«...Seit in Uranias Aug’, die tiefe Sich selber klare, blaue, stille, reine Lichttlamm’ ich, selber still, hineingesehen: Seitdem ruht dieses Aug’ mir in die Tiefe Und ist in meinem sein — das ewig Eine.
Lebt mir im Leben, sieht in meinem. Sehen».1 J. G. Fichte. Nagelassene Werke. Bd III. S. 347. «Seiet das Rechte, so werdet ihr auch das Rechte denken; lebet geistig das Eine, so werdet ihr dasselbe auch anschauen».2 /. G. Fichte. S?mmtliche Werke. Bd VIII. S. 367. Милостивые государыни и милостивые государи! Чтобы проникнуть в сущность учения какого-либо мыслителя, всегда полезно бывает сначала заглянуть в душу ему симому, прислушаться чутким ухом к биению его внутреннего существа или, выражаясь более школьным и спекулятивным м илком, — феноменологически вскрыть и рассмотреть основное устремление его духа, питающее его жизнь, составляющее сю личность и проникающее собою все его значительные мысли, помыслы, хотения и поступки. В том, что это так, убеждает нас и сам великий философ, помянуть истекшее столетие со дня смерти которого мы собрались сюда. «Что за философию выберешь ты, — говорит он, — это зависит от того, что ты за человек; ибо философская система — не мерт- пмй скарб, который можно по произволу либо выбросить, 1 [«...С тех пор как, заглянув в глаза Урана, Я, молчаливый, там увидел глубокое, ясное Лазурное, чистое, светящееся пламя; С тех пор покоится тот взгляд во мне в глуби. И в моем бытии — Вечное Одно Живет мной в жизни, видит моим зрением» (нем.) 1 2 [«...Если было бы Правое, то вы бы стали мыслить Правое, если бы существовало мухоино Одно, то вы бы стали то же самое созерцать» (нем.)] либо оставить, но одушествляется душою человека, ее имеющего».1 Может быть, ни в ком, исключая Сократа, на всем протяжении истории философской мысли человек и философскоо учение не объединялись до такого неразрывного единства, ни в ком не переливались друг в друга с такой непосредственностью, естественностью и свободой, ни в ком не отсвечивались друг в друге с такою полнотою, как именно в Фихте, Он выбрал свою философию, вознесся духом своим до ео спекулятивных высот и таким образом дал своей личности дышать и наслаждаться окружающим их чистым, прозрачным воздухом истины именно и только потому, что он был определенным, по своеобразию своему исключительным и такой высоко-спекулятивной философии совершенно адекватным человеком. И так как высота и прозрачность его спекуляций естественным образом делают его учение малодоступным и трудно усвоимым, то особенно полезно (чтобы не сказать: необходимо) к его построениям подходить не прямо, а через посредство предварительного уяснения себе его личности. Эта последняя непосредственно конкретнее, уловимее, нагляднее в существенных своих чертах его философских построений. На пути к ней не стоит непосредственно трудности высшего теоретически-созерцательного напряжения, наличностью которого обусловливается уразумение философской системы Фихте. С другой стороны, постепенно возрастающее феноменологическое проникновение в Фихте как человека, постепенно увеличивающаяся освоенность с его внутренними директивами и устремлениями является одновременно, в силу упомянутого только что единства, и умственным приближением к самой его системе, все более и более поднимая входящего в духовное общение с личностью Фихте до теоретического созерцания сущего по способу великого мыслителя. Именно этот путь уразумения фихтевских спекуляций избираю я сейчас в надежде, что так я успешнее всего справлюсь с моей далеко не легкой задачей и действительно помогу Вам подняться до осознания самой сущности и руководящей идеи фихтевских спекуляций. Человек-Фихте да послужит нам отправным пунктом и вспомогательным образом в деле уразумения философии Фихте. 1 Samtliche Werke. 1846. Bd I. S. 434. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 375 I Человек-Фихте, как и всякая личность вообще, определяли двумя следующими основными жизненными моментами: одной стороны, внутренней формой своего существования, моей душевной закваской, своим интимным устремлением, а другой — доминирующей потребностью той эпохи и атмо- • форы, в которой протекает его жизнь. внутренней формой, движущим рычагом всей жизни Фихте шшиется воление к действенной истине, к конкретному живому, осуществленному разуму, к убеждению. Знать и тем самым нсйствовать, действовать и тем самым пребывать в знании — йот фундаментальнейшая потребность его духа. Тут и речи не может быть ни об одностороннем практицизме прагматического характера, ни о схематически-формалистическом рацио- ипдизме. И именно так понимает и характеризует себя сам философ. «Хотя для меня, конечно, — говорит он, — и не милым благом является обладание такой философией, которая приводит мое сердце в согласие с моим умом, — однако же я |>ы ни на минуту не поколебался отказаться от нее, если бы мне показали ее неправильность, и вместо нее принять учение, совершенно нарушающее такое согласие, если бы только оно оказалось верно, и считал бы, что этим я исполнил свой долг».1 Но, с другой стороны, философ, по его мнению, «не должен ставить знание на место жизни и таким путем разде- нмваться с жизнью; нет, он должен жить, и жить именно через посредство своего познания сущности знания. Этого, т. е. жить истинной жизнью, он не мог бы без своего знания. И именно таким философом является он сам в своих глазах: «У меня, — говорит он, — движение сердца рождается только и только из совершеннейшей ясности; и не могло бы случиться, чтобы достигнутая ясность не охватила вместе и моего сердца».3 Этой внутренней форме фихтевского существа в совершенстве соответствует и внешняя форма его существования. В те дни, когда знакомство с кантовской философией открывает ему искомое царство действенной истины, когда до того не осознававшаяся еще им внутренняя форма его духовной жизни воцаряется в нем с беспредельным могуществом и ясностью и сердце, таким образом, приходит в согласие с умом, — в те дни с такой же ясностью предстает пред его умственным тором и его жизненная задача: «Если только я найду время и покой, я тотчас же отдам их всецело философии Канта, — пишет он Ахелису. — Забросить в сердце людей основополо- 1 J. G. Fichte’s Leben und literarischer Briefwechsel (Von seinem Sohne J. G. Fichte). ) Aufl. 1862. Bd II. S. 212. 2 Ibid. Bd II. S. 183. 3 Ibid. Bd I. S. 331. 376 Б. В. ЯКОВЕНКО жения его морали в популярных лекциях, с силой и жаром, было бы, пожалуй, благодеянием для мира».1 И он действительно становится пророком и как бы внешним воплощением носимого им в душе и изживаемого знания. Философия на кафедре и философия в книге, философия в слове и в писании является для него простым инструментом сообщения другим и вложения в их души своего интимнейшего убеждения, той действенной философии, в которой пребывает его дух и которая является для него самого живой истиной. Могущественное и неизгладимое впечатление оставляют на слушателей его речи, — впечатление, совершенно несравнимое по силе своей с тем, которое производили на них речи предшественника Фихте по кафедре в Йене, Рейнгольда. Вот свидетельство тому. «В Фихте верят так, — пишет один из его современников, Форберг, — как никогда не верили в Рейнгольда. Правда, его понимают еще менее этого последнего, но тем более верят в него... Философия Фихте, так сказать, философичнее философии Рейнгольда. В своих речах Фихте ищет повсюду и раскапывает истину. В грубых массах извлекает он ее из глубины и разбрасывает вокруг себя. Он не говорит о том, что хочет сделать, а делает это... Фихте на самом деле думает путем своей философии воздействовать на мир. Склонность к беспокойной деятельности, живущая в груди у каждого благородного юноши, тщательно выращивается им и питается, чтобы в свое время принести плоды. Дух фихтевской философии — дух гордый и смелый, которому слишком узка область человеческого познания во всех ее уголках и концах, который пролагает для себя новые пути каждым шагом, им совершаемым, который борется с языком, чтобы получить от него достаточно слов для обилия своих мыслей, который не ведет нас, а охватывает и уносит, и пальцы которого, касаясь любого предмета, превращают этот предмет в развалины. Что особенно сообщает фихтевской философии совсем иной интерес, чем тот, который представляет собою рейнгольдская философия, так это то, что во всех его исследованиях живет движение, стремление, позыв до конца решать труднейшие проблемы разума... Философемы Фихте — это исследования, в которых мы видим перед своими глазами становление истины и которые по тому самому обосновывают науку и убеждение... Основной чертой характера Фихте является высочайшая честность. Такой характер обычно мало интересуется деликатесами и тонкостью. В его писаниях тоже встречается мало и в полном смысле слова красивых мест; но зато лучшие места из написанных им носят всегда характер величия и силы. Да и говорит он, собственно, не красно; но все его слова полны значения и 1 Ibid. Bd I. S. 109. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 377 иге а... Речь Фихте не льется с такой непрерывностью, приятностью и мягкостью, как речь Рейнгольда; она шумит, как Пури, расходующая свой внутренний огонь в нескольких ударах. Он не трогает, как Рейнгольд, но он поднимает душу... он ючст создавать больших людей... Его взор карает; его поступь полна непокорности... Фихте хочет, опираясь на свой дух, руководить эпохой, зная ее слабые стороны; и потому он подходит к ней со стороны политики... Его фантазия не блещет красками; но она полна энергии и мощи. Его образы не IIпеняют; но они смелы и величественны... Он проникает в I имую глубину своего предмета и вращается в царстве понятий г такой непринужденностью, которая свидетельствует о том, что он не только живет в этом невидимом царстве, но и царит гам безраздельно».1 II Если мы обратимся к той эпохе, в которой пришлось жить и действовать нашему философу, то мы сразу же подметим удивительную гармонию между запросом, потребностью времени и тем, чего хотел и что способен был дать Фихте. Упадок просвещенного абсолютизма и французская революция в общественно-политической жизни Европы, отказ от интеллектуал истической универсальной науки-философии с ее детерминизмом и схематизмом и кантовское утверждение свободы человеческого духа, сопряженное с ограничением царства необходимости, в сфере философии, — вот знамения времени. Нужно было сохранить плодотворное из отходящей эпохи и дать распуститься и зацвесть ростку нарождающейся. Нужно (>ыло суметь удержать внешний конструктивный рационализм разбитого интеллектуализма и вместе с тем открыть широко днери философского строительства вдее свободы. Словом, нужно было сочетать Спинозу и Канта друг с другом. Спинозу — I’ Кантом, для того чтобы вдохнуть жизнь в мертвенный modus Keometricus2 философского изложения, внутренно сорганизо- иать философское знание; Канта — со Спинозой, для того чтобы дать этому знанию подлинную внешнюю организацию, (>e:i которой внутренняя организация лишена всякого влияния, иеякого жизненного значения и потому не может быть организацией в подлинном смысле этого слова. Кант пробудил Фихте от детерминистического сна, от «интеллигибельного фатализма», как выражается однажды сам Фихте,3 поставив в центре его сознания идею самодейственной 1 Ibid. Bd I. S. 220-222; ср. 233. 1 (геометрический способ (лат.)] ' Samtl. Werke. Bd I. S. 263 Anm. свободы, и тем дал ему возможность понять самого себя, свою миссию и свое интимнейшее устремление. «Влияние, которое оказывает эта (Кантова. — Б. Я.) философия, особенно ее моральная часть... на всю умственную систему человека, — пишет однажды Фихте, — та революция, которую она произвела особенно во всем моем образе мыслей, непостижимы... Я теперь всем сердцем моим верю в свободу человека и ясно вижу, что только при таком условии возможны и долг, и добродетель, и мораль вообще».1 «Прямо-таки непостижимо, какое уважение к человечеству, какую силу возбуждает в нас эта система!».1 Но, с другой стороны, постоянное стремление Фихте сравнивать свою систему с системой Спинозы, постоянная потребность раскрытием основного догматического заблуждения Спинозы демонстрировать истину,3 а еще того более — постоянные открытые заявления о своей близости ей, доходящие до утверждения, что «теоретическая часть нашего наукоучения... есть на деле... систематический спинозизм»,4 не оставляют сомнения в том, что и Спиноза живет в душе Фихте. Пришедшая к Фихте от Спинозы ицея в себе самодовлеющего, самоисчерпывающегося в своей бесконечности абсолютного, а равно и идеал геометрически ясного и связного знания, никогда не покидают философских спекуляций Фихте, получая от кантовской идеи свободы только новое, преображающее их внутреннее истолкование. Итак, эпоха Фихте освободилась уже внутренно от консервативного и пустопорожнего, безжизненного схематизма; но ей мало было и простых чувств, и пожеланий, простых эмоциональных переживаний свободы. Ей нужно было живое знание свободы и свободная жизнь в знании. Именно эту черту и воплощал в себе Человек-Фихте. III Что же за философию избрал себе этот воплотитель действенной истины, этот апостол живого знания и убеждения? Колебаться в ответе было бы трудно, даже не зная творений Фихте и будучи знакомым лишь с одной его личностью. Совершенно ясно, что при цельности своего характера, при внутреннем единстве своего духовного уклона и стремления он мог избрать и должен был избрать только такую философию, 1 J. G. Fichte’s Leben und Briefwechsel. Bd I. S. 107. 2 Ibid. Bd I. S. 110. 3 Ср.. например: Samtl. Werke. Bd I. S. 120 ff., 155 f.; Bd II. S. 88 f., 108 f., 130 f.; Nachgel. Werke. Bd II. S. 116. J. G. Fiche’s Leben und Briefwechsel. Bd II. S. 217, 357, 366 f., 371. 4 Samtl. Werke. Bd I. S. 122. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 379 чннорая систематически развивала руководящую его жизнью и трсделяющую его дух идею: идею действенной истины, живого ишния. И столь же несомненно и ясно, — и по тем же самым причинам, — что, избрав себе такую философию, он должен III.IJI резко отвергнуть состоятельность и даже самую возможность всякой другой и признать размышление, сознательно и II и бессознательно руководствующееся идеями иного порядка, in прямое отрицание философии, за пародию на нее, за враж- нг(жую истинному философскому духу и гибельную для него инстанцию. Эта отрицательная инстанция, при всем разнооб- р|пии подходящих под нее оттенков, получает у Фихте единое пп шание догматизма и соответственно единообразную в существе своем характеристику и отповедь. Равным образом подлинное философское познание, или философское познание кик таковое, запечатлевается у него тоже единым и по существу сиосму не менее значительным определением: это — критический, трансцендентальный идеализм, или идеализм просто и без шитетов. Догматизм — это в том или ином отношении или смысле ограниченное и, значит, несвободное размышление о сущем. “Принцип догматика — вера в вещи как таковые». У догматика мысль обусловливается вещью; она не дает себе как следует отчета в своих действиях, не чувствует ясно своего существа, не. видит хорошо своей цели; она стиснута и кругом обложена чем-то ей противоположным, чуждым и потому недоступным и непонятным. Догматики, «не поднявшись еще до полного чувствования своей свободы и абсолютной самостоятельности, находят себя самих только в представлении вещей; они наценены лишь рассеянным, за объекты цепляющимся, только из них, в их множественности взятых, извлекаемых самосознанием. Их образ отражается им только в вещах, как в зеркале; если убрать эти вещи, то и их самостная сущность тотчас же потеряется... Всем тем, что они представляют собою, они стали и действительности благодаря внешнему миру. Кто действительно является только продуктом вещей, тот никогда не сможет смотреть на себя иным взором».1 Это — рабы наличного предмета, узники фактической данности. Это их психологией и поведением держится всякая рутина, всяческий консерватизм, все предрассудки, провинциализмы, суеверия. Правда, хоть догматизм и знаменует собою отрицательную, консервативную инстанцию, он не во всех сферах своего применения и не при всех степенях своего проявления должен t)i,ггь признан одинаково принципиально отрицательным и отвергнут с одинаковой принципиальной прямолинейностью. Гак, в сфере повседневной конкретной жизни, в сфере так 1 Ibid. Bd I. S. 433. называемого естественного или здравого рассудка догматическое цепляние за факты равно и естественно, и простительно, Оно вызывается простою ограниченностью горизонта житейского ума, специальной направленностью его стремлений, неизбежным провинциализмом самой жизни. Лишь очень немногие души находят в себе импульс и силы возвыситься над привычками и суевериями своего круга людей и дел; ещо меньше таких людей, которые оказываются способны распространить свое Я на весь мир и встать на точку зрения универсального сознания. И это так понятно, ибо глубоко коренится в самой природе человека! Точно так же и научная деятельность всегда определена с неизбежностью своего рода догматизмом. Правда, в ее сфере не может быть уже и речи о суевериях и обычаях повседневной жизни: ведь научная мысль оказывается слишком часто прямым врагом и победоносным противником здравого рассудка, слишком часто достигает закономерного истолкования чувственных, конкретных фактов, тем самым преодолевая догматизм непосредственного восприятия! Но и она всегда отправляется от определенных предпосылок и формального и материального характера, которых сама в каждой из своих специальных сфер не подвергает рассмотрению, просто-напросто принимая их на веру. Равным образом и религия при всем своем критическом отношении к миру ощущений и рассудка, при всем своем недоверии к чувственно фактическим данным все же всем телом своим опирается на сверхчувственный факт откровения, который она просто приемлет и перед наличностью которого безмолвно склоняется.1 Недопустим, невозможен, нестерпим догматизм только в одной сфере — в сфере философского размышления; и при этом принципиально в сущности безразлично, какова его степень, форма или modus vivendi.2 Философское размышление по самому существу своему отвергает какие-либо внешне- полагаемые ему границы, ибо у этих границ оно перестает быть самим собою и тем обессмысливает и обесценивает всю свою предыдущую деятельность. Философское размышление должно разуметь сущее в его начале и существе и из этого начала понять все отдельные проявления, все специфические данности сущего. Оно должно освободить себя от всех родов, форм и степеней фактичности, т. е. неосознанной, непостиг- нутой в ее внутреннем законе предметности, будь то чувственно данный факт, рассудочно-научная предпосылка или религиозный догмат. Даже факта сознания или личного, субъективного Я, столь непосредственно близкого каждому человеку, 1 Ср., например: Nachgel. Werke. 1834. Bd I. S. 25 f.; Bd II. S. 393; Bd III. S. 114 f. 2 [способ существования (лот.)] МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 381 ис может она признать своим отправным пунктом, так как и он непосредственно запечатлен субъективизмом, провинциализмом, ограниченностью и непроясненностью любого иного факта, любой иной вещи, и так как, — что самое существенное,— сознание всецело определяется в своем существовании соотнесенностью своею какому-либо внешнему по отношению к нему предмету или факту. Философии необходимо такое начало, такая основа, такой принцип, который бы, оправдывая п объясняя все остальное, в то же время и себе находил в себе самом и через самого себя оправдание и объяснение, снимая с себя последнюю тень фактичности, был бы совершенно сверхфактичен, т. е. ясен и прозрачен до конца, и осуществлял бы критическую сознательность или разумность по всем ее объеме.
Такого начала философское размышление достигает только и идеализме, только в нем становясь подлинным философским знанием или спекуляцией. В противоположность догматике факта идеализм раз и навсегда устанавливает для себя положение: все данное, всякий факт есть прежде всего познавательная данность', и потому, чтобы познать его в его существе, его начале и законе — а ведь это только и будет его познанием и прямом и собственном смысле слова, — нужно сосредоточить свое внимание на познании, его определениях, его внутренней структуре. Философски или идеалистически познать сущее значит познать его как продукт и содержание познания, значит постигнуть его в его познавательном становлении или генезисе.‘ Это становление или генезис данного или явления не дано нигде и никак, его нельзя найти в виде познавательного содержания, так как оно лежит в основании каждого содержания, каждого факта, так как оно есть то, что обусловливает собою всякое обусловленное и определенное и само, значит, есть нечто безусловное и сверхопределенное. Правда, чтобы открыть его пребывание, можно взять исходом какой угодно факт; но при этом вся трудность, а вместе с тем и весь смысл идеалистически-философского приема будет состоять в том, чтобы отмыслить в фактическом всю его внешнюю, условную фактичность, не исключая и самой его фактической данности в индивидуальном сознании и индивидуальному сознанию, •г. е. самой данности индивидуального Я. «Постольку науко- учение постигает, что может иметь своим объектом лишь одно знание и является учением о знании, совершенно элиминирует бытие и явственно признает, что никакого учения о бытии не может быть; вместе с тем благодаря этому оно является трансцендентальным идеализмом, т. е. абсолютным выделением бытия путем самоотчета. Наукоучение и трансценденталь 1 Ср.: Nachgel. Werke. Bd I. S. 127; Bd II. S. UO, 194, 268, 303 ff. 382 Б. В. ЯКОВЕНКО ный идеализм значит одно и то же. Кто говорит: учения о бытии не существует, единственным возможным абсолютным учением и наукой является наука о знании, — тот является трансцендентальным идеалистом, признавая при этом, что знание есть высшее, о чем можно знать».1 Что же открывается тогда взору познающего идеалиста, как основание всякого фактического содержания познания? Нечто безусловно сверхфактическое, Thathandlung, чистое порождение, чистое дело-действие, как любит выражаться Фихте. Только в нем достигается истинная философская позиция; только на нем и из него можно строить философское знание как знание о существе сущего; только им живет и держится сущее как единым движущим и живительным началом; только в нем имеет оно свою подлинную реальность, свое внутреннее бытие. Не факт и вещь в их отдельности, в их субъективной и переменчивой, временной и ограниченной данности являют собою то, что подлинно есть, а чистая самодейственность, самополагание, самоосуществление, самосвобода. «Именно в этом и состоит идеализм истинной философии, — в решительном признании только духовного и сверхчувственного за подлинное бытие и в решительном же отвержении чувственного и фактического без всяких исключений вплоть до их корня, до Я как голого образа первых».2 IV Философия, стало быть, если она хочет быть не пустым звуком и беспочвенной претензией, а действительным познанием, должна быть постижением, знанием знания или науки в порождающем их законе, так сказать гносеогонией3 или логоло- гией4 или, наконец, учением о сущности.5 Такое знание знания и составляет содержание наукоучения Фихте. При этом, чтобы адекватно понять, чего хочет Фихте, нужно раз и навсегда оставить ошибочную мысль о том, будто таким образом наукоучение превращается в построение всех конкретных вещей и данностей мира, так как-де они представляют собою содержания построяемого им знания. Наукоучение есть знание только одного знания, т. е. общепознавательного момента всех вещей и данностей, так сказать, их общей познавательной подстилки, их общей познавательной 1 Nachgel. Werke. Bd И. S. 4. 2 Ibid. Bd I. S. 398. 3 Samtl. Werke. Bd II. S. 399. 4 CM.: Kantstudien. II. S. 102. Письмо к Anrna от 23 июля 1804 г. 5 Kahitz И/. Studien zur Entwicklungsgeschichte der Fichtischen Wissenschaftslehre mit bisher ungedruckten Stllcken aus Fichtes Nachlass. 1902. S. 57 Anm., 82. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 383 конституции. Познание конкретных вещей и данностей, т. е. мсего происходящего в жизни, оно оставляет по-прежнему житейскому рассудку и отдельным научным дисциплинам, само резко отмежевываясь от всякого диалектического фокусничанья и выведения эмпирических явлений из положений чистой мысли.1 Его задача, а равно и содержание, — чисто принципиального характера: представить общий внутренний генезис знания, а через то и всего существующего. Равным образом для понимания Фихте раз и навсегда нужно оставить такое представление, будто основной принимаемый им принцип чистого порождения или дело-действия, именуемый им также Я, имеет непосредственно что-либо общее с тем Я, которое мы хорошо знаем из внутреннего наблюдения нас самих. Дело-действие или генезис лежит за пределами индивидуального Я, есть его условие и основа, в которой и благодаря которой это Я, т. е. наше эмпирическое сознание, впервые только получает свое существование. Порождая и построяя знание, дело-действие полагает между прочим и эмпирическое Я как противочлен предметности вещей, с тем чтобы в лице этого ограниченного внешней предметностью Я стремиться к преодолению им же самим содеянной антиномии знания. Другими словами, эмпирическое индивидуальное Я является для Фихте не порождающим принципом знания, а лишь одним из участвующих в становлении знания моментов; и притом — моментом, подлежащим преодолению в знании, ценою какового преодоления только и покупается полнейшее и окончательное самоутверждение знания в его генезисе.2 Вот что сам Фихте пишет по этому поводу в одном из своих писем к Рейнгольду. «Это первичное полагание, противополагание и деление, — заметьте, не есть ни мышление, ни созерцание, ни ощущение, ни желание, ни чувствование и т. п.; это — вся совокупная деятельность человеческого духа, которая не имеет имени, которая никогда не открывается в сознании, которая непонятна, так как она являет собою нечто такое, что определяется во всех отдельных (и постольку сознание образующих) актах духа, а не какое-либо отдельное определение».3 Отсюда совершенно ясна необходимость и законность другого его утверждения; «первофактом и источником всего фактического является сознание. Как показано в наукоучении, оно ничему не в состоянии сообщить истинность; потому, где речь должна идти об истине, от него нужно и отказаться, и отвлечься».4 1 Ср., например: Samtl. Werke. Bd VIII. S. 366 ff.; Nachgel. Werke. Bd III. S. 116 f. 2 См., например: Samtl. Werke. Bd I. S. 504; Bd II. S. 362, 382; Nachgel. Werke. Bd I. S. 550; Bd 2. S. 95 f., 426; J. G. Fichte’s Leben und Briefwechsel. Bd II. S. 166 f., 202, 204, 324 f. 3 J. G. Fichte’s Leben und Briefwechsel. Bd II. S. 214. 4 Nachgel. Werke. Bd II. S. 195. 384 Б. В. ЯКОВЕНКО Наконец, к числу главных заблуждений, препятствующих правильно понять и оценить смысл фихтевской философии, относится столь обычная характеристика его наукоучения как одной из форм интеллектуалистического рационализма. Между тем на деле наукоучение целиком покоится на интуитивном прозрении, есть изложение интуитивного и интуитивным методом. И тут лучшим защитником самого себя является, конечно, сам Фихте. Вот его собственные утверждения относительно метода его философии, а равно и постижения ее. «В начале моей философии стоит нечто совершенно непостижимое, — пишет он Рейнгольду, — это делает ее трудной, так как уразуметь, в чем дело, можно только с помощью силы воображения; рассудок же не в состоянии оказать никакой помощи...».1 «То, что я хочу сообщить, есть нечто такое, чего, собственно, нельзя ни сказать, ни уловить в понятии и что может быть постигнуто лишь интуицией; то, что я говорю, должно лишь таким образом воздействовать на читателя, чтобы в нем возникла искомая интуиция. Кто хочет изучать мои сочинения, тому я советую считать слова за слова и стараться только о том, чтобы где-нибудь проникнуть в ряд моих созерцаний, продолжая изучение даже и в том случае, если он не совсем понимает происходящее; и так до тех пор, пока где-нибудь ему не засветит, наконец, свет. Этот свет, если только это — полный, не половинчатый свет, сразу же позволит ему встать в ряду моих созерцаний на такую точку зрения, с которой именно и следует рассматривать все целое». Если тем не менее наукоучение обычно воспринимается как своеобразная — интеллектуалистическая диалектика понятий, то этому есть две существенных причины. Первая из них заключается в страшной трудности помещения себя на подлинно спекулятивную точку зрения: человек всегда мыслит в понятиях; спекулятивный же метод требует преодоления понятия, помещения себя выше, поверх понятий.3 Ясным признанием ограниченности мышления в понятиях нужно положить конец их власти и вывести себя в область, свободную от них, в которой и они сами приобретают совсем новый, генетический смысл, — в сферу чистой самодеятельности, цель и закон которой есть она сама и которая для своего собственного протекания и становления полагает себе в виде понятий границы, дабы затем жить в их преодолении. Это возвышение над понятием требует громадной духовной силы и сосредоточенности, требует глубокого проникновения в свою суть, осознания в своем сознании наличности сверхсознатель- ной действенности, в своем эмпирическом Я — Я чистого, 1 J. G. Fichte’s Leben und Briefwechsel. Bd II. S. 214. 3 Ibid. S. 213; ср.: Ssmtl. Werke. Bd II. S. 6 ff 3 CM.: Nachgel. Werke. Bd II. S. 195 f., 228 f., 240 f., 284 f. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 385 и своем фактическом существовании — чистого генезиса или дело-действия. Вторая причина, препятствующая уловить принципиальный интуитивизм наукоучения, заключается в смешении двух следующих рядов: ряда самого генезиса знания п знании и через знание и ряда философской рефлексии над мим и философского его изложения или, выражаясь короче, наукоучения как самой гносеогонии и наукоучения как данного конкретного изложения этой гносеогонии/ Само собою разумеется, что философская рефлексия как рефлексия есть дело рассудка, протекает в понятиях, т. е. интеллектуальных, в себе самих безжизненных схемах. Но следует ли отсюда хотя бы самомалейшим образом, чтобы и то, что стремится постигнуть эта рефлексия и что она постигает отказом от самой себя, преодолением своей интеллектуали- стической ограниченности и безжизненности, — чтобы и оно (>ыло интеллектуалистично? Ведь ясно же, что нет, и что истина как раз в обратном! Наукоучение как гносеогония есть тание о знании, т. е. о самом себе, стало быть, чистое знание, тание в себе и для себя, абсолютное знание, абсолютная самодеятельность, раскрывающая в себе само абсолютное или, что то оке, — самодовлеющую, самочинную и самотворчественную жизнь, абсолютное бытие или реальность свободы. Оно «одним разом и из одного принципа объясняет и себя, и свой предмет,— абсолютное знание есть, стало быть, высший фокус, самоосуществление и самопознание абсолютного знания как такового».2 Как таковое оно даже не может быть в прямом смысле нашим предметом, а лишь «нашим орудием, нашей рукой, нашей ногой, нашим оком, как образно выражается Фихте; и даже оком нашим оно не является, а лишь ясностью взора. Предметом наукоучение делается только для того, кто его еще не имеет и лишь до тех пор, пока он его не имеет; только ради этого излагается наукоучение в словах; кто его обрел, тот, поскольку только он глядит в самого себя, не говорит уже о нем, а изживает, делает, практикует его во всем своем остальном знании. Строго говоря, его даже не имеют, а им бывают, и никто не имеет его раньше, чем сам не станет им».3 «Философию нужно не иметь, а быть ею; нужно нести в себе, как свою неизменную природу, такой абсолютно генетический и понимающий взгляд».4 «Таким образом, наукоучение всегда остается на всем протяжении, какое бы ни сообщалось ему последовательным его изложением, не более как одним и тем же единым неделимым взором, который из 1 Ср., например: Samtl. Werke. Bd I. S. 211, 454, 512; Bd II. S. 360 f.; Nachgel. Werke. Bd I. S. 122. 2 Samtl. Werke. Bd II. S. 77. 3 Ibid. Bd II. S. 10. 4 Nachgel. Werke. Bd I. S. 128; ср.: Ibid. Bd II. S. 6; Samtl. Werke. Bd VIII. S. 372. 13 Б. В. Яковенко ж Б. В. ЯКОВЕНКО нуля ясности, в котором он только есть и себя еще не знает, последовательно и постепенно поднимается до безусловной ясности, в которой он проникает глубочайшим образом себя самого, живет в самом себе и наличествует».1 Словом, наукоучение есть сам абсолютный генезис абсолютного знания, или абсолютная феноменология.2 V Что же несет и сулит такая в себе замкнутая, созерцательная, по своим теоретическим требованиям прямо-таки сверхчеловеческая философия для жизни и человека? Этот вопрос более чем законен и уместен здесь; ибо, провозглашая свою правоту и свою обязательность, эта философия делает это во имя свободы, самодеятельности, ясного самосознания, т. е. во имя лучшего, что только может быть в лучшем из миров. И притом она провозглашает это в повелительном тоне, себя самое объявляя нравственным долгом, высшей обязанностью человека. Кто читал популярные произведения Фихте, тот знает это хорошо, ибо длительно испытывал на себе необыкновенное влияние его морального пафоса. Да и, наконец, по самому своему существу, как раскрытие и осуществление абсолютного генезиса, она явно носит категориально-нормативный характер; ибо в том именно и заключается абсолютность чистого дело-действия или генезиса, что он бесконечен в себе, в самом себе таит бесконечную задачу своего собственного свершения, т. е. сам для себя является долженствованием, практическим законом, моральным принципом.3 Ведь на первый взгляд как будто бы человек жизни должен с ужасом отшатнуться от такой философии, так как она зовет явно к преодолению и отмене жизни! Не этот ли смысл имеет ее грозное выступление против чувственной фактичности, против рассудка, понятий, сознания, против здравого житейского смысла и всех форм догматизма, столь необходимого в жизни всякому человеку? Думать так, однако, — глубочайшее заблуждение! Наукоучение Фихте направлено не к преодолению, не к отмене жизни, а к ее преображению путем преодоления ее внешних, несоответствующих ее внутренней сущности, форм. Через наукоучение должна впервые раскрыться и стать возможной настоящая жизнь, жизнь свободная и разумная. «Философия, — 1 Ibid. Bd II. S. 12. 2 Ibid. Bd II. S. 6: «Значит, в наукоучении понимание понимало бы себя самого; и подлинной задачею наукоучения было бы осуществить такое самопонимание понимания» (ср.: Ibid. Bd I. S. 565 f.). 3 Ср., например: Samtl. Werke. Bd I. S. 465 f., 515 f. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 387 пне говорит Фихте сам о своем наукоучении, — не сухая спекуляция... а преобразование, возрождение и обновление духа н его наиглубочайших корнях, установление нового органа, а (шагодаря тому и некоторого нового мира во времени». Она -образует, преобразует, создает новое бытие». Она «делает реальным и свободным от рабства, лишенного закономерности бытия. Действительно существует и свободен ведь только тот, кто является в своих глазах всецело и во всем руководимым абсолютным законом, кто является в своих глазах продуктом ?•того последнего: ибо реальное в явлении является только как laKOH».1 «Через посредство наукоучения человеческий дух приходит к себе самому и отныне покоится только в самом себе, без чужой поддержки и всецело владеет самим собою, как танцор — своими ногами или фехтовальщик — своими руками».2 «Оно сообщает духу не только внимательность, искусность, крепость, но одновременно и абсолютную самостоятельность, принуждает пребывать наедине с самим собою, жить в себе и господствовать».3 Оно укрепляет характер, понимание и хотение справедливости; оно является лучшею порукою против всякого рода заблуждений; оно заключает в себе критерии и основания познавательной обработки любого предмета и таким образом способно указать каждой науке ее систематическое место в общей познавательной работе и тем прекратить слепое топтание специальных наук в догматических потемках. «Лишь только наукоучение будет понято и принято, государственное управление точно так же, как и все иные искусства и науки, перестанет беспомощно блуждать и топтаться и пробавляться опытами, но подчинится строгим правилам и основоположениям».4 Словом, «наукоучение всем этим укрепляет и обеспечивает культуру, освобождая ее от власти слепого случая и подчиняя власти благоразумия и правила».5 Гели наукоучение будет внутренно принято, если мыслящие поднимутся до его созерцательного постижения, то таким образом «все человечество получит себя само в свои собственные руки... и с этого момента будет делать из самого себя с абсолютной свободой все то, что только захочет».6 «Цель земной жизни человечества — в том, чтобы в течение ее свободно установить все свои отношения сообразно разуму».7 «На духе, на находящей в себе самой свое обоснование жизненности мысли покоится жизнь, ибо за пределами духа в дей 1 Nachgel. Werke. Bd I. S. 399 f. 2 Samtl. Werke. Bd II. S. 405. 3 Ibid. Bd II. S. 404. 4 Ibid. Bd II. S. 408. 5 Ibid. Bd II. S. 407. 6 Ibid. Bd II. S. 409. 7 Ibid. Bd VII. S. 7. 388 Б. В. ЯКОВЕНКО ствительности ничего нет. Подлинно жить — значит подлинно мыслить и постигать истину».1 Таким образом, наукоучение является не только учением о знании, но одновременно и учением о жизни,2 учением о блаженстве3 и учением о мудрости.4 * * * Милостивые государыни и милостивые государи! Напрягите теперь все ваше внимание, сосредоточьте все свои духовные силы, отвлекитесь ото всего преходящего, мимолетного и субъективного, — как того не уставал требовать Фихте от своих слушателей и читателей,5 и таким очищенным созерцательным оком гляньте в смысл всего только что произнесенного. Что говорит оно вам? Нет ли тут чего-то для вас чрезвычайно близкого и знакомого? Я уверен, что вы тотчас же ответите мне решительным да. Да, мы знаем, хорошо знаем то, что раскрыл в своей философии Фихте! Да, его мысль уже гласила нам устами Сократа, рекшего: «познай самого себя»; и она же объяла когда-то весь мир и проникает теперь нас благодаря великой нравственнорелигиозной проповеди Христа! Так ответите вы мне и так только можете, даже должны мне ответить. Ибо действительно Фихте дал философски-систематическое изложение тому, что у Сократа и переживалось и было дано в виде философского диалога, философской майевтики, а у Христа вылилось в проповедь действенного преобразования души человека и человечества. Наукоучение Фихте есть метафизическая разработка христианского убеждения в действенности истины и в истинности подлинного действия. Наукоучение Фихте есть первое подлинно спекулятивное обоснование христианской идеи.6 В этом все его великое значение, в котором оно не было до сих пор постигнуто, в котором постигнуто должно быть и в котором теперь через сто лет после смерти великого философа, как бы во исполнение его собственных слов,7 оно, по-видимому, начинает постигаться. 1 Ibid. Bd V S. 410. 2 Ibid. Bd VIII. S. 371. 3 Ibid. Bd V. S. 401, 541 f. 4 Ibid. Bd II. S. 708 f.; Nachgel. Werke. II. S. 291. 5 Ср., например: Samtl. Werke. Bd I. S. 404; II. S. 59; V. S. 508, 565; Nechgel. Werke. Bd II. S. 122 ff., 183 f. 6 Nachgel. Werke. Bd II. S. 291; Samtl. Werke. Bd V. S. 412, 424, 476. 7 Samtl. Werke. Bd II. S. 397, 404; J. G. Fichte’s Leben und Briefwechsel. Bd II. S. 235.