Научно-философская многоаспектность Боэция.

Опираясь на существовавшие греческие руководства (и, конечно, на «Начала» Евклида), Боэций ставил задачу прояснить и углубить четыре последних из семи «искусств», поверхностно изложенных у Марциана Капеллы. В сочинении «Наставление в арифметике» автор впервые называет арифметику, геометрию, астрономию и музыку «четырехпуть- ем» (quadrivium). Объединяющее начало для всех этих искусств, или дисциплин, заложено в арифметике, числовая, множественная природа которой ставит в зависимость от нее геометрию, тогда как астрономия определяется музыкой (в платоновском «Государстве», традиция которого здесь излагается, последнее соотношение противоположно). «Четырехпутье», науки которого невозможны без счета и измерения, объединяется греческим словом Mathesis, идейно восходившим к Аристотелю и приобретшим большое значение в науке и философии Нового времени.

Пифагорейско-платоновские идеи определяют и содержание трактата Боэция «Наставление в музыке». Здесь, в частности, идет речь о согласованности «человеческой музыки» (musica humana) и «мировой музыки» (musica mundana) всего космоса — субъект-объектная идея взаимозависимости человеческого микрокосма и природного макрокосма, пронизывающая всю древнегреческую философию.

Но все науки квадривия, по убеждению Боэция, важны не столько как искусства, в их употреблении в жизни (например, в инженерном искусстве, которым отличался сам «последний римлянин», соорудивший водяные часы), сколько в их интеллектуальном аспекте — как подготовка ума к восприятию философии. Римский философ воспроизводит здесь одну из руководящих идей методологии Платона.

Значительно глубже, чем впоследствии Алкуин, понимая центральную роль, какую комплекс диалектики играет в философии (а затем и в теологии), «последний римлянин» перевел почти весь корпус логических произведений Аристотеля с творческими комментариями к ним. Написал и собственные трактаты по логике. Заново переведя «Введение» Порфирия к «Категориям» Аристотеля (приведенные выше латинские эквиваленты греческих терминов принадлежат именно Боэ- 313

цию), дал принципиальное и основательное истолкование логической и общефилософской проблематики. Она нашла отражение в его четырех теологических трактатах. Общефилософская же его позиция нашла наиболее полное свое отражение в знаменитом «Утешении философией», написанном «последним римлянином» в тюрьме, в ожидании казни.

Здесь необходимо напомнить о начатом Цицероном, продолженном другими латинскими философами, и в их числе Боэцием, переводе- трансформации греческой терминологии в латинскую. Латинская терминология вместе с греческой уже во времена Античности образовала базисный словарь, умноженный в Средневековье и в Новое время всей европейской («западной») философией. Напомним здесь важнейшие из этих терминов.

Некоторые из них были прямо заимствованы в греческой форме — philosophia, dialectica, metaphisica, historia. He менее значимыми стали и переводные. Так, logos стал ratio (отсюда и rationalis) и ratiotinatio (рассуждение). Переводным считается и materia (впервые у Лукреция, о чем говорилось выше, нередко hyle переводилось как silva — лес). Появились также forma ( = morphe), elementa (= stoicheia), experientia ( = emperia), intellectus ( = noys), intelligibilis, intelligentia, inductio ( = epagoge), individuum ( = atomos), generalis, naturalis, innatus, principia (= archai). Некоторые греческие термины переводились по-разному. Например, oysia — как essentia и как substantia (возможно и из hypostasis), atoma (мн. ч.) — как semina rerum, corpuscula и др.

Огромная заслуга Боэция в позднеантичной, а затем в средневековой западноевропейской философии определяется прежде всего его многосторонней трактовкой того, что Платон впервые назвал диалектикой. Сам этот термин, как мы видели, многозначен. Важнейшей его составляющей стало «искусство» правильного мышления, обретение истины при изобличении ложных ходов мысли, что обстоятельно исследовано Аристотелем и уже после него стало называться логикой. Вместе с тем диалектика — это «искусство» по возможности точного, невозможного без учета законов и правил логики, даже максимально точного оперирования самыми общими понятиями, выявления их соотношений, соподчинений, гносеологических вопросов отношения общих понятий к чувственной единичности. Такое «искусство» впервые разработано Платоном. Поскольку же многие из этих понятий не могут быть оторваны от многообразных аспектов бытия, диалектика у Аристотеля стала разновидностью вероятностных умозаключений, а с другой стороны — общей теорией знания, «первой философией», впоследствии названной метафизикой.

Из сказанного понятно, почему Боэций уже в первой книге своего обширного комментария к трактату Порфирия ставит общефилософские вопросы. В «Утешении философией» (V 6) четко формулируется субъект-объектная идея: «Все познаваемое познается не из своей природы, но из природы познающего». В «Комментарии» же автор, исходя из субъекта, из микрокосма, берет за исходный пункт аристотелевскую 314 концепцию души собственно из ее третьего аспекта — из ума (mens).

Он заключает в себе как рассудок (ratio), не говоря уже о воображении (imaginatio), так и разум (intellectus). Проводится четкое различение между вычислением и рассуждением (ratiocinationes — disputatio). Правильность первого из них гарантирует точное соответствие тому, что имеется в действительности в бытии. В рассуждении же, оперирующем словами с их обычной неоднозначностью, достигнуть соответствия бытию более чем сложно. Здесь-то и проявляется необходимость логики (в IV книге «Комментария» формулируется закон непротиворечия), а в более широком смысле и диалектики как общей теории знания.

Логика же — не только орудие правильного мышления, органон, как многие трактовали ее вслед за самим Аристотелем, но и органический компонент диалектики, да и всей философии. Отсюда некоторое видоизменение аристотелевского деления философии. Ее созерцательно- теорийная часть становится частью спекулятивной (pars speculativa), практическая — активной (pars activa), третья же — рациональной частью (pars rationalis), и одновременно орудием мыслится именно логика.

В своем «осмыслении» трактата Порфирия Боэций не только дает четкое разъяснение того, что там излагалось только как констатация. В частности, он определяет категорию (praedicamentum) сущности как субстанцию, а остальные девять, конкретизирующие ее в различных аспектах, называет привходящими, акцидентальными (но вместе с тем accidens — латинский синоним аристотелевского symbobekos — случайный, отделимый признак). Боэций развивает собственные идеи, связанные с проблемой логического деления (divisio), построения доказательства (demonstration различения, описания (descriptio) и определения (definitio) и др.

Наиболее важный вопрос, обсуждаемый в контексте диалектики Боэция, — это вопрос об онтологическом статусе общего, от обсуждения которого Порфирий уклонился. Здесь римский философ вводит эпохальный термин «универсальное» (universalis, universalia — всеобщее). Конечно, сама проблема взаимоотношений общего и единичного поставлена еще в эпоху Платона, Антисфена, Аристотеля, дававших различные решения этой фундаментальной гносеологической (и логической) проблемы. Но успехи знания и их цивилизационные трансформации заставляют возвращаться к ней снова и снова. В эпоху Боэция, когда господствующей стала весьма абстрактная христианская религия-идеология, вопрос о соотношении общности и единичности встал с новой остротой.

Единичные предметы постигаются прежде всего чувственно, самостоятельно, значит, субстанциально, но констатация разрозненной единичности фактически ничего не дает для их познания и действия в соответствии с ним, что было установлено аристотелевской онтологией и гносеологией.

с необходимостью присуще им как единству, то как они соотносятся с множественностью единичных субстанций.

В этом контексте наряду с понятием субстанции Боэций выдвигает понятие субсистенции (subsistere — останавливаться, оставаться, пребывать) — родовые и видовые универсалии, существующие не просто мысленно, будучи постигнутыми разумом (intellectus) или рассудком (ratio) или надуманными воображением (что следует отнести уже к сфере психологии), но и самостоятельно, объектно. Если вспомнить Аристотеля, то понятие субстанции у Боэция выражает первичную сущность, а субсистенции — вторичную. Позицию субсистентного существования универсалий, т. е. идей, присущую Платону и Плотину, «последний римлянин» не приемлет, ибо она приводит к неразрешимым трудностям в понимании единичных субстанций, о чем шла речь при рассмотрении этой позиции. Неприемлема для него и противоположная позиция, согласно которой родовые и видовые универсалии — только конструкции нашей мысли, не имеющие аналогов в самом бытии (esse).

Между тем «видом следует считать не что иное, как мысль (cogitatio), выведенную из субстанциального сходства множества несхожих индивидов, родом же — мысль, выведенную из сходства видов. Причем в единичных [предметах] это сходство оказывается чувственно воспринимаемым (sensibilis), а в общих — умопостигаемым (intelligibilis); и наоборот, если оно чувственно воспринимаемо, то пребывает в единичном, если же постигается умом, то становится общим (universalis)». (Комментарий..., I 28) — позиция, близкая к аристотелевской. Здесь мы имеем обобщенную формулировку: «Роды и виды существуют (subsistant) одним способом, а мыслятся другим; они бестелесны (incorporalia), но, будучи связаны с чувственными вещами, существуют в области чувственного. Мыслятся же (intelliguntur) они помимо тел, как существующие самостоятельно, а не как имеющие бытие в других» (там же, 29). В приведенных обобщающих рассуждениях Боэция заложены последующие многовековые споры западноевропейских средневековых схоластиков — реалистов и номиналистов.

Другая проблема большой философской перспективы, поставленная Боэцием в трактатах «О Гебдомадах» («Седьмицах») и «Каким образом субстанции могут быть благими», — онтологическое различение сущности (essentia), бытия (esse) и существования (existentia, id quod est) в каждой конкретной вещи. Но подчинение чувственного восприятия рассудку (ratio), а рассудка — разуму (intellectus) ведет мысль к единому и единственному Абсолюту — Богу, в котором все эти различия отпадают. Здесь мы переходим к главному, предсмертному произведению «последнего римлянина» — «Утешению философией», в котором он как бы подводил итог своей недолгой, но насыщенной жизни, осмысливая ее в самом широком мировоззренческом контексте, мобилизуя многие философские идеи, в особенности платонические, неоплатонические, аристотелевские. В прозаической и иногда в поэтической форме читатель находит здесь исповедь, моралистические раздумья, теоретические 316 размышления.

Исследователи творчества Боэция с удивлением констатируют, что мыслитель, живший в эпоху восторжествовавшего христианства, читавший Августина, написавший несколько трактатов на темы христианской догматики, в своем мировоззренческом произведении оказался совершенно свободен от воздействия христианских настроений и идей. Далеко не иссякшая сила римско-греческой духовности, великолепное знание составлявших ее философии, литературы, да и цивилизации вообще определили вполне светское мировоззрение «Последнего римлянина». Утешение души достигается не на путях обожения, а философским напряжением интеллекта.

Выше в контексте эллинистического мировоззрения была рассмотрена проблема Тихе, ставшая латиноязычной Фортуной (forte — случайно). Роль этого мифопонятия определяется тем, что Фортуна стала синонимом индивидуальной изменчивости в жизни личности (persona), которая совершенно неожиданно, в силу различных обстоятельств, от нее вполне независимых, получает то или иное благо, или, напротив, ей выпадает сокрушительное зло. Боэций, принадлежавший к знатному семейству, с энтузиазмом продвигавший науки, достигший высшей должности в своем государстве, вдруг оказался перед лицом смерти. «Последний римлянин» стоически переживал свою ситуацию и поднял осмысление личной Фортуны до максимальных философских высот.

Фортуна — олицетворение его величества случая. По мысли Аристотеля, хорошо известной Боэцию, случайность, выражаемая Фортуной, объективна и отнюдь не беспричинна. Обыденный человек живет в мире случайностей, он страдает от воздействия на него внешних вещей, осознаваемых с помощью рассудка. В этих бесчисленных ситуациях человек руководствуется присущей ему свободой воли. Но такой человек не осознает глубин своей души. Он не понимает того, что его душа, как утверждал Платон и уточнил Плотин, — упавшее в человеческое тело ядро духовности, забывшее о своем высшем предназначении. Но возможно, хотя и трудно, воспитание с помощью философии, утешение в самых несчастных треволнениях жизни.

Такая возможность открывается высшим разумом, последней Интеллигенцией. Хотя это и Бог, но Бог безличный, а не сверхприродная личность христианства. Конечно, это Абсолют, но его главный атрибут — не всемогущая воля, проявляющаяся в творении мира и человека и в непрестанном руководстве ими, а, как и у Августина, тотальное предзнание, предведение (praescientia) всех событий, совершающихся в мире природы, а главное, в мире человека, поступки которого определяются свободой его воли. Человек живет в мире непрестанно текущего времени (непрерывности — perpetualitas), его существование определяется не его разумной сущностью, которой он не осознает, а внешними обстоятельствами, которые всегда перед глазами. Другое дело высшая Интеллигенция. Ее предведение, абсолютное знание определяется присущей ему вечностью (aeternitas), постоянным настоящим, которое, как доказывали Платон и Плотин, существует совершенно независимо от времени и до него. «Вечность есть совершенное обладание 317

сразу всей полнотой бесконечной жизни, это с очевидностью явствует при сравнении ее с временными явлениями» (Утешение... V 6). Вечность — выражение бесконечности, мгновенно постигаемой высшим Разумом как целостность.

Отсюда и задача, встающая перед человеческой душой. Боэций следует платоновскому пониманию ее глубинного знания как воспоминания, постепенно пробуждающегося в ней, поскольку душа, по Плотину, — индивидуальная эманация высшей Интеллигенции, которая, несмотря на все несовершенство души — следствие ее телесного существования, — продолжает жить в ее глубинах. Суть воспитания философией в том и состоит, чтобы, пробуждая человека, не только подчинять беспорядочные чувственные образы, сферу воображения рассудку, но и его сделать подвластным разуму, поднимая его до высшей Интеллигенции. С ее высот становятся понятными стройное единство, мудрость и благость божественного промысла (providentia), необходимость, неизбежность, скрывающаяся за случайной пестротой Фортуны.

В целом «Утешение...» Боэция — вариант теодицеи, как и подход к проблеме свободы как необходимости, ибо «человеческие... души более свободны, когда они пребывают в созерцании божественного разума, менее, когда они соединяются с телом, и еще меньше, когда они оказываются связанными земными членами» (Утешение..., V 2). Мы уже встречались с этой тотальной идеей, и нам еще не раз предстоит с ней встретиться.

Боэций написал четыре трактата на чисто теологические, богословские темы. Здесь он, решая, например, проблему трехипостасности Бога как единого существа, подходит к ней в основном с позиций рассудка, предвосхищая будущую схоластику. То же самое можно сказать о небольшом разъяснении «Каким образом субстанции могут быть благими».