Когда сходит в могилу большой философский дух, создавший свою собственную систему и в течение своей жизни испробовавший ее и изживший в различных направлениях, в прошлое отходит такая категория философского творчества, которая, казалось, еще несколько дней тому назад знаменовала собою философскую современность, была, так сказать, энте- нехиальной или монадической формою еще вчера господствовавшей философской системы.
То, что совсем еще недавно представлялось таким близким, животрепещущим, насущным и обсуждение чего до крайности затруднялось субъективизмом »гой близости, вдруг сразу становится в некотором отдалении, получает перспективу, а вместе с нею и необходимую для беспристрастной оценки объективность. Просыпается сознание того, что эпоха, стоящая под знаком этой системы, изжила себя, закончила внутренний цикл своего энтелехиального раз- нития, что наступает новая эпоха, нарождается новая энтелехия, обещающая новую философскую систему, новую категорию философского творчества. Если при этом «ученики» продолжают еще свою «ученическую» работу и все снова и снова заявляют о том, что система отошедшего знаменует собою современность, представляет последнее слово философской мудрости и дает самоновейший ответ на философские загадки, вполне удовлетворяя тем наличные потребности, то от этого положение дела нисколько не меняется. Ибо причиною такого «ученического» заявления может быть только одно из двух: либо они ограничены и узки и далее слов «учителя» вообще не способны видеть никаких иных горизонтов, — и в таком случае новая эпоха и идет, и пройдет мимо них в силу их косного «ученичества»; либо, фактически двигаясь вперед вместе с эпохой и уже оставив позади себя своего «учителя», они 390 Б. В. ЯКОВЕНКО просто еще не дошли до сознания того, что сами своими собственными мыслями и словами зачинают уже новую эпоху, вешают новое категориальное откровение философского духа. * * * В лице Вильгельма Шуппе философский мир потерял, бесспорно, очень крупного оригинального мыслителя, который в свое время рукоположил отходящую ныне философскую эпоху на царство и за все время ее существования неустанно шел в первых рядах ее поборников, никогда не сворачивая с прямого пути, никогда не отказываясь от изначально принятых основоположений. Если что и мешает признать Шуппе в подлинном смысле слова философским гением и поставить в рядах тех философских умов, которыми знаменуются кардинальные этапы философского мышления, то это — только своеобразный характер той эпохи и того движения, одним из вождей которого ему суждено было стать. Не отдельный мыслитель знаменует собою эту эпоху, а совокупные усилия многих мыслителей, главным же образом двух из них: его — Шуппе и Германа Когена; такова уж внутренняя природа и логика этого движения. И потому-то категория философского духа, только что изжитая и ныне вместе со смертью Шуппе как бы отходящая в прошлое, отмечается не столько именем отдельного гения, сколько словом, указующим на ее внутреннее устремление. Имя ей — неокантианство, а ближайшая ее характеристика — гносеологический имманентизм. Любопытно распределились роли Шуппе и Когена в утверждении и проведении этого движения. В то время как Шуппе сразу же шагнул in medias res 1 систематического анализа и синтеза, сразу же стал строить новую систему гносеологического имманентизма своими собственными силами, Коген обратился к исторической подготовке движения, желая сначала взять все, что можно, от Канта и его первых последователей, чтобы уже на такой исторически расчищенной и тем облегченной почве строить здание собственной философской системы. Эта историческая подготовка, эта ориентировка на Канта и его систему, от которой и получилось наименование новой, тогда надвигавшейся системы неокантианством, имела в первые десятилетия несомненно больший успех и более многочисленных последователей: неокантианство заслонило собою гносеологический имманентизм в новом движении. И это привело к одному в высшей степени прискорбному недоразумению. А именно: немалым числом мыслителей новое движение было усвоено только со стороны его исторической 1 [в самую суть дела (лот.)] МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 391 нпдттовки, своеобразный и генуинный характер новой выступающей категории философского духа был просмотрели на дви- фгмие во всем его целом было поставлено гнетущее и философскими и >рное клеймо «эпигонства». Слово «неокантианец» и «эпигон» • ниш в устах очень и очень многих синонимами.1 Между тем такая квалификация лишена правомерности не мшько по отношению ко всему так называемому неоканти- (ик кому движению целиком, но даже и по отношению к тому I I о аспекту, который по праву носит имя неокантианства. Действительно, те мыслители, которые взяли своим лозунгом г иона «назад к Канту», совсем не хотели возвращаться к букве Клптова учения, повторять слово в слово его мысли, переска- 11,1 пять его систему. Возвращаясь к Канту, они преследовали траздо более систематическую, глубокую и оригинальную мель: они возвращались к тому критическому методу, который in первые был систематически развит и упрочен Кантом, воз- и|кидались к очагу нового и на этот раз, как они думали, поставленного на твердый научный фундамент философского mi,пиления. И они делали это только и только для того, чтобы, иернувшись и укрепившись на этой упроченной основе, затем Работать философски за свой счет. Только и только это со- шание руководило ими в те поры, когда, погрузившись с головою в труды Канта, они стремились тщательно проанализировать каждое его слово и жарко спорили по поводу глмых ничтожных на первый взгляд мелочей. Они подготовлялись и подготовляли. Они учили и изучали Канта, учились у него мыслить и понимать, разбирая его идеи и конструируя in них целое, только и только для того, чтобы потом дать спои собственные идеи или даже системы. Они делали то же, что делает каждый будущий ученый, изучая основы своей мауки с ясным сознанием того, что только по их усвоении он сможет идти дальше и творить самостоятельно. Словом, 1 Подобный смысл имеет, например, суждение, высказанное о неокантианском диижении кн. С. Н. Трубецким (см.: Собр. соч. 1908. Т. И. С. 41 и сл.). И это несмотря пи то, что он является горячим поклонником Канта в самых главных деяниях последнего. «Великое открытие Канта, — говорит он, — состояло в том, что он признал все явления ючио так же, как и самые идеи и необходимые идеалы человеческого разума, — обусловленными a priori трансцендентальным сознанием» (Ibid.
С. 57). «Открытие идеализма состояло не в том, что действительно есть призрачное субъективное представление, а в том, что оно есть истинное объективное, универсальное представление» (с. 172). «У нас многие недостаточно обращают внимание на существенную особенность Канта — на отличие его трансцендентального идеализма от простого иллюзионизма» (с. 169, прим.). • Как показывает история, в учении Канта заключается переход от эмпирического идеализма к трансцендентальному, от субъективного идеализма—к объективному, универсальному идеализму» (с. 295). Но icro, как не неокантийцы, как не эти «эпигоны» или «ныхолощенные критицисгы» (выражение кн. С. Н. Трубецкого, с. 42), кто, как не они, подчеркнули и выявили с особенной силой эти плодотворные стороны кантовского учения? Кто, как не они, сделали из Канта подлинного трансценденталиста и тем представили на общее пользование освобожденный от устаревших одежд и формулировок трансцендентальный метод?! 392 Б. В. ЯКОВЕНКО возвратившись к Канту, они были учениками просто, не учениками в кавычках, не эпигонами. Чрезвычайно наглядным тому свидетельством служит философское творчество Германа Когена. Много лет своей научной деятельности посвятил он разработке и реконструкции Кантова учения, встав с первого же момента во главе той фаланги, которая возвратилась к Канту. Но с самого же начала в каждой строке этого мыслителя чувствовалась скрытая цель его стараний, сквозил оригинальный дух, совсем не задавленный проходимой им школой кантовского метода философствования. С каждым новым его произведением, неизменно связывавшимся с именем Канта, этот дух проглядывал все больше и больше, так как больше и больше созревал в лице Когена самостоятельный носитель критического метода. И вот, наконец, после более чем тридцати лет неустанного изучения Канта и учения других, близких Канту, Коген почувствовал себя «выучившимся», ощутил в себе готового мыслителя и дал свою собственную систему, родную Канту по методу философствования и общему духу проповедуемой философии, но во всем целом своем принадлежащую только и только гению и уму самого Когена. Можно не соглашаться с основоположениями когеновской философии, можно считать их насквозь ложными, отвергать даже тот метод, который проникает их, а вместе с ним и весь критицизм вообще. Можно считать систему Когена, а вместе с ним и всю новую и новейшую философию, поскольку она проникнута аналогичными аспирациями, искривлением, болезненным состоянием человеческого духа, можно клясть ее и предавать анафеме, как наущение дьявола.2 Но одного у нее нельзя будет никак отнять, это — того, что система Когена есть его система, есть философия Когена, т. е. что она оригинальна. А это и будет значит, что неокантианский аспект всего последнего периода был лишен по своей внутренней сущности эпигонского обличия и что сделать слова «неокантианец» и «эпигон» синонимами было несправедливо. Еще более разителен в этом отношении пример Вильгельма Шуппе. Встав вместе с Когеном во главе ныне отходящей эпохи и будучи, подобно ему, одним из властных вдохновителей неокантианства, Шуппе при этом, как было упомянуто, с самого же начала отдался систематическому укреплению неокантианской позиции и самостоятельному про- 1 «Наша задача — двигать вперед теорию, развивать ее, а не пережевывать старое» (Н. Бердяев. «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. 1901. С. III). Вот как метко в двух словах умел Н. Бердяев защитить неокантианское движение в те недавние времена, когда он чувствовал, что «только трансцендентальная философия обосновывает познавательный объективизм» (с. 20). 2 См., например: Бердяев Н. Философия свободы. 1911. С. 4 сл., 22 сл., 99 сл., 121 сл., 135 сл., 140 сл.; Булгаков С. Философия хозяйства: 1912. С. 13 сл., 34, 199 сл. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 393 иедению критического метода. Дело Канта он уразумел и ииитал в себя быстро, еще не сходя с ученической скамьи и прямом смысле этого слова. Ни один из его трудов не носит на себе печати подготовительной разработки Кантова учения, печати конкретно проделываемого исторического возврата к Канту. И тем не менее все его мышление насыщено мотивами кантовского критицизма, руководствуется его максимами и задачами, дает ответы в его духе, служит укреп- пению и развитию его дела, — словом, является по существу своему тоже возвратом к Канту, но только чисто систематическим, идейным, методическим. Это вряд ли может быть сколько-нибудь серьезно подвергнуто сомнению, хотя бы уже потому, что центральное усилие Шуппе — утвердить познавательный имманентизм, сохраняя при том объективизм и бытийность, — есть именно то, чего всегда добивалось неокантианство, видя в этом истинный метод кантовского критицизма. В лице Шуппе, таким образом, то движение, которое по одному из своих аспектов, именно по его подготовительно историческому аспекту, принято называть неокантианским, уже в первые годы своего существования обнаружилось во всей своей оригинальности, показало себя со стороны своего самостоятельного, творческого существа, выявилось как особая категория философской мысли. Так что, не посодействуй тому, с одной стороны, неблагоприятно сложившиеся исторические обстоятельства, а с другой — произвольное смешение шупповского имманентизма с внутренно чуждыми ему учениями,1 — печального обвинения неокантианства в эпигонстве могло бы и не последовать. * * * Нижеследующее изложение ставит себе целью вскрыть основные и характернейшие моменты шупповского критического или гносеологического имманентизма и тем конкретнее и обстоятельнее продемонстрировать ту оригинальность, которая присуща его учению, а через него и всему неокантианскому движению. Так, думается, лучше и достойнее всего будет почтена память отошедшего.2 1 Например, с учениями Лааса, Шуберта-Зольдерна, Кауфмана, с одной стороны, Лнснариуса — с другой. Из них трое первых являются безусловными сторонниками сенсуалистического психологизма (отчасти под влиянием Юма), Авенариус же — ярый при- иерженец биологизма в философии. Сам Шуппе полагал, что близок указанным мыслителям. Он упускал при этом из виду, что является принципиальным противником психологизма и биологизма, и руководствовался сходством в пунктах менее принципиального значения. 2 Шуппе оставил после себя немалое наследие. Но ббльшая часть его произведений рассыпана по различным журналам. Поэтому нижеследующий список не рискует пре 394 Б. В. ЯКОВЕНКО