Неотрадиционализм(ы) — трансформация гендерного гражданства в современной России (Е. Здравомыслова, А. Темкина)

Как показали феминистские исследователи, в национальном государстве категория гражданства является гендерно маркированной (Юваль-Дейвис 2001; Lister 1997; Pateman 1992; Walby 1994). Социальное положение женщин и мужчин как граждан разного пола определяется доминирующими и конкурирующими гендерными идеологиями, семейной и социальной политикой, императивами политического и социального участия. Параметрами гражданства в современном обществе являются гендерные идеологии, определяющие проекты женственности и мужественности. В данном тексте рассматривается советское и постсоветское гендерное гражданство на уровне иде-

/

ологии и политики, определяющем предписанные права и обязанности мужчин и женщин, а также на уровне социальных практик граждан, различаемых по признаку пола.

Позднесоветское гендерное гражданство

В Советском государстве система гражданства включала обязанности и права, которыми по закону наделялся каждый советский гражданин. Советское гражданство носило принудительный характер; права, по сути, имели характер обязанностей, пренебрежение которыми жестко каралось властью. Социальные практики гражданства предполагали мобилизацию советских людей на осуществление целей социалистического строительства и подтверждение политической лояльности («выполнение общественного долга»), С одной стороны, цели строительства социалистического общества были общими для всех граждан, формально имевшими равные права и обязанности. С другой стороны, гражданский статус (формально и неформально) различался в зависимости от социального происхождения и положения, возраста, пола и национальности (этничности). Государство осуществляло различение граждан по признаку нола и создавало гендерные различия между гражданами. При этом государственное конструирование гендерного гражданства создавало рамки для особых женских стратегий, возможных именно в советском контексте.

В позднесоветский период гендерно маркированное определение гражданства включает массовое вовлечение женщин в общественное производство при одновременном усилении роли «добровольного» материнства, поддерживаемого социальной политикой. Выполнение женщиной двойных обязанностей (в публичной и приватной сферах) становится более проблематичным, что находит выражение и в дискурсах, и в повседневной жизни. Гражданские обязанности женщины постепенно «приватизируются», их выполнение (или невыполнение) поддерживается и контролируется в повседневности не только государством, но также профессионализированными социальными институтами и ближайшим окружением. В этот период происходит ограниченная либерализация гендерной политики, частичное восстановление частной жизни (приватной сферы) и формирование специфической неформальной публичной сферы, т. е. дискурса, умеренно оппонирующего официальному.

Публичное обсуждение советских практик мужественности и женственности на самом деле оказывается дебатами о соотношении общественного и частного, о преодолении неанта- гопистических противоречий социализма, о решении демографических проблем34. В этот период образованная городская семья, в которой женщина, как правило, совмещает работу и материнство, отказывается от рождения «достаточного числа» советских граждан — работников и защитников Отечества, и исполнение гражданских обязанностей материнства становится проблематичным.

В официальных дискурсах доминирует интерпретация семьи как основной ячейки общества, для которой характерно разделение ролей по признаку пола; на женщину возлагаются основные обязанности по воспитанию детей и обслуживанию семьи. Одновременно в критическом либеральном дискурсе (в социальных науках, публицистике) проблематизируются совмещение ролей матери и работницы, положение одиноких матерей. Мужская роль также становится объектом критики и это приводит монопольного кормильца и защитника к «кризису маскулинности» (Здравомыслова, Темкина 2002а). Наши исследования показывают, что позднесоветская либеральная критика гендерного гражданства была патриархатной и в большей степени выражала эссенциалистские представления о мужественности и женственности, чем официальный советский дискурс. Эта критика представляла собой камуфлированный протест против советской версии равноправия полов и защиту традиции, разрушенной насильственным путем. Традиция при этом представала как практика подчеркнутых половых различий, «стираемых» социализмом в целях мобилизации «человеческих ресурсов».