит в той силе, с какой ты должен помочь духу истины и любви явиться во всей невинности и всей ясности своего существа, исполненного внутренней божественной силы противостоять всякому злу. Твоя величайшая сила в таких обстоятельствах должна найти свое выражение в другом. Людей, при подобном положении обнаруживающих в душе сочувствие к лучшим основам воспитания и проявляющих несогласие с испорченностью эпохи и своего окружения, ты должен, каждого в отдельности, просветить относительно этих основ и заинтересовать их. Этим ты сможешь создать себе опору и подготовишь круг деятельности на пользу своему делу, не наталкиваясь на черствость, с которой окружающий тебя мир сопротивляется твоим целям.
Когда ты получил такую опору, когда ты приобрел союзников, которые умом и сердцем с тобою, когда они рядом с тобою выступят в борьбе за то, что ты ищешь, вот тогда используй их присутствие со всей своей силой. Увеличивай количество таких людей, укрепляй и возвышай их силу, используя их в деле. При этом ты все хорошее у них связываешь со всем хорошим, что есть у тебя. Тем самым ты во многих отношениях помогаешь освоить и полюбить это твое хорошее и другим людям, которым легче распознать его у твоих друзей, чем у тебя самого. Уверуй твердо во внутреннюю взаимосвязь всего хорошего и в его способность придавать новую мощь всему другому хорошему, с чем оно приходит в соприкосновение. Благодаря такой способности в нем развивается созидательная сила для еще более высокого, невиданного блага. Оно же затем в борьбе с существующей развращенностью мира и проявит ту тихую, но всепобеждающую мощь, с какой у ребенка незримая сила прорезающегося нового зуба с корнем приподымает старый зуб, выталкивает его й становится на его место, как будто старого .никогда и не бывало. Самое главное во всем деле — это способность добра вытолкнуть зло из его гнезда; к моменту своего проявления она должна быть настолько же совершенной, насколько сила прорезающегося нового зуба достигла совершенства еще до того, как он появился из своего укрытия, чтобы приступить к своему делу.

От этого внутреннего совершенства добра, которое ты призываешь на помощь в своей борьбе со злом, в твоем деле зависит все. Ты должен чувствовать, что внутренняя сила, необходимая тебе для твоей цели, до такой степени созрела; ты должен настолько продвинуться, что будешь способен оживить добро, которое ищешь, во всем его внутреннем совершенстве в душе многих окружающих тебя людей. Они, уверовав в развитые тобою в них силы, под давлением своей собственной природы станут стремиться жить для добра, которое ты ищешь. Если этого достиг, тогда с тем хорошим, которое ищешь, с неопровержимым и вечным, что лежит в основе такого воззрения на добро, с возвышенным и священным, что лежит в основе практического осуществления этого добра, ты смело и спокойно иди туда, где царят заблуждения, себялюбие и вся развращенность, которые с мнимой силой сопротивляются твоей истине и твоей любви. Иди и не бойся: ночные тени исчезнут и должны исчезнуть всюду, где действительно вспыхивают лучи солнца. Действие всякого созревшего и достигшего совершенства добра неудержимо и неистребимо. Ты можешь и должен в это верить, но только тебе никогда не следует принимать за добро то, что в действительности им не является; принимать за созревшее и достигшее совершенства добро, которое в действительности еще не созрело и совершенства не достигло.
Ты должен при этом с тем же бескорыстием и спокойствием выжидать, когда наступит время, когда твое хорошее в должной форме проявит себя на деле. Ты должен это делать так же, как крестьянин, бросивший в землю семена, выжидает смены времен года, ожидает случайностей, которые они могут принести с собой. Средства, с помощью которых ты собираешься продвигать свое хорошее, должны быть независимы от любых случайностей. Они должны вытекать из самого существа этого хорошего и содержать в себе это существо во всем его объеме. Средства эти должны быть такого рода, чтобы они сами собой неизбежно привлекали все вспомогательные конкретные средства, нужные для успеха твоего хорошего. Всякая попытка помочь народу воспитанием, если она не исходит из существа природы человека столь же бескорыстно и возвышенно, если она в отношении происхождения, цели и средств не обоснована так же глубоко и
если в силу этого могущие возникнуть потребности человека не будут так же верно обеспечены, — есть не более как сон.
Всякий опыт воспитания, действительно соответствующий потребностям человеческой природы и действительно способный удовлетворить эти потребности, должен объединить в себе самое главное из всего, чем владеет каждый хороший отец, каждая хорошая мать и каждый хороший учитель, что в поведении каждого из них с достаточной определенностью проявляется. Поэтому каждый, кому подобный опыт удается, находит во всей массе подлинно хороших родителей и подлинно хороших учителей все то, чем обладает сам. В выраженном ими направлении ума и сердца он находит чистое выражение направления своего ума и своего сердца. В их воле он видит свою волю, в их целях — свои цели, в их радостях — свои радости, в их страданиях — свои страдания, в их опыте — свой опыт, в их средствах — свои средства.
Поэтому же после каждого удачного опыта в этом направлении уже по одному тому, что он действительно удался, любой человек, у которого верный глаз на хорошее и правильное, обязательно должен признать, что опыт этот правилен, хорош, что он удался. Он не может, если он действительно удался, не быть таким, чтобы каждый хороший отец, каждая хорошая мать и каждый хороший учитель, как только опыт возник перед ними в виде реального факта, сказал: «То, что я здесь вижу, для меня не ново. Еще до того, как я это здесь увидел, оно имелось у меня в душе; и то, что я в этом отношении делаю сам, по духу во многом сходно с ним».
Еще раз: чтобы опыт в данном направлении был признан удачным, он должен, поскольку он затрагивает природу человека, в полном объеме удовлетворять потребностям человеческой природы; он должен также быть применим для людей, в каких бы обстоятельствах они ни жили. Чтобы считаться удачным, он должен быть таким, чтобы простодушие соломенной хижины, односторонне развитая сила людей из мастерской и обитателей дворца— все единодушно признали его результаты хорошими. Он должен также быть таким, чтобы и у делового человека, и у мыслителя в любой области возникло желание: «Если бы я мог снова стать ребенком, я стал бы дру
гим человеком в том, что он есть и чем должен быть; я лучше и дальше продвинулся бы в своей специальности, чем теперь». Короче говоря, удачный в указанном направлении опыт должен, как благочестие, для всего хорошего быть хорош. Он должен казаться христианину победой для царства божия, человеку из народа — достижением для народа. Он должен быть таким, чтобы во всей массе истинно хорошего, что рассеяно среди рода человеческого, что горячо и прочно там укоренилось, мог найти привычный ему мир, с которым он, в силу извечного внутреннего равенства всего поистине хорошего, соединится и соединиться должен.
Однако даже если такой опыт имеет место, если он в основном и удался, как можно его продемонстрировать? Как следует его продемонстрировать, чтобы он сделался всем для всех? Каким образом можно его представить, чтобы любой глаз увидел его таким, каким должен увидеть? Чтобы опыт стал для человека тем, чем для него стать должен? Чтобы он вызвал в нем такие чувства, какие вызвать должен? Чтобы он убедил его так, как должен его убедить?
Так и с моим опытом: если он удался, то как мне увязать его с родственным ему миром? Как я должен поступить, чтобы каждый, кому он должен служить, смог настолько понять его суть, насколько это нужно? Чтобы такой человек в достаточной степени проникся желанием и набрался силы усвоить из этого опыта все то, что он действительно должен усвоить, если хочет в своем положении и в обстоятельствах, в которых живет, извлечь из него пользу?
При всей неизменности существа моего метода, при всем том, что именно в силу этой неизменности он правильно воздействует на все случайное и произвольное в мире, он внешне должен, однако, являться до бесконечности разнообразным. Ведь надо, чтобы он оказался по- настоящему приемлем и пригоден для людей, живущих в столь неравных условиях и положении. Внешне он должен явиться в одном виде богатому и совсем в другом — бедному, если каждый из них в соответствии со своим положением должен интенсивно и живо воспринять его. По-одному он должен выглядеть, чтобы удовлетворить запросам рабочего, и совсем по-иному, если хочет привлечь мыслителя. По-одному, когда обращается к просто
му здравому смыслу человека, и по-иному, если должен победно пробираться сквозь все искривления самонадеянного поверхностного знания и присущего ему неиссякаемого пустословия. И совсем по-иному должен он выглядеть, если собирается навсегда покончить со страстным сопротивлением людей, у которых столько же причин страшиться света истины, сколько у крота причин бояться солнечного света. Ведь они так же понаторели и привыкли в темных ходах многочисленных своих лазеек ползать и прыгать вокруг истины, как привыкли кроты пробираться в своих подземных лабиринтах.
Точно так же мой опыт по-одному должен явиться городской женщине и совсем в другом — женщине из деревни: каждой в соответствии с ее положением, чтобы привлечь их и удовлетворить запросы каждой из них. По-одному он должен явиться для применения в городских школах и по-другому — в сельских; по-одному — для общественных сиротских приютов и по-иному — если хочет удовлетворительно служить целям частных воспитательных заведений.
Общественная жизнь настолько разделила людей, она представляет им истину и право в оболочке особенностей их сословия настолько различно, при этом в таком полном, тесном и всеобщем переплетении с самой оболочкой, что по существу люди совершенно не способны распознать истину и справедливость, если те являются им оторванными от убеждений, вкусов и средств привычного им окружения. Я уже не говорю о том, что они тогда не способны понять и использовать их. Даже самый удачный опыт воспитания может поэтому только в том случае оказаться благодетельным и приемлемым для человечества, если явится каждому сословию и каждому занимаемому людьми положению в той оболочке, в той скорлупе, в какой это сословие только и умеет воспринимать истину и право.
Только в таком виде подобный опыт может дойти до своего мира, то есть может встретить у каждого хорошего человека, в каждой деревенской школе, в любой .городской школе, в любом сиротском приюте и в каждом воспитательном заведении точки соприкосновения. Только тогда все хорошее, что есть в нем, сомкнется с тем хорошим, что есть в данной обстановке. Только так может получиться, что все хорошее, что содержит в себе подоб
ный опыт, окажется пригодным и благодетельным для человечества при всех обстоятельствах.
Каждое состояние, каждое установление в жизни общества, богатство и бедность, городская жизнь и жизнь деревенская, школы, науки, сиротские приюты, частные воспитательные заведения, области деятельности, профессии— словом, любое положение и любые условия жизни человека имеют свои положительные и отрицательные стороны в отношении правильного и общего формирования задатков человека. И нужно хорошо знать эти стороны, чтобы открыть полезному воспитательному опыту мир, в котором он может найти и находит применение. Каждый такой опыт для.своего успешного развития должен в каждом особом положении людей сообразоваться с их условиями. Как мы ищем средств, чтобы добиться эффективности нашего опыта, так же следует нам пристально присмотреться и к обстановке, в которой мы хотим сделать его действенным для всех; так же мы должны изучить и положительные, и отрицательные стороны, присущие данной обстановке, под углом зрения нашей цели.
Начну с того, к чему люди больше всего стремятся,— с богатства и влиятельного положения в обществе.
И то и другое приносит с собой более всесторонний, более свободный и всеобъемлющий взгляд на мир. И то и другое в избытке приносит возможности и средства приобретения всего редкого и ценного, что есть на свете. Что деньги и почет могут предоставить для нужд воспитания, то воспитателю богатого достается легко. Но ни деньги, ни почет не дают человечеству самого главного, что требуется для его воспитания. Напротив, они могут оказаться в высшей степени вредны и опасны как для способности воспитателя внушить ребенку это главное, так и для способности ребенка в полной мере воспринять и усвоить его. Очень редко богатство и почет — а еще более редко полубогатство и полупочет — сопутствуют человеку, не поработив его восприятия во вред природосообразному воспитанию и душевному облагораживанию человека. Богатство и почет, как наслаждения, немногим лишь достающиеся в удел, легко снижают в представлении тех, кто ими пользуется, ценность всего, чем каждый может легко овладеть и насладиться. Поэтому-то для родителей, оказавшихся в подобном положении, так часто

бывает гораздо важней сделать так, чтобы у их детей всем бросались в глаза сияние, блеск и то особенное, что отличает обладателей указанных -преимуществ, нежели закрепить в них главное, неизменное и вечное, что одно только и- может способствовать истинному облагораживанию природы человека. В таких случаях ярко пылает страшный алтарь общественной испорченности человечества, а священное пламя чистой душевной жизни угасло до последней искры. Испорченная своим сословным положением мать, из-за всего неравенства этого положения и условий, в которых она живет, совсем уже больше не принимает у своего ребенка в расчет того, чем он в действительности является как дитя творца своего и отца небесного. Она считается лишь с тем, чем должен казаться ее ребенок как сын его высокоблагородия — господина фон, цу и прочая, и прочая, и прочая *. Где дело обстоит так, там человек, понимающий весь смысл и всеобъемлющее значение хорошего метода воопитания и обладающий нужными для этого силами, лучше отряхнет прах с ног своих и удалится, чем станет заниматься воспитанием, важнейшие основы которого уже разрушены и затерялись в песке.
Я .произнес сильное слово, но я этим вовсе не хотел сказать, что богатство и почет обязательно исключают основы хорошего воспитания. Они мешают им, они очень сильно мешают им, но они их не исключают. Среди суеты тысяч отцов и матерей, из-за указанных выше преимуществ свернувших с правильного пути, человек, действительно обладающий силами для хорошего воспитания, всегда — здесь ли, там ли — найдет ту редкую женщину или того редкого мужчину, которые по внутреннему своему содержанию и благодаря себе самим стоят выше своего сословия и состояния; которые отличаются высоким пониманием вечного и неизменного, что присуще истинному и исполненному силы воспитанию. Таких редких людей надо рассматривать как соль человеческой природы среди прочих людей их сословия, потому что они стали тем, что они есть, несмотря на все трудности, связанные с их сословием. Благодаря тому, чем они стали, они гораздо больше значат для человечества, чем другие, которые стали тем, что они есть, не преодолев таких трудностей. Приблизьтесь к таким людям с благоговением, друзья бедности, юности, человечества! Если ваши
желания чисты, то сердца этих благородных людей открыты вам. Охваченные блаженством высочайших, благороднейших помыслов, они спешат не просто откликнуться на ваши желания помочь бедности, юности и человечеству, но даже предвосхитить их. Люди, исполненные любви и силы! Разыщите их, эти благородные души, где бы они ни находились, покажите им, как высоко вы их чтите, но прежде всего докажите им, что и сами вы достойны уважения.
Безотлагательная потребность времени состоит в том, чтобы стремление осуществить опыт воспитания человечества преодолело первые предрассудки, препятствующие этому; чтобы оно убедительно доказало, что условия хорошего воспитания лишь постольку противоречат требованиям богатства и почета, поскольку богатство и почет мешают человеку овладеть более высокими ценностями и развить в себе более высокие задатки. В то же время развитие именно таких более высоких'задатков — это то единственное, что может придать богатству и почету достойную нашей природы ценность, что в состоянии повысить наслаждение, проистекающее из внешних преимуществ, и сделать его более долговечным.
Друзья бедности, юности и человечества! Такое доказательство в наше время более настоятельно, оно, может быть, более необходимо, чем на протяжении целых тысячелетий. И осуществить его можно, лишь прибегнув к помощи тех редких благородных людей, о которых я говорил. Поэтому мы должны повсюду, где это возможно, стараться поближе познакомить их со взглядами на лучший метод воспитания и со средствами такого метода, вызвать у них к нему сочувствие. С этой точки зрения необходимо, чтобы наш опыт воспитания достиг такой ступени, на которой он будет способен привлечь к себе внимание этих благородных людей, взволновать их душу, убедительно доказать им, насколько такое воспитание согласуется со всем хорошим, чего они желают и ищут как для самого возвышенного и благородного среди людей, так и для самого униженного сына нищеты. Наш опыт должны осуществить люди, способные, не утрачивая чувства равновесия, внимательно и снисходительно охватить взором мир со всеми преимуществами и недостатками господствующего в нем порядка. В таком подходе весьма нуждаются все человеческие установления,

но они (познают его только тогда и лишь там, где и когда человечество благодаря более возвышенному и более чистому взгляду на мир поднимается выше грубых требований чувственности и эгоизма — источника принижений и извращений.
Я иду дальше. Не буду больше говорить об условиях богатства и почета, а обращусь к бедности, ужасной с точки зрения себялюбия, святой с точки зрения любви... Она ограничивает, правда, для своих детей и питомцев взгляд на мир. Из-за нее они лишены многих средств, прелестей и всего редкостного и ценного, что заключается в многосторонности и широте такого взгляда. Лишь очень редко перепадает сыну нужды, питомцу бедности какая-нибудь кроха от избытка материальных средств и от, достижений нашего искусства воспитания. Однако как ни ограниченны средства воспитания бедного человека, их внутренняя ценность велика и значительна. Нужда учит молиться, обостряет внешние чувства, оживляет члены тела и, что важнее всего, трогает сердце и с великой силой возбуждает благороднейшие чувства нашей природы.
Воспитатель бедного! Если ты имеешь все это в сыне нужды, если ты находишь в нем восприимчивое к высоким чувствам сердце, обостренные органы чувств, развитое упражнением внимание, упорное прилежание, твердую веру в бога и вечность; если ты не придаешь этому большого значения и беспокойно мечешься в поисках другого, чуждого ему, — тогда, о человек, поторопись, откажись от своего дела... У тебя нет в душе даже того для бедняка, что он сам в себе для себя имеет. Если бы у тебя это было, ты несомненно придавал бы вес тому, что имеется в нем, ты нашел бы в этом чистый, обширный и удовлетворительный фундамент для всего, что ты должен был искать для бедняка.
Кто бы ты ни был, человек, осмелившийся приложить руку к воспитанию бедного, не упусти из виду прежде всего преимуществ, проистекающих для развития природы человека из самого положения и самих условий жизни бедняка. Если ты их хорошо рассмотришь и сравнишь с преимуществами положения богатого под данным же углом зрения, то будет одно из двух: либо ты совершенно лишен способности постигать важнейшие потребности нашей природы, либо ты падешь ниц и восхвалишь отца 11*              163
небесного. Как он одаряет полевую лилию великолепием, какого никогда не достигнет королевская роскошь, так же позаботился он и о ребенке бедняка, о всех важнейших потребностях его природы вопреки нужде и нищете, даже через эту нужду и нищету; позаботился так, как свет никогда не сможет позаботиться и не позаботится о сыне великого и богатого с помощью средств, предоставляемых богатством, почетом и властью.
Это, однако, не меняет самого факта, что хорошее воспитание бедного человека, так же как и богатого, и даже в еще большей степени, всегда трудное дело. Само по себе оно должно быть делом мудрости, силы и самоотверженной человечности. За хорошее воспитание бедных мир ничего внешне привлекательного не предлагает в награду. Напротив, он весьма искусно и всеми силами превращает это воспитание в непривлекательный труд, он против всех законов и правил превращает его в труд, гораздо более утомительный, нежели воспитание богатых, что тоже совсем не легкое дело...
Бедность лишена в нынешнем мире едва ли не всего, в чем человек повсюду нуждается и без чего не может обойтись, чтобы не опуститься ниже уровня человека. Да она и опустилась повсюду так низко, как, естественно, должен опуститься бедняк; он не может этого избежать, когда лишен всего необходимого. Божественная сторона бедности, то святое и хорошее, что при всей нужде все еще оживляет и поддерживает бедняка, почти полностью скрыто от глаз светского общества, окутано ночью непроницаемого мрака. Дурное же, унизительное, позорное, то, что свет сам создает в бедняке и с каждым днем сильней в нем оживляет, — эту мирскую сторону бедности он видит особенно ясно и с особенной односторонностью к ней подходит. Так что он уже по-настоящему не в состоянии распознать в сыне нищеты ничего, кроме того, во что он же сам его превратил, чем бедняк стал только из-за него. Ступив на такой путь, свет по необходимости станет формировать бедного так, как это потребуется самому свету и его развращенности.
Последствия подобного противного богу и людям воспитания бедноты часто приносят с собой лишь видимость порядка и образования. Запутавшиеся же создатели и охранители такого порядка убеждают себя в том, что то внутреннее вечное, что присуще человеческой природе,
будто бы соответствует внешнему, случайному в нем. По их мнению, внутренняя ценность бедняка снижается, душа его становится хуже оттого, что внешние и случайные качества в нем все более теряют ценность с точки зрения богатых и окруженных почетом, что бедные люди являются им все более униженными и лишенными всякого блеска.
Как и виновник его падения, так и сам несчастный бедняк там, где он дошел до такого падения, теряет способность видеть себя в правильном свете. Он теряет даже способность чувствовать, чего ему недостает, чтобы сохранить в чистоте все то внутреннее, вечное, что заложено в нем богом, и чтобы развить это в своем ребенке. Он вынужден опуститься до того, что становится дурным человеком и оставляет своего ребенка в полном запустении. В нем угасают тогда все побуждения, интерес к тому, чтобы вырвать своего ребенка из мерзости, самого его уже засосавшей; он утрачивает уверенность в собственных силах, в том, что их достаточно для этого.
При всех трудностях воспитания ребенка богатого чистым помыслам человеческой природы, ее любви и силам всегда открываются пути для преодоления трудностей при воспитании таких детей. То же происходит и при воспитании ребенка бедняка. Как среди богатых самые лучшие и благородные преисполнены высоких чувств по отношению к сущности хорошего воспитания и ради своих детей ищут средств удовлетворить эти чувства, так и лучшие отцы и матери из бедной среды чувствуют то же самое и горячо стремятся овладеть средствами для удовлетворения этих чувств.
Пусть молодой дубок, выросший на хорошей почве, растоптан и изломан, — природа все равно продолжает давать ему силу роста по законам, действующим для здоровых деревьев, лишь бы он крепко стоял, укоренившись в земле. Его изуродованный ствол, ободранная кора срастутся снова; верхушка все выше вздымается при всем его тяжелом состоянии, ветви простираются все шире; вопреки всему он вырастает в крепкий плодоносящий дуб. Так и бедный человек с благородной душой. Пусть он является миру растоптанным и изломанным, природа все равно ведет его, хотя и медленно, незаметно, по неизменным законам его внутреннего существа к важнейшим взглядам и навыкам, которых требует хорошее воспитз-
ние детей. Только бы он, как наш дуб, прочно врос при этом корнями в хорошую почву, сохранил в себе при всем своем тяжелом положении важнейшую сущность своей природы. В подобном случае ты несомненно всегда найдешь в нем высочайшее, самое священное средство хорошего воспитания — чистоту восприятия, теплое стремление ко всему, что может ему помочь сделать своего ребенка человечным, счастливым; всегда встретишь глубокую признательность за каждое средство, которое ему для данной цели предложит добрая душа.
Тех из богатых, кто среди всех искушений своего положения сумел сохранить внутреннее достоинство природы человека и поэтому не знает более высокого желания, как передать его своим детям в качестве лучшего своего наследства, надо рассматривать как соль этого сословия, как избранных. Только через них можно внести взгляды на хороший, действительно природосообразный метод воспитания и средства такого воспитания в круг их сословия. Точно так же и среди бедных те, кто при всем гнете своего положения все же сохранили в себе внутреннее достоинство природы человека, кто благодаря этому так же, как богатые, о которых я говорил, не мечтают ни о чем более высоком, чем передать в наследство своим детям это достоинство, — тоже есть соль своего сословия, избранные души. Только через них можно внедрить в их сословие взгляды на действительно природосообразный метод воспитания и средства такого воспитания.
Во всех случаях хороший бедняк такая же редкость, как и хороший богатый человек. Но если хотят не только оказать поддержку такому редкому человеку, а помочь бедному вообще, в особенности помочь ему освободиться от испорченности его сословия через образование, то обязательно нужно привлечь в помощь себе этого редкого человека, где бы он ни находился. Как наиболее благородные из богатых людей, так и благороднейшие среди бедных — это самые нужные и незаменимые люди, когда надо дать образование бедноте. Все вы, кто бы ни были, без них действительно ничего не сможете сделать! Без них вам не сделать даже первых шагов при подъеме на вздымающуюся перед вами гору, а вы ведь должны перевалить через нее, если хотите для бедного человека сделать что-то способное удовлетворить человеческую
природу. Если вы не извлечете таких людей из мест, где они живут в своем укрытии, и не прибегнете к их помощи, вы даже не сможете убедить мир в том, что бедный и дурной — это совсем не одно и то же, что для воспитания бедность и запущенность не есть обязательно и неразрывно связанное одно с другим зло. Необходимо безотлагательно делами расшевелить дремлющий мир, заколебавшийся в своем доверии к благородным и возвышенным свойствам человеческой природы; убедить его в том, что повсюду, даже в самых незаметных уголках земли, на самом деле живет беднота с душой полной того высочайшего и священнейшего, что может принести человеку хорошее воспитание. Только так можно доказать миру, что действительно хорошему методу воспитания ничто так не чуждо, как мысль, будто бедняка следует вывести из рамок его непритязательности и внушить ему тщеславные претензии и запросы, чреватые опасностью для его прилежания, добродетели, покоя*. Только так можно доказать, что, напротив, действительно хорошее воспитание бедняка состоит именно в том самом благородно-м и лучшем, что каждый хороший бедный человек хранит в своей душе. Такое воспитание ищет основания для всего того, что оно само намерено предоставить бедным. Это же возможно лишь при посредничестве и содействии самых благородных из бедных людей. Только они одни в состоянии воздействовать на массы заброшенных низших слоев человечества, в особенности же на людей, глубоко погрязших в пороках, связанных с их положением. Только они способны даже в этих людях снова раздуть почти угасшую искру веры в себя и мужества, в чем так сильно те нуждаются, чтобы вновь воспрянуть духом. Только они могут не просто показать этим людям всю привлекательность хорошего образования для их детей, но и убедить их в том, что это достижимо для них и по-настоящему полезно...
Наиболее благородные среди бедных — несомненно, единственные незаменимые посредники, без которых нельзя обеспечить нужных условий для лучшего воспитания народа, потому что и они тоже во всем равны другим беднякам — своим братьям. Как и те, они повсюду терпят гнет общего положения; могут поэтому глубоко и правильно понять положение бедняка, сочувствовать ему; могут осторожно, без всякой суровости, любовно
относиться к слабостям бедняков. Ничего не поделаешь, никто не поможет бедняку и не может действенно и по- настоящему помочь ему в его положении, кроме наиболее благородных людей из среды тех же бедняков. А если люди из высоких классов хотят оказать помощь бедным, то они только тогда и только в той мере могут глубоко, действенно и с успехом сделать это, если прибегнут к посредничеству, совету и поддержке бедных людей с благородной душой.
Никакой опыт воспитания не может всретить хорошего приема у высших сословий, если он требованиям богатства ;и почета противоречит в большей степени, чем это необходимо. Ведь чтобы обеспечить людям овладение высшими ценностями, надо сделать для них сами преимущества богатства и почета чем-то более высоким, более благородным, способным доставить им большее наслаждение. Так же мало вероятно, чтобы какой-нибудь воспитательный опыт смог проникнуть в среду бедных, если он сильнее, чем это необходимо, затрагивает привычный образ жизни этого класса народа и нарушает элементы удовольствия и удовлетворения, которыми по-своему наслаждаются бедняки. Ведь необходимо лишь обеспечить им более высокие и благородные удовольствия, чем те, которыми они в действительности пользуются.
Наш опыт действительно должен принести помощь бедному человеку и служить ему. Для этого он должен быть показан бедняку так, чтобы тот, если только не совсем угасла в нем хотя бы одна искорка чистого отцовского чувства, обязательно загорелся желанием учить своего ребенка тому, чему учит этот опыт воспитания; чтобы усвоил то, к чему приучает опыт; чтобы бедняку захотелось того, к чему этот опыт влечет. Опыт должен быть таким, чтобы каждый не совсем погрязший во зле человек, едва увидев его, заметил, что воспитанный по этому методу бедный ребенок на всю жизнь приобрел преимущества, обеспечивающие ему хлеб, покой, радость. Таких преимуществ сын нужды и дочь нищеты другим путем нигде не смогут приобрести. По существу, эти преимущества покоятся на том же фундаменте и вызваны к жизни теми же силами, с помощью которых все благородные бедные люди сами возвышаются над гибельностью гнетущей нищеты. Несмотря на свое положение, они все же проходят свой жизненный путь с честью и с верой в

бога, до конца дней своих сохраняя в себе такие силы, которых не сохранили бы, живи они в счастье и радости.
Опыт, о котором я говорю, в главных своих чертах должен быть таким, чтобы бедный человек признал его пригодность для обеспечения, распространения и оживления средств, способных смягчить нужду и нищету в мире. Но он при этом не должен снижать в глазах бедняка благодетельного и священного значения нужды и бедности и ни в коем случае не должен возбуждать в нем мечтательных представлений о возможности полного их уничтожения и о преимуществах такого уничтожения *. Напротив, каждый такой опыт сам должен восприниматься бедняком как священный плод любви и бедности. Он смог родиться на свет только из любви и силы, не мыслимых вне тяжкой нужды и распространенной нищеты. Опыт этот не знает более высокой цели, чем стремление распространить среди людей любовь и силу, сделать их еще более благодетельными.
Как ни верно, однако, это все, а в жизни очень трудно открыть бедняку глаза на такой опыт. Сейчас это почти невозможно. Между любым опытом воспитания, способным значительно -продвинуть человечество вперед, и действительным4 положением бедных людей в стране всегда лежит пропасть. Чтобы заполнить ее, требуется больше искусства и труда, чем нужно их для переброски самого смелого моста между двумя отвесными скалами...'
Опыт воспитания, способный когда-нибудь послужить таким орудием спасения у отвесных скал бедности и нищеты, только потому орудие спасения, только потому во всех случаях может им служить, что он, всем существом в совершенной степени согласуясь с человеческой природой, способен ухватиться за любую отвесную скалу этой природы, как бы надтреснута она ни была, и стать таким образом мостом. Пусть этот мост нов, пусть на него не ступала еще нога человека, но он влечет к себе каждого сильного, зовет ступить на него, сделать первый шаг и заново открыть всю эту гору согласия и любви, разорванную и разделенную диким потоком мира и его злой волей.
Так как подобный опыт, как правило, по воле обстоятельств раньше всего попадает к счастливым, то обычно о его существовании узнают лучшие люди из высших сословий. Но это не делает их более способными использо
вать этот опыт для себя или продемонстрировать его достоинства бедным и низшим в стране лучше, чем они сами могли бы их увидеть и с успехом воспользоваться. Как правило, дело воспитания — совершенно незнакомая область для людей высших сословий. Даже самые лучшие из них обычно чувствуют, что как отцы и матери они не дают своим детям того, что должны дать. Они вынуждены прибегать к помощи школ, нанимать учителей. При этом они ни в себе самих, ни в своем окружении не находят уверенности в том, что достигнут цели и тем или иным способом смогут возместить детям в отношении воспитания то, что сами дать им не в состоянии. Если бы счастье даже прямо на колени высыпало этим людям самые лучшие средства, какие только человечество может получить для этой цели, то они в лучшем случае способны лишь пассивно воспользоваться ими. Если они сами этими средствами воспользуются, то все равно они не в состоянии уделить их даже самому любимому ими человеку из бедной среды. Чем лучше бы они ознакомились с подобным методом воспитания и чем больше узнали об истинном положении бедных, тем больше они убедились бы в том, что бедного человека может хорошо воспитать только бедный человек; что не остается иного средства помочь таким хорошим методом воспитания бедному обездоленному человеку из низших слоев, как ознакомить с преимуществами метода бедных людей, выделяющихся высокими качествами ума и сердца, дать им возможность освоить его.
Если воспользуются этим единственным средством, то сразу заметят, что потребные для лучшего использования каждого хорошего метода воспитания силы имеются в низших сословиях, где они развиваются под влиянием нужды и самого положения в таком объеме, в каком их в высших сословиях только редко можно найти.
Следовательно, если действительно хотят помочь низшим сословиям при помощи воспитания, то ясно, что следует согласовать между собой добрую волю и внешние средства, столь разносторонне собранные в руках более счастливых сословий, и силу соответствующей самопомощи, заложенную в бедняке, а согласовав, одновременно привести в действие и то и другое.
Всем известно, что руководство, управление, указания, применение всех видов поощрения и наказания, ко
роче говоря, все, что предоставляется государством и церковью для целей воспитания, обучения и призрения бедных, всегда зависит от высокопоставленных и более счастливых людей в каждой стране и в каждом месте.
Спросим себя: сколько могло бы произойти хорошего и великого для рода человеческого, если бы все, что предоставляется государством и церковью для бедных, использовалось правильно? Использовалось так, чтобы отец и мать в среде бедноты, поддержанные в самом главном, в чем нуждаются, поистине могли все больше и все лучше сами руководить своими детьми и воспитывать их? TaiK, чтобы дети бедняков приобрели все понимание, силу, терпение, любовь и мастерство, на которых основано истинное благо семейной жизни? Сколько могло бы произойти хорошего и великого, если бы все деньги, деятельность, вся работа, все заботы, которые повсюду в мире имеются и’применяются для названной цели, просто и сильно способствовали развитию человеческих задатков и формированию важнейших сил человека? Если бы они направляли это развитие с таким психологическим искусством, что желаемый результат усилий всегда являлся неизбежным следствием согласованности примененных средств с человеческой природой? Если бы люди, обязанные к тому своим гражданским положением, обладали достаточной проницательностью и мужеством приостановить, где это необходимо, всякую трату времени, сил, почестей и денег на меры, действующие в противоположном направлении, и предприняли правильные шаги,— тогда наш мир стал бы другим, он стал бы более справедливым миром для бедного и, несомненно, для богатого тоже. Если бы это могло иметь место, то существующее положение кое-где раскрылось бы во многих отношениях в таком обнаженном виде, в каком мы в наше время его лицезреть не приучены. Мы не думаем этого, мы этого не подозреваем, но это тем более справедливо, чем меньше мы так думаем и чем меньше мы это подозреваем...
Нет сомнения, что именно через объединение важнейших внутренних сил, заложенных в бедном человеке, с посторонними средствами, предоставляемыми государством и церковью, и можно сделать что-то общее и плодотворное для воспитания бедных.

Рассмотрим вопрос с этой стороны и обратимся сначала к внешним средствам, действительно имеющимся в мире для воспитания бедных, — к школам, сиротским приютам, индустриальным учебным заведениям *. Из них школы — несомненно самое первое средство, наиболее общее, самое действенное для нашей цели. Школа, бесспорно, в состоянии оказать решающее воздействие на всю жизнь человека — на благо или на погибель ему.
Если в деревне учитель — человек, преисполненный любви, мудрости, с невинной душой; если он человек, обладающий всем, что требуется для его профессии; если он (Приобрел доверие юных и старых; если ценит любовь, порядок и умение владеть собой более, чем всякое отличие в собственно знании и учении, и усерднее старается привить их ученикам; если это человек, способный всеобъемлющим взором разглядеть, чем должен стать ребенок в будущем, когда превратится во взрослого; если он способен с помощью школы твердо и любовно повести детей именно к тому, чем они призваны стать, — тогда он своим образом действий становится подлинным отцом деревни. Действуя так, учитель становится на место лучшего отца, лучшей матери. Он подхватывает из их рук нить воспитания в том месте, где они уже не в состоянии продолжать. Такой человек способен поднять выше духовный уровень целой деревни, развить в молодежи силы и способности, поднять молодежь к новому образу мышления и действий. Сохраняя, закрепляя и преобразуя в соответствии с потребностями времени все самое лучшее, самое святое, что уже содержали в себе образ мышления и нравы старины, такой новый образ мышления и образ действий создаст фундамент для благосостояния деревни и упрочит его на века.
Но бывает и наоборот, когда это место занимает тщеславный, эгоистичный человек, надутый дурак, знающий только свою азбуку и чтение, взбалмошный и оторванный от жизни велеречивый книжник, самонадеянный объяс- нитель необъяснимого. Еще хуже, когда на этом месте может оказаться человек, сам плохо воспитанный для требований своего сословия, неспособный заработать себе на кусок хлеба иначе, как с помощью глотки. К тому же такой человек настолько иногда возгордится способностями своей глотки, что мнит себя чем-то более высоким, нежели крестьянин, шагающий за плугом, и предъявляет
в отношении еды, питья и часов досуга .более смелые требования, чем самый богатый крестьянин. В таком случае деревня имеет в его лице не благодетеля, а, наоборот, губителя, источник тяжелой, далеко идущей погибели. Пусть такой учитель научил деревенских детей азбуке, научил их удовлетворительно читать и писать, пусть даже дети у него научились давать скроенные по последнему образцу ответы на тысячу бесполезных вопросов,— он все равно остается губителем своей деревни, источником далеко идущей погибели. Не способный заменить своим ученикам отца, не умея увязать воспитание со всем тем благодетельным, что дети приобрели дома, такой человек своей жизнью и образом действий лишь подрывает и извращает все хорошие привычки и убеждения, вынесенные детьми из дому. Своей противоестественностью он разрывает все святейшие узы природы. Даже там, где отец и мать в семье непритязательны, но искусны, честны, их дети в подобной школе и из-за такой школы становятся безалаберными, неумелыми, заносчивыми, как их учитель. Они превращаются в такие же бессильные, жалкие, жадные существа, как он. По его вине духовный облик деревни снижается на столетия, все дурное, что есть там, находит новую пищу для себя в его скверне и вырастает в его школе и через его школу в тридцать, в шестьдесят, в сто раз. Избрать такого учителя — грех, и он влечет за собой такие же последствия, как грех идолопоклонства. Природа, могучая и ревнивая, как бог Израиля, карает такой грех отцов на детях до третьего и четвертого поколения. Единственная нить, с помощью которой можно привести в согласование главное из средств, лежащих в руках счастливых для распространения образования в народе, с силами самопомощи, заключенными в бедном человеке, в подобных условиях полностью обрывается. А подобные условия в нашем мире и в наше время разносторонне присутствуют повсюду там, где обманчивые и мнимые средства сильнее всего пускаются в ход, чтобы достичь противоположных результатов.
Так бывает там, например, где нет никого, кто в качестве учителя мог и пожелал бы заменить детям отца и мать, когда это необходимо и поскольку это необходимо. Там, где ничего не предпринимается, чтобы привлечь людей к этому призванию, дать им нужное образование, где никому и в голову не приходит, что было бы хорошо и

полезно, если бы людей в стране привлекали или обучали для такого дела. И вот в стране, где для школьного дела нет, в сущности, ни почвы, ни основания, к выборам учителя, к школьным экзаменам, к школьной администрации и т. п. подходят с совиной мудростью, якобы способной разрешить все задачи, с совиной серьезностью, способной, как некоторым кажется, своей торжественностью тронуть все сердца. На учеников даже воздействуют поощрениями и унижениями, сверх всякой меры разжигая и оживляя в них чувства гордости и зависти — «на пользу школе и учению». Ничего все это не приносит для конечной цели — -сделать из ребенка бедняка то, чем он должен стать. Напротив, такими средствами лишь высевают в парниковый грунт семена всего того, чем не должен стать бедный ребенок, а потом подкармливают, облучают и обдувают росток, чтобы рос он быстрей, как будто благоденствие всей жизни ребенка зависит от раннего прорастания именно того, чем он не должен стать.
Несомненно одно: в чем мы нуждаемся, так это в хороших учителях. Где их недостает, там вся прочая школьная суета в стране — пятое колесо у телеги, пыль в глаза человеку, который не должен видеть, чего ему недостает. Следовательно, кто хочет, чтобы существовали по-настоя- щему способствующие хорошему воспитанию народа школы, тот должен прежде всего помочь делу в самом необходимом, а именно чтобы повсюду в стране имелись люди, способные и склонные воспитывать молодежь и руководить ею с пониманием и любовью, так, чтобы она могла постичь мудрость жизни, обрести всю силу и усвоить порядок, присущий ее сословию и положению.
Но, конечно, не следует ожидать, что такие люди свалятся с неба, — это не снег и не дождь. Ни одно призвание в стране не может считаться важнее, но нет ни одного, которое было бы труднее. Природа дает для него только врожденные задатки даже человеку с самым высоким умом и самым лучшим сердцем, а люди должны развить, оживить и сформировать эти необходимые редкие задатки, ка,к это делается для каждой другой профессии.
(Между тем едва ли не каждый частный человек значительно больше заботы проявляет о том, чтобы его сын хорошо освоил мастерство или ремесло, которым он должен будет всю жизнь заниматься, чем заботятся госу- 174

дар.ства и народы об образовании людей, которым предстоит работать в бесспорно самой важной и самой трудной профессии. Пока, однако, так будет продолжаться, и страна, и бедный человек в стране не будут пользоваться той заботой в отношении образования, которой они должны пользоваться. При подобных обстоятельствах нечего и думать о том, чтобы школы были такими, какими они быть должны, то есть чтобы они уверенно использовали все преимущества полученного дома воспитания, восполняли его слабости, энергично заполняли его пробелы и в удовлетворительной степени возмещали его н адо ст а точн ость.
Государство, где имелись бы школы, все это осуществляющие, смогло бы возвысить достоинство человеческой природы у людей всех положений, вплоть до самых низших ступеней общества. Но где есть государство, обладающее такими школами или хотя бы принимающее меры к тому, чтобы они обязательно появились? Не нужно скрывать от себя, нигде еще не делается то, что для этого крайне необходимо. Но так же не стоит скрывать от себя, что дело это трудное и первый шаг к нему чреват опасностями. Я бы сказал так: ворота тесны, дорога узка, и мало кто решается на нее ступить. И я смею сказать: если есть что-нибудь нуждающееся в такой мудрости, доблести и силе, какие соответствовали бы приведенному образу, так это необходимые в существующих условиях меры к открытию народных школ и школ для бедных на единственно пригодной для народного образования и для народных школ основе.
Подготовка хороших учителей предполагает наличие увлеченных данной целью людей, которые сами уже стали тем, что они должны сделать из обучаемых. А таких людей на первый взгляд везде недостает. Однако недостает их только потому, что те, которым следует их разыскивать, ни умом, ни сердцем не понимают, что требуется для того, чтобы суметь их отыскать и хотеть их разыскивать. Все, что есть на земле хорошего, теряет даже видимость существования, когда всеобщее пренебрежение отвлекает от него внимание человечества, когда человечество из-за этого утрачивает способность и склонность с интересом и пониманием стремиться к хорошему...
Едва ли найдется что-нибудь более привлекательное для благородного и хорошего человека, чем поиски та

ких людей, для того, кто достоин их искать и способен их использовать. Нужно, стало быть, в себе самом ощутить, достоин ли ты этого и способен ли ты на это, а потом— смело приступай к поискам. Искать нужно с величайшей серьезностью, и тогда с уверенностью можно сказать, что ты найдешь то, что ищешь, что ты это достоин найти и в состоянии использовать.
Человек, отправляющийся с твердой надеждой и высочайшей серьезностью на поиски самого высокого, самого святого, что заложено в человеческой природе, обладает божественной властью над всем святым, что в нас заложено. Одаренный такой властью, он согревает и озаряет каждого, кто восприимчив к этому, как божье солнце согревает и озаряет земной шар, достигая до него своими лучами. Достаточно одного взгляда, одного слова такого человека, когда ему встречается другой восприимчивый к его взгляду и слову человек, и вся душа этого другого открывается навстречу первому. Он сердцем привязывается к нему, все силы свои он ради него приложит к делу; он чувствует за него, думает за него, действует за него, страдает за него, жертвует за него собой.
Разве было когда-нибудь, чтобы человек, ищущий чего-то поистине возвышенного и святого, не нашел своего мира, с ним вместе ищущего то, чем он воспламенен? Можно ли думать, что ты не найдешь человека, несущего родину в сердце и готового взвалить себе на плечи тяжелейшую ношу бедняка?
Ищи его, ты его найдешь!
Но ты выше, чем тот, кого ты ищешь, и ты должен сам заключить в сердце родину и человечество, тяжелейший груз бедняка ты должен взвалить на собственные плечи. А потом уже ничего не страшись, ищи — в куче мякины ты непременно отыщешь свое пшеничное зернышко. Оставь сомнения; среди людей, живущих в разных условиях, занимающих разное положение, ты найдешь людей, столь же возвышенных душой, как ты, охваченных самыми высокими и священными чувствами, и они смогут и пожелают сделаться учителями, в каких нуждается отечество, какие нужны бедным людям.
Посвяти отечеству свои святые поиски, посвяти их ему искренне и преданно, и люди, в которых родина испытывает столь острую нужду, не только будут найдены, они получат поддержку, их возьмут под защиту, их по
любят и найдут применение их силам! За их цель можно не опасаться. Их жизнь — благодеяние. Государь, обладающий отеческим сердцем, дворянин, исполненный любви к своему народу, священник, христианской жизнью живущий среди своей общины, — все они узнают в таких учителях людей с такою же душой, как у них, увидят в них могучую опору всему самому святому, самому лучшему, что они задумали и что предпринимают. Трудности народного образования, без подобных людей всегда являющиеся человечеству неприступной горой, рушатся тогда, и поток уносит их в море темного забвения, подобно тому как песчаные мели на середине реки,'неподвижно лежавшие сотни лет, смываются могучим .'потоком на глазах у людей, исчезая навеки, затерявшись в неизведанных глубинах.
Все это правда, но надо сказать еще одно. Не следует думать, что сами учителя создают необходимые для подобных поисков и подобного своего использования настроения. Такое настроение должно существовать и без них, помимо них; оно должно основываться на благородстве самой нации, иметь твердую опору в общем направлении сил и наклонностей нации. Там, где этого нет,— пусть там имеются самые лучшие учителя, пусть там найдется сколько угодно людей, которых без труда можно хорошо подготовить для этой цели,—'Никто в стране ими не интересуется. Там, где они показываются, их не распознают; где они высказываются — их неправильно понимают; они одиноко стоят в мире, к которому не принадлежат, в неподходящем для них мире. Чем они благородней, чем более возвышаются над теми, кто не узнаёт и не понимает их, тем тяжелее их положение. Они устают, они должны устать: они бездействуют, их жизнь загублена.
Там же, где все обстоит по-иному, где влиятельный человек, достойный искать хороших учителей и способный найти им применение, заодно с ними стоит, рядом с ними, там, где поэтому их ищут и используют, — там они действительно создают новый мир. Каждому их шагу любовь прокладывает дорогу, и они находят путь к каждому доброму сердцу. За их деятельностью наблюдают спокойно, спокойно ее проверяют. Предрассудки исчезают, сомнения рассеиваются. Умолкает неверие в человеческую природу, на котором держится неверие в дело че
ловеческой природы. Отцы и матери свидетельствуют в их пользу, и их (свидетельству верят. Свободные от эгоизма надежды и предчувствия священного свойства еще выше поднимают тогда силу их стремлений. Священнейшие узы человечества обретают новую жизнь. Снова дети станут источником радости для родителей, как это давно уже не имело места. Родители снова станут благодеянием для детей, как этого давно уже не было... Снова воцарится мир в тысяче мест на земле, где его давно не было, и люди станут в тысяче разных случаев с добротой относиться друг к другу.
Но к чему эта прекрасная мечта в эпоху, когда благородный человек, оглянувшись на окружающий его реальный мир, от которого зависят все его усилия осуществить такую мечту, рискует обратиться в соляной столб, подобно жене Лота? * Такой вопрос задают тысячи людей, которые желали бы лучшего положения вещей, и я первый со сжавшимся от боли сердцем хотел бы задать такой вопрос. Я вспоминаю, однако, изречение предков: «Где нужда тяжелей всего, там божья помощь ближе всего»*,— эти святые слова вновь поднимают мой дух и рассеивают настроения страха, вызванные таким вопросом. Это в природе самого дела: крайнее отклонение от исходной точки круга представляет собой в то же время и ближайшую точку, с которой начинается обратное воссоединение с исходной.
Совершенно бесспорно, что вследствие эгоистической изощренности культуры, воздействующей на принципы, образ жизни и притязания, свойственные духу нашего времени, мир отклонился от истинных основ простого, исполненного силы, всеобщего народного образования; отклонился и уклонился в ложном направлении более неестественным и насильственным путем, чем это, может быть, случалось когда бы то ни было на протяжении тысячелетий. Однако как раз эта наивьгсшая точка .наших заблуждений в деле, столь глубоко затрагивающем всю нашу жизнь, все наше счастье, весь наш покой, — как раз она и должна вывести нас из этих заблуждений, раньше или позже сделав для нас совершенно невыносимым состояние, к которому она нас ведет. Это неизбежно, такое состояние в корне противоречит существу человеческой природы, высшей сути наших душевных помыслов. В самом деле, следы воздействия такого состояния уже за

метны повсюду, проявляются разносторонне и громко в чувствах глубокой подавленности среди благороднейших и лучших.людей! Тысячу раз тысяча слез пролита над несчастьем дурно воспитанных, неудачных детей, и тысячу раз тысяча горьких забот из-за недостатка должных воспитательных средств омрачает думы лучших отцов и лучших матерей во всех странах.
Разве не так? Ты смеешь заявить, что это не так? Вот я оглядываюсь и, куда ни посмотрю, повсюду вижу: отец и мать, всем сердцем заботясь о счастье жизни, о покое своих детей, видят мир, каков он есть, видят, какое воздействие он оказывает на их детей, какое он может оказывать на них воздействие при всех свойствах его развращенности. А затем они беспристрастным взглядом охватывают существующие средства образования и воспитания, которые должны были бы энергично и успешно противодействовать силе этой развращенности во всех ее проявлениях. И все они не 'видят в будущем для своих детей ни утешения, ни успокоения; глубоко озабоченные, они.нижо опускают голову и склоняют взор к земле.
Или это не так? Я еще раз спрашиваю: не так это разве? Кто из отцов и матерей нашего времени, всем сердцем озабоченных будущим в деле воспитания, с благодарностью поднимет взор к отцу небесному за успокоение, принесенное ему существующими воспитательными заведениями для своих потомков? Многие ли из них могут в горе или в счастье спокойно ожидать смерти и, приближаясь к могиле со слезами радости, утешать своего ребенка, остающегося сиротой:              «Не заботься!
Твое отечество заменит тебе меня, твое воспитание обеспечено, как если бы я продолжал жить»? Из тысяч, из десятков тысяч не найдется и одного.
Мы в таком положении находимся, и не нужно закрывать себе глаза на то, что положение наше в этом отношении не лучше. Но отсюда не следует, что мы должны быть безутешны. Нам только нельзя заблуждаться относительно природы средств помощи, а в особенности же относительно персонала, единственно способного принести избавление от зол, тяготеющих в этом деле над нашим временем.
Первых шагов к тому, чтобы отечество могло заменить отца и мать повсюду, где это требуется, нельзя ожидать от какой-либо замкнутой в себе корпорации. 12*              179

Господствующая или подчиненная, духовная или светская, короче, какая бы она ни была, но раз это замкнутая в себе корпорация, она в силу этого одного в высшей степени ограничена в своих возможностях и неспособна к такой чистоте, беспристрастности, согласию, к такой свободе, мужеству и самоотверженности, без которых любая попытка внести в народные массы истинное материнское и отцовское чувство, какое живет в душе отдельного благородного человека, тем более обречена на провал, чем сильнее подавлено и парализовано подобное чувство в народных массах. В таких условиях любая попытка в этом направлении будет напоминать комара, усевшегося на слоне, или каплю, упавшую в море.
Любая узкая корпорация, независимо от цели, ради которой она организовалась, всегда выражает в своих чувствах, мыслях и поступках — в большей или в меньшей степени, более верно или более искаженно — дух своего времени. Она плывет по течению и не способна соорудить плотину, которая задержала бы этот поток или заставила его отступить. Какой бы великой властью ни обладали такого рода корпорации, правительства, коллегии для .поощрения или подавления существующих в стране воспитательных институтов или для их усовершенствования, все же от самых лучших правительств и самых лучших коллегий нельзя ожидать, что они сделают первые шаги, необходимые для изменения существующих установлений или для организации и внедрения новых средств народного образования.
Даже самые лучшие из таких корпораций железными узами соединены с великой взаимосвязью всего существующего; они поседели в руководстве, в борьбе за сохранение и упорядочение всего существующего в этой общей цепи, всегда сильны противоречием; могучи часто с помощью обмана и ошибки, вынуждены наперекор справедливости и любви шагать к поставленной цели. Вот поэтому они не способны считаться с человеческой природой в высшем смысле, всегда склонны рассматривать индивидуум не как самостоятельное существо, а лишь как потерянную частицу целого, частицу, от которой следует отречься. Иными словами, даже самые лучшие корпорации всем существом своим и всей своей деятельностью враждебны высокому взгляду на человеческую природу,' враждебны простоте духа и чистоте сердца, то есть тому,

на чем должно основываться подлинно хорошее воспитание.
Каждый опыт воспитания, имеющий своей целью существенное изменение действующих в области воспитания установлений или, еще больше, их полное преобразование, только тогда и лишь постольку встречает у самых лучших правительств понимание, когда и поскольку его успех заранее гарантируется неопровержимыми фактами. Да так оно и должно быть. В любом случае дело правительств и всяческих ограниченных корпораций состоит больше в том, чтобы сохранять, защищать то, что есть, руководить тем, что есть, а не в том, чтобы создавать нечто такое, чего еще нет. Созидающая корпорация— во всех случаях беспокойная корпорация, и лишь очень редко она бывает благодетельна.
К тому же общественные установления, касающиеся воспитания, так глубоко и всесторонне связаны со всеми прочими установлениями, на которых базируется благо всего человечества и каждого отдельного государства, что, пожалуй, действительно нигде предоставление слепой страсти к новшествам свободы действий не грозит большей опасностью, чем в данном деле. Да ведь бедное человечество так часто уже становилось в этой области жертвой тщеславия и претензий со стороны безосновательных, но блестящих фантазий, что приходится полностью одобрить отношение правительств, когда они, имея подобный опыт, первым обязательным шагом к хорошему считают строгое недопущение нового зла.
Однако факты, своей неопровержимостью способные поколебать даже столь твердые правительства и убедить их предпринять меры к распространению какого-нибудь нового метода воспитания, требуют обязательно предварительной оживленной деятельности превосходных и по- истине редких в нашем мире частных лиц. Убежденные в необходимости лучшего воспитания и воодушевленные предчувствием возможности такого воспитания и его последствий, они как бы поселяются для этой цели в пустыне, несмотря на сопротивление половины мира, избирают ее целью своей жизни и с напряжением всех сил, с готовностью на любые жертвы, при всех обстоятельствах к ней стремятся. Там, где таких людей нет, а больше всего там, где имеется только их видимость, то есть люди, которые хотят взяться за дело, а сами в состоянии лишь критико
вать существующее зло, но не бороться с ним, не выступать против него с конкретными фактами, действующими на широко распространенную испорченность так, как действует полуденное солнце на широкую завесу тумана,— там каждое нововведение в существующий метод воспитания, каковы бы ни были его преимущества, останется только беспочвенным экспериментом. Тот факт, что таких людей мало, ясно говорит о том, что потребность в лучшем методе воспитания в данной стране еще не ощущается в должной мере и что даже самые благородные люди страны не проявляют к нему такого интереса, какого он заслуживает. Где так обстоит дело, не прикасайся к нему, успеха не будет. Все внешние мероприятия, которые могут иметь место для данной цели, в конечном счете послужат только тому, чтобы убедить мир в том, что ты был безумцем, что ты принял разложившийся труп за живое тело и начал живое мужественное дело с питомцами могилы и тления.
Но если такие люди имеются, то там, где они имеются, где они заявляют о своем существовании с силой, достойной подобного начинания, там путь к цели уже проторен. Такие люди способны установить принципы хорошего воспитания и разработать его средства. Надо дать им возможность действовать, как они могут, надо позволить им установить свои принципы и разработать свои средства. Надо облегчить им задачу, помочь довести и то и другое до такой зрелости, чтобы не осталось больше места для противоречия.
Если они довели дело до такого состояния, то остальное уже сделает сама человеческая природа. Ими заинтересуются, ими должны заинтересоваться, иначе не может быть. Они должны любить людей, они должны привлечь материнскую и отцовскую любовь, привлечь все самое благородное в стране. Но цель их еще не достиг- нута. И принципы их, и их средства оторваны от всего существующего. Как они привлекли интерес благородных людей, так же они оттолкнули эгоистичных. У одних они вызвали озабоченность, как бы не лишиться из-за них хлеба насущного, у других—не грозит ли здесь опасность их чести. Глупость повсюду видит в них своего врага, инертность — назойливого подстрекателя, а тщеславие и зависть — соперника, их презирающего. Так всегда бывает: подобный изолированный опыт наталки

вается на тысячи препятствий, со всех сторон его с силой толкают назад, коварно под него подкапываются.
Это в природе самого дела, у него мало друзей, а врагов— (множество. А поскольку и здесь дети тьмы бьивают умней, чем дети света, то все дело находится под угрозой. Даже те, кто превозносит его, причиняют ему больший вред, нежели хулители. Опаснее всего для него, однако, всегда те, кто уже раньше при помощи ни на чем не основанных, но внешне блестящих вспомогательных средств достигли мнимого усовершенствования в деле воспитания, и это настолько ослепило не разбирающийся в существе вопроса окружающий их мир, что он счел их лишенное света начинание началам нового лучшего дня и незаслуженно кадит им.
Вот насколько велики препятствия, встающие на пути серьезных и почерпнутых из самой глубины человеческой природы попыток усовершенствования воспитания.

Еще по теме ВЗГЛЯДЫ, ОПЫТЫ И СРЕДСТВА, СОДЕЙСТВУЮЩИЕ УСПЕХУ ПРИРОДОСООБРАЗНОГО МЕТОДА ВОСПИТАНИЯ:

1. ЗАНЯТИЕ № 14 ТЕМА: ФОРМЫ, МЕТОДЫ И СРЕДСТВА ВОСПИТАНИЯ И САМОВОСПИТАНИЯ
2. С. 325-353. ЗАНЯТИЕ № 15 ТЕМА: РЕАЛИЗАЦИЯ МЕТОДОВ, ПРИЕМОВ, СРЕДСТВ ВОСПИТАНИЯ В ПРАКТИЧЕСКОЙ РАБОТЕ ПЕДАГОГА
3. 875. 5. Содействие воспитанию несовершеннолетних.
4. § 1. Понятие метода, приема воспитания. Классификация методов воспитания
5. 6.1. ПОНЯТИЕ МЕТОДА ВОСПИТАНИЯ. КЛАССИФИКАЦИЯ МЕТОДОВ ВОСПИТАНИЯ
6. МОЖЕТ ЛИ ЖЕНЩИНА ДОСТИЧЬ УСПЕХОВ В БИЗНЕСЕ: ВЗГЛЯД СОВРЕМЕННЫХ АНАЛИТИКОВ
7. Проблемы школьного советского воспитания Методы воспитания
8. Социальная педагогика как метод обучения и воспитания. Классификация методов социальнопедагогической деятельности
9. ? 13. МЕТОДЫ И СРЕДСТВА ОБУЧЕНИЯ. КЛАССИФИКАЦИЯ МЕТОДОВ
10. Критический взгляд на гуманистическую парадигму воспитания экологической культуры
11. Взгляды на воспитание девочек и мальчиков в эпоху капитализма (Ж.Ж. Руссо, Дж. Локк и др.)
12. ? Пути и средства социального воспитания
13. ? 9. КОЛЛЕКТИВ КАК СРЕДСТВО ВОСПИТАНИЯ
14. 2.7.2. (Лена успеха и адаптация (уточнение понятия «успех»)
15. Пути и средства воспитания семьянина.
16. § 2. Выбор методов воспитания