РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЕ И СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ

Русским людям надеяться не на кого, кроме Бога и своих собственных сил. Но чтобы найти в самом себе необходимые силы и умение, необходимо отчаяться во всём и во всех, кроме Господа; необходимо восстановить свою религиозную веру как таинственный и живой ключ к духовной жизни.

И.Ильин

Как уже отмечалось, сфера интересов Ильина была чрезвычайно широка: философия, политика, религия, искусство и т.д.

Будучи по основному своему жизненному призванию философом, Ильин и к литературе подходил с философской перспективой, — писал исследователь творчества Ильина Н.П.Полторацкий. — Его литературные оценки тесно связаны с его взглядами на искусство вообще, а последние — с основами его религиозно-философского мировоззрения .

Для рассмотрения творческого наследия Ильина необходимо учитывать ещё один аспект судьбы мыслителя. Если до эмиграции Ильину больше подходил образ кабинетного академического ученого, то после отъезда за границу он активно включается в политическую жизнь. Его публицистические работы живо реагировали на события, связанные с положением дел в России и в эмигрантской среде. В Ильине было очень сильно национальное и патриотическое чувство, потому ключевыми темами его творчества в эмигрантский период становятся: анализ причин, приведших Россию к революции; анализ общего кризиса современной цивилизации, а также рассмотрение путей выхода России из бедственного положения, путей её духовного возрождения. Эта тематика в той или иной мере присутствует и в работах неполитического характера, в том числе в литературной критике Ильина.

Ильин как философ сформировался на системах великих немецких мыслителей (Кант, Гегель, Фихте), однако сам он отрицал необходимость создания философской системы в качестве основной задачи для философа. Философ должен не подгонять действительность под свои рационализированные схемы, а постигать в ней духовное начало.

Ильин — религиозный мыслитель, поэтому ключевыми понятиями его философского мировоззрения являются понятия Бога и духа, духовной природы человека. Весь окружающий мир (включая человека) пронизан духовным, Божественным началом; оно присутствует и в творениях человека. Главная задача философа, согласно Ильину, — постижение этого духовного начала посредством особого акта восприятия того или иного предмета мира. Этот философский акт постижения духовной сути должен осуществляться независимо от того, на какой именно предмет направлено внимание философа, — на мир, природу, историю, дух или искусство.

Следующий важный момент философского мировоззрения Ильина заключается в том, что акты постижения духовного начала в мире предполагают личный духовный опыт. Философ говорит только о том, что является частью его духовного опыта, что пережито им самим в собственной жизни. В этом смысле Ильину был всегда близок Сократ, который считал, что человек, желающий исследовать добродетель, должен прежде всего сам жить ею. Так и «философ, желающий успешно исследовать свой предмет, должен реально-опытно переживать его и тем самым осуществлять его; он должен превратить свою душу и свою жизнь в орган своего предметного опыта. Только ставши сам орудием духа, он сможет испытать и познать сущность духа» . Таким образом, основное правило философа — «сначала — быть, потом — действовать... ».

Но каким же образом философ достигает истинного знания о предмете? Ильин считает, что только благодаря состоянию очевидности. Понятие очевидности гораздо шире, чем просто понятие научной доказанности. «Очевидность переживается в религии иначе, чем в науке; она слагается в искусстве на других путях, чем в нравственной жизни; да и в различных науках акт очевидности имеет различное строение (например, в логике, в математике, в химии, в астрономии, в истории, в юриспруденции, в филологии)» . Высшая очевидность, по Ильину, — это духовная очевидность, которая возникает как следствие многообразного созерцания предмета, как следствие глубокого вчувствования в его суть. Духовная очевидность вы- ступает у Ильина как непосредственное и ясное знание о предмете, возникающее вследствие ясного постижения духовной основы этого предмета.

Касаясь вопросов философии искусства, Ильин отмечает, что эстетика не может исходить из одного лишь субъективного вкуса исследователя. Она не под силу ни холодному наблюдателю, ни снобу, подходящему к произведениям искусства формально, ни тому, кто видит в искусстве средство развеять скуку или удовлетворить ненасытную человеческую жажду наслаждений. Природа искусства, по Ильину, требует совсем иного. «Искусство есть возвышенное служение человеческому духу и чистая радость Божественному. Поэтому исследование искусства, осуществляемое философом, предполагает долгую аскетическую работу над собственным вкусом, который должен быть облагорожен; оно предполагает далее чуткое религиозное сердце и целую культуру вчувствования и созерцающей мысли» .

Религиозно-философское мировоззрение Ильина формировалось в среде известных русских религиозных философов: Розанова, Булгакова, Бердяева. Вместе с ними Ильин был участником философского и религиозного брожения, протекавшего в среде русской интеллигенции периода двух русских революций и эмиграции. Но Ильин шёл при этом своим, особым путем, который привел его к позициям, значительно отличавшимся от позиций большинства русских религиозных философов. Особенно явственным это расхождение проявилось в 1925 г., уже в эмиграции, после опубликования Ильиным работы «О сопротивлении злу силою», реакция на которую некоторых русских философов-эмигрантов (Н.Бердяев и др.) была резко отрицательной.

В этой работе в полной мере проявился активный и волевой характер мировоззрения Ильина. Не просто поиск и восприятие Божественного начала в мире, но и активное утверждение этого духовного начала и связанная с этим борьба со всем темным и бездуховным. Полторацкий пишет о том, что в Ильине была сильна волевая установка. Недаром и журнал «Русский колокол», который Ильин издавал и редактировал во второй половине двадцатых годов, носил подзаголовок «журнал волевой идеи».

Ильин был глубоко верующим человеком, пламенным христианином, и это проявляется во всех аспектах творчества мыслителя. Чтобы понять Ильина, не надо искать у него строгих рациональных доказательств, нужно, прежде всего, проникнуться верой мыслителя в Божественность, одухотворенность мира и человека. Для Ильина все внешние элементы мира не имеют самостоятельной ценности, они важны лишь постольку, поскольку наполнены и отражают заключенный в них дух. Противостоит духу тьма природного хаоса и животных страстей. В человеке это проявляется в виде двух начал: природного и Божественного. Но и во всем мире в целом видны эти два начала. Взаимоотношения этих двух начал сложны и противоречивы. Но позиция Ильина в этом вопросе однозначна — за дух нужно бороться, его нужно утверждать, иногда силою заставляя зло отступать.

Много и напряженно размышлял Ильин о значении Православия в жизни России. Итогом этих размышлений явилась статья под названием «Что дало России Православное Христианство?», в которой писатель дал ответ, состоящий из двенадцати пунктов. 1.

Всё основное содержание христианского откровения Россия получила от православного Востока и в форме Православия на греческом и славянском языке... Оно было для нас тем, что оно было для западных народов до разделения церквей; оно давало им то, что они впоследствии утратили, а мы сохранили... 2.

Православие положило в основу человеческого существа жизнь сердца (чувства, любви) и исходящего из сердца созерцания (видения, воображения). В этом его глубочайшее отличие от католицизма, ведущего веру от воли к рассудку; и от протестантизма, ведущего веру от разума к воле... Когда русский народ творит, то он ищет увидеть и изобразить любимое. Это основная форма русского национального бытия и творчества. Она возвращена Православием и закреплена славянством и природой России. 3.

В нравственной области это дало русскому народу живое и глубокое чувство совести, мечту о справедливости и святости, верное осязание греха, дар обновляющего покаяния, идею аскетического очищения, острое чувство «правды» и «кривды», добра и зла. 4.

Отсюда же столь характерный для русского народа дух милосердия и всенародного-бессословного и сверхнационального братства, сочувствие к бедному, слабому, больному, угнетенному и даже преступному. Отсюда наши нищелюбивые монастыри и Государи; отсюда наши богадельни, больницы и клиники, созидавшиеся на частные пожертвования. 5.

Православие воспитывало в русском народе тот дух жертвенности, служения, терпения и верности, без которого Россия никогда бы не отстоялась от всех врагов и не построила бы своего земного Жилища. Русские люди в течение всей истории учились строить Россию «целованием Креста» и подчер- пать нравственную силу в молитве. Дар молитвы есть лучший дар Православия. 6.

Православие утвердило религиозную веру на свободе и искренности, связав их воедино; этот дух оно сообщило и русской душе и русской культуре. Православное миссионерство стремилось приводить людей «на крещение» — «любовью», а «никак "не страхом"« (Из миссионерского наставления митрополита Макария первому казанскому архиепископу Гурию в 1555 году). Именно отсюда в истории России этот дух религиозной и национальной терпимости, которые инославные и иноверные граждане России оценили по достоинству лишь после революционных гонений на веру. 7.

Православие несло русскому народу все дары христианского правосознания — волю к миру, волю к братству, справедливости, лояльности и солидарности; чувство достоинства и ранга, способность к самообладанию и взаимному уважению; словом — всё то, что может приблизить государство к заветам Христа. 8.

Православие вскормило в России чувство ответственности гражданина, чиновника и Царя перед Богом, и прежде всего упрочило идею призванного, помазанного и Богу служащего Монарха. Благодаря этому тиранические государи были в истории России сущим исключением. Все гуманные реформы в русской истории были навеяны или подсказаны Православием. 9.

Русское Православие верно и мудро разрешило труднейшее задание, с которым почти никогда не справлялась западная Европа — найти правильное соотношение между церковью и светскою властью (допетровская Россия): взаимное поддержание при взаимной лояльности и взаимном непосягании. 10.

Православная монастырская культура дала России не только сонм праведников. Она дала ей её летописи, т.е. положила начало русской историографии и русскому национальному самосознанию, Пушкин выражает это так: «Мы обязаны монахам нашей историей, следственно, и просвещением». Нельзя забывать, что православная вера долго считалась в России истинным критерием «русскости». 11.

Учение о бессмертии личной души, утраченное в современном протестантизме; учение о повиновении высшим властям за совесть, о христианском терпении и об отдаче жизни «за други своя» — дало русской армии все источники её рыцарственного, лично-бесстрашного, беззаветно—послушного и всепреодолевающего духа, развернутого в её исторических войнах и особенно в учении и в практике А.В.Суворова, не раз признававшегося неприятельскими полководцами (Фридрихом Великим, Наполеоном и другими). 12.

Всё русское искусство взошло из православной веры, искони впитывая в себя её дух — дух сердечного созерцания, молитвенного парения, свободной искренности и духовной ответственности. Русская живопись пошла от иконы; русская музыка была овеяна церковным песнопением; русская архитектура пошла от храмового и монастырского зодчества; русский театр зародился от драматических «действ» на религиозные темы; русская литература пошла от церкви и монашества.

Говоря о значении Православного Христианства в русской истории, к этим двенадцати пунктам надо было бы добавить, считает Ильин, ещё многое — о православном паломни- честве, о православной школе. Все эти накопленные духовно-культурные и национальные богатства, заключает Ильин, надобно всячески беречь и умножать .

Ильин считал, что трагедия России в ХХ в. есть следствие не только революционного кризиса, но и общего мирового духовного кризиса, и они связаны между собой. Более того, многие причины русской революции имеют не национальное происхождение: «Болезнь, ныне изводящая Россию, а именно: воинствующее безбожие; антихристианство; материализм, отрицающий совесть и честь; террористический социализм; тоталитарный коммунизм; вселенское властолюбие, разрешающее себе все средства — весь этот единый и ужасный недуг имеет не русское, а западноевропейское происхождение»1.

Как самый главный порочный соблазн, ведущий человечество, и Россию в том числе, к кризису, Ильин выделяет соблазн безбожной свободы. Мыслитель убежден, что без Бога невозможно никакое положительное и прочное земное строительство. Человек, свободно впадая в неверие и нечестие, сам опустошает свою душу от всех божественных зовов, желаний и побуждений. Смолкает голос совести, и люди становятся бессовестными. Исчезает воля к качеству на всех путях жизни, и люди предаются всем порокам, скверно работают и создают одно Плохое (плохое искусство, плохую жизнь, плохие дома, плохой хозяйственный продукт)... Любовь уступает место ненависти, знание подменяется и снижается, воспитание становится развращением. В душах не остается чувства ответственности. И вся жизнь наполняется жестокостью, страхом, бесстыдством и нуждою. И это понятно. Ибо чувство Бога есть первоисточник совести и любви, то первичное лоно, где зарождаются — воля к качеству, чувство ранга и чувство ответственности. Всё это, по мнению Ильина, наглядно доказала русская революция.

Кроме атеизма и материализма, к западным недугам и заблуждениям Ильин относит также космополитизм и масонст- во, партийно-демократическое разложение, национал-социализм и фашизм, а также бездуховную культуру и модернизм вообще. Модернизм, для Ильина, —это господство пустой формы, лишенной духовного содержания.

Говоря о причинах российского кризиса, Ильин выделяет его внутренние причины, не зависящие от человеческой воли: климат, незащищенная равнина, обилие чужеродных племен, положение страны между Востоком и Западом и т.д. Однако как важнейшие Ильин выделяет другие причины, среди которых — интеллигентская бесхарактерность, отсутствие в душах духовного хребта и священного алтаря, за который идут на муки и на смерть.

В статье «О русской интеллигенции», напечатанной в журнале «Русский колокол» (1927 г. № 2), Ильин недвусмысленно заявлял, что русская интеллигенция виновна в трагических событиях, разыгравшихся в России в феврале 1917 года. «Одни вели сознательною волею, агитацией и пропагандой, покушениями и экспроприациями. Другие вели проповедью непротивленчества и опрощения, сентиментальности и равенства. Третьи — безыдейной и мертвящею реакционностью, умением интриговать и давить, и неумением воспитывать, нежеланием духовно вскармливать, неспособностью зажигать свободные сердца» .

Всё это привело не только к краху Российской империи, но и к собственному крушению самой интеллигенции, которая не смеет слагать с себя вину и возлагать её на простой народ: «Не русскому интеллигенту, хотя бы в раздражении и растерянности, поносить добрую, терпеливую и даровитую душу русского простого человека».

Российская интеллигенция довела дело до революции потому, что она была беспочвенна и лишена государственного смысла и воли, была религиозно мертва, националь- но-патриотически холодна и государственно безыдейна.

Она не сумела увидеть Божественное начало в своей Родине, в России: «Она утратила священный смысл своей Родины, религиозный смысл государственного строительства и тем в корне извратила своё правосознание. Её душа стала духовно беспочвенною» (4-5).

Российская интеллигенция не имела великой национальной идеи, так как она утратила доступ к святилищу народной совести и народного патриотизма; утратила инстинкт национального самосохранения. «Она глотала европейскую культуру, не проверяя её выдумки и "открытия" ни глубиной религиозной, христианской совести, ни глубиной национального инстинкта самосохранения» (8-9).

Все это привело к тому, что русская интеллигенция «отделилась от русского простого народа и сознательно противопоставила себя ему». Этим самым она «выдала свой народ на духовное растление, а народ выдал свою интеллигенцию на поругание и растерзание» (10).

Остается лишь надеяться, заключает Ильин, что появится новая интеллигенция, которая будет носительницей национальной идеи, строительницей великой национальной государственности, и это позволит ей воссоединиться со своим народом. Без этого невозможно возрождение России.

Ещё одна причина русской трагедии, коренящаяся в национальном складе, — это слабое чувство собственного духовного достоинства. Это чувство есть, согласно Ильину, великая жизнесдерживающая и жизненаправляющая сила. Неукреплен- ность этого чувства связана с такими недостатками, как «удо- бособлазняемость наших душ; колебание их между деспотизмом и пресмыканием, между самопревознесением и самоуничижением...» . Кроме того, к числу подлежащих преодолению духовных заблуждений Ильин относил толстовство с его идеей непротивления злу насилием.

Будучи человеком и мыслителем волевым, деятельным, Ильин не только указывал на причины русского кризиса, но за- мечал пути выхода из него, пути, ведущие к духовно-национальному возрождению России.

Написанные более полувека назад, книги и статьи Ильина ворвались в нашу жизнь в конце 80-х годов, пробуждая подавляемое десятилетиями национальное самосознание. Без какого бы то ни было упрощения и примитивизации Ильин давал ответы на фундаментальные вопросы Бытия: что такое духовная свобода и христианская совесть? В чём духовные основы патриотизма и национализма? Каковы необходимые предпосылки подлинной демократии, без которых её нелепо вводить и бессмысленно поддерживать? Почему здоровый хозяйственный акт требует свободной инициативы, собственности и братской щедрости? Почему Россия выросла политически и духовно в авторитарном строе? Что сулит миру расчленение России? Что такое истинная духовность и каким должно быть новое христианское искусство и новая христианская культура?

Размышляя о трагической судьбе России в ХХ веке и о её роли в мировом историческом процессе, Ильин на протяжении всей своей жизни обращался к Достоевскому, в котором видел не только великого писателя и мыслителя, но и своего духовного наставника. Вслед за Достоевским Ильин утверждал, что подлинная духовность предполагает не только веру в Господа, но и в то, что не хлебом единым жив человек, что материальное благополучие и физическая сытость не могут быть единственной целью и смыслом жизни, что без веры в бессмертие души бытие земное становится, говоря словами Достоевского, неестественным, немыслимым, невыносимым.

Доказывая преимущества и целесообразность монархического устройства, Ильин постоянно подчёркивал уникальность Российской империи, в которой на протяжении веков мирно сосуществовали сотни этнических и расовых групп. Представление о государственном строе, по мнению Ильина, как о чем-то отвлечённом, выдуманном и произвольном, что можно заимствовать или брать с чужого плеча, есть свидетельство явной политической слепоты. Нет ничего нелепее, чем навязывать народу такую государственную форму, которая не со- ответствует его правосознанию. В России в связи с этим возможно либо единовластие, либо хаос (2, 8).

Наделённые скудным разумением и доктринерской близорукостью, интернационал-большевики двадцатых годов не понимали величайших государственных трудностей, создаваемых русским пространством, климатом и ничтожной плотностью русского населения. Они не принимали во внимание, что народ русский является носителем порядка, христианства, культуры и государственности среди своих многонациональных и многоязычных сограждан. Они, по словам Ильина, не желали считаться с суровостью русского исторического бремени (на три года жизни — два года оборонительных войн) и хотели только использовать накопившееся в народе утомление, горечь и протест. Они не понимали, что государственность и русское национальное правосознание строятся на двух основах — на Православии и на вере в царя. Как просвещённые «неверы» они совершенно не видели драгоценного своеобразия русского Православия, не понимали его мирового смысла и его творческого значения для всей русской жизни и культуры.

Не сводя русскую идею к Православию, Ильин справедливо подчеркивал, что Православие есть религиозный источник русской идеи. Последняя, по его словам, это не выдумка его самого или кого ещё: «Возраст русской идеи есть возраст самой России» (331). «Ни идея "народничества", ни идея "демократии", утверждал Ильин, — ни идея "социализма", ни идея "тоталитаризма" — ни одна из них не вдохновит новую русскую интеллигенцию и не поведет Россию к добру. Нужная новая идея — религиозная по истоку и национальная по смыслу. Только такая идея может возродить и воссоздать грядущую Россию» (219).

Необходимо помнить, что русский человек на протяжении своего исторического существования искал корни свои в Боге и в земных проявлениях Его: правде, праведности, красоте. Неспроста русский человек, если хочет образумить ближнего своего, укоряет: «Бога в тебе нет! Побойся Бога!» Так же не случайно русские правдолюбцы были убеждены, что видимость земной неудачи не должна смущать прямую и верную душу: «Делающий по-Божьи побеждает одним своим деланием, строит Россию одним своим (хотя бы и одиноким, и мученическим) стоянием» (91).

Вот почему долг русского человека, говоря словами Ильина, в том, чтобы перестать поклоняться чужим идеалам: «Он должен "вернуться" к себе, к живым и драгоценным корням своей национальной культуры. Он должен понять, принять и выговорить свою русскую идею с тем, чтобы затем осуществить её во всем — в религии, в науке, в праве и в государственной форме, в искусстве и в труде, в медицине и в воспитании» (160).

Величайшим бедствием обернулась для России вера её прозападно настроенной космополитизированной интеллигенции в пригодность и даже спасительность западноевропейских государственных форм для России. Эта интеллигенция, по убеждению Ильина, не понимала, что западные демократии держатся на многочисленном и организованном среднем сословии и что в России ещё нет ни того ни другого.

Говоря о предпосылках подлинной демократии, Ильин подчеркивал, что к их числу относятся: искусство свободы как противовеса анархии, вседозволенности и деспотии; высокий уровень правосознания народа; хозяйственная самостоятельность граждан, их достаточный уровень образования и осведомлённости; необходимый политический опыт масс; личный характер членов демократического общества, включающей преданность родине, неподкупность, ответственность и гражданское мужество. И наконец, подлинно демократическая многоступенчатая система выборов, гарантирующая избрание на высшие государственные должности самых достойных, талантливых и компетентных.

Размышляя о трагической судьбе России в ХХ столетии, Ильин вслед за Достоевским подчеркивает её «одинокость» и «непонятность» для остальных западных народов, которые боятся России и потому всячески стремятся к её ослаблению и расчленению.

Поэтому для того, чтобы предвидеть события, необходимо «не поддаваться столь свойственным русской душе сентиментальным иллюзиям. Нам нужны трезвость и зоркость, чтобы противостоять врагам, пытающимся ослабить и расчленить Россию» (61). Проекты «международной закулисы», связанные с расчленением России на части, Ильин называет близорукими и авантюристическими: пагубные последствия их человечество будет ощущать на протяжении весьма длительного времени. Те, кто надеются на успешную реализацию подобных прожектов, не способны понять очевидную истину: «Россия не погибнет от расчленения, но начнет воспроизведение всего хода своей истории заново: она, как великий "организм", снова примется собирать свои "члены", продвигаясь по рекам и морям, к горам, к углю, к хлебу, к нефти, к урану» (263).

Воинствующий экспансионизм России, категорически утверждает Ильин, это злостное и намеренное преувеличение, выдуманное её врагами. Да, Россия постоянно вела войны, но они носили оборонительный характер, ибо все четыре стороны равнины, на которой находилась Россия, были открыты врагам. Только враги России могут изображать дело так, будто агрессия шла со стороны самого русского народа, тогда как «бедные» печенеги, половцы, хозары, татары (ордынские, казанские, крымские), черемисы, чуваши, черкесы и кабардинцы — «стонали под игом русского империализма» и боролись за свою свободу». Чужие территории России не нужны, ибо они обременительны хозяйственно и политически. «Но и русская власть не нужна и не желанна другим народам: у них своя культура, свои нравы, своё особое чутьё нрава, своя вера и свои национальные идеалы. Важно и драгоценно, чтобы они сохраняли свою индивидуальность, а чтобы мы берегли и развивали свою самобытность. Духовно и политически недопустимо и в культурном отношении нецелесообразно, чтобы один народ подминал под себя другие, навязывая им свои цели, свои порядки, свой язык, свою веру свою культуру» .

Последние слова явно относятся к идеологии и политике германского нацизма, который Ильин считал врагом России, «презиравшим русских людей последним презрением; он разыгрывал коммунизм как свою пропагандную карту. Коммунизм в России был для них только предлог, чтобы оправдать перед другими народами и перед историей свою жажду завоевания» .

Вместе с тем, нельзя забывать, что Ильин был идеологом Белой армии и Белой идеи, которая была, в сущности, воплощением стихии дворянства, пользовавшегося в течение почти двух веков привилегиями, дарованными Екатериной II указом 0

вольности дворянства. Естественно, это не могло не вызвать раздражения переходящего в глухую, накопившуюся за сотни лет ненависть мужика, который никогда не доверял своему барину, владевшему землей. А по исконному народному поверью, земля принадлежит тому, кто трудится на ней.

Очевидно, что в Гражданской войне правда была на стороне Красной идеи! («Земля — крестьянам!») И не случайно многие бывшие царские офицеры переходили на сторону красных, ибо они инстинктивно ощущали, что Красная идея выражала сокровенную мужицкую правду.

Однако Ильину не дано было осознать это. Хотя он ясно видел самобытность русской дворянской культуры XIX века, достигшей своего величия и расцвета благодаря тому, что дворянство было освобождено от бремени трудовой и военной службы. Точно так же, как некогда античное искусство достигло своего расцвета в рабовладельческой Греции.

Не дано было Ильину заметить и другое, а именно, что интернационал-большевизм 20-х годов (Троцкий, Зиновьев, Свердлов) это одно, коммунизм 30-40-х гг. (Сталин, Жуков, Рокоссовский и др.) — это совсем иное. И когда Ильин пишет, что коммунизм в Советской России не эволюционировал , всегда оставался выражением неограниченного властолюбия, стремления к мировому господству, он совершает ту же чудовищную ошибку, что и Гитлер, утверждавший, что его нападение на Россию вызвано стремлением освободиться от засилия еврейства. Не был замечен тот существенный факт, что Россия переварила, говоря словами В.Распутина, коммунизм и поставила его на службу державным интересам. В этом смысле более прав Н.Бердяев, который в работе «Истоки и смысл русского коммунизма» заметил, что миссия русского народа осознается как осуществление «социальной правды в человеческом обществе, не только в России, но и во всем мире» .

Современны другие слова Ильина, который, рассуждая 0

федеративном политическом устройстве, подчеркивал, что право на односторонний выход из государства или право на отложение и отпадение не признано нигде, о нём не знает ни одна демократическая конституция, ни одно государство в мире.

Всегда существовали народы и племена, не способные к государственному самостоянию (валлоны, фламандцы, цыгане и т.д.), которые тем только и спасались, что примыкали к более крупным и сильным народам, обладавшим государственностью и толерантностью. Отделение этих малых народов, замечает Ильин, означало бы попадание их под власть новых завоевателей, которые либо погубят их совсем, либо окончательно повредят их самобытной и культурной самостоятельности.

Кризис, переживаемый Россией в ХХ веке, по мнению Ильина, не просто политический или экономический, это прежде всего кризис духовный. В основе его — оскудение религиозности, утрата духовно-религиозного отношения к жизни. Причину утраты религиозности, безверия и маловерия западных народов Ильин видит в том, что они «приняли от римской церкви неверный религиозный акт, начинающийся с воли и завершающийся рассудочной мыслью, и, приняв его, пренебрегли сердцем и утратили его созерцание». Поэтому все попытки заимствовать у католиков их «волевую и умственную культуру, пропитанную духом иудаизма», безнадежны: «Их культура выросла исторически из преобладания воли над сердцем, анализа над созерцанием, рассудка во всей его практической трезвости над совестью, власти и принуждения над свободою» (327).

Особенность величайшего в истории человечества духовного кризиса, происходящего в ХХ веке, в том, что люди не просто «утратили Бога», но ополчились на самую идею Бога; стремясь скомпрометировать и разложить религиозный акт души и готовясь искоренить всех верующих на земле. Сатанинское начало, бушующее в мире, возникло не сегодня и не вчера.

Ещё в эпоху Просвещения начался подрыв веры людей в существование дьявола, изображаемого обычно на картинках с хвостом, с когтями, с рогами). (Вспомним здесь высказывание Лебедева из «Идиота» о легкой французской мысли о дьяволе с копытами, хвостом и рогами.) Но именно в то самое время им заинтересовалось европейское искусство и философия. Демоническое начало пронизывает, по мнению Ильина, многие произведения Гёте, Байрона, Гофмана, Бодлера, Макса Штир- нера и Фридриха Ницше с их проповедью «человеческого самообожествления и демонического эгоизма»: «Отвержение личного "чёрта" постепенно заменяется оправданием дьяволи- ческого начала. Скрытую за этим пропасть увидел Достоевский. Он указал на неё с пророческой тревогой и всю жизнь искал путей к её преодолению» (64).

При этом Ильин отмечает различие между понятием «демонизм» и понятием «сатанизм». Первое — это дело человеческое, второе — духовная бездна. Демонический человек, предающийся дурным страстям, имеет возможность покаяться и обратиться в веру, но человек, в которого «вошёл сатана», становится одержимым нечеловеческой чуждой силой и сам превращается в человекообразного дьявола: «Демонизм есть преходящее духовное помрачение, его формула: "жизнь без Бога"; сатанизм есть окончательный мрак духа, его формула: "низвержение Бога"» (65).

Анализируя болезнь, поразившую Россию в ХХ столетии, Ильин указывает на её симптомы: воинствующее безбожие, антихристианство, материализм, отрицающий духовное достоинство, совесть и честь, тоталитарный коммунизм и вселенское властолюбие, не гнушающееся никакими средствами. Этот недуг, изводящий Россию, имеет не русское, но западноевропейское происхождение: «В течение XIX века русская интеллигенция соблазнялась им как "последним словом передовой культуры"» (159).

На вопрос, почему России не удалось избежать этого ужасного недуга, Ильин чётко и недвусмысленно отвечает: «Потому что русская национальная интеллигенция не понимала своего народа, не разумела его монархического правосознания, не умела верно вести его и отвернулась от своих Государей. И ещё: по невежеству, ребячливой доверчивости и имущественной жадности народной массы. И ещё: по недостатку волевого элемента в русском Православии последних двух веков. И главное — по незрелости русского национального характера и русского национального православия» (159). В статье «Зависть как источник бедствий» Ильин, говоря о «мировой полуинтеллигенции», которая всплыла во главе Рос- сии, вновь вспоминает Достоевского. Полуинтеллигент, по его словам, типичное для нашего времени явление: он не имеет своих мыслей, напичкан чужими штампованными формулами. Ему недоступна сложность и утончённость мира, область духовного, над религией он посмеивается, в совесть не верит, честность для него «понятие относительное». Зато он верит в технику, в силу лжи и интриги, в дозволенность порока. Не подозревая о своей бездуховности и интеллектуальной ограниченности, полуинтеллигент завидует, мстит, обижается, играя на чужой зависти, стремится удовлетворить всеми возможными средствами своё неутоляемое честолюбие и властолюбие. Таково, по мнению Ильина, большинство революционеров и Достоевский первый показал «подпольную» жизнь такой души, её бешеную обидчивость и уязвляющееся самолюбие.

Именно в этой среде, по словам Ильина, созревает «химера всеобщего равенства», которая подменяет собой идею справедливости. Идея «уравнения» («чтоб всяк всякому был равен») есть идея ложная, направленная сразу против Бога, против природы и против справедливости. И вновь Ильин вспоминает своего предшественника: «Вещие строки записаны у Достоевского в "Бесах": "Рабы должны быть равны... Не надо образования, довольно науки! Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание; мы пустим пьянство, сплетни, донос, мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство"».

Аналогичным образом дело обстоит и с другой ложной идеей недуховной свободы: «не свободы веры и Богосозерца- ния, а свободы безбожия, не свободы совести, а свободы от совести, от ответственности, от духа, от вкуса, от правосознания. Свобода стала разнузданностью в нравах, бесформенностью в искусстве, тоталитарностью в политике (свобода власти и произвола») (2, 71).

Та полуобразованность, о которой пророчески писал Достоевский, определяет ныне, по словам Ильина, уровень парла- ментов, журналов, газет, книг и брошюр, проникнутых фельетонной пошлостью, эротической непристойностью, враньём сомнительных авантюристов. А за всем этим ничего, кроме жажды наживы, ради которой годны все средства.

Рассуждая об утраченной человечеством идее ранга, Ильин подчеркивает, что уничтожение ранга современными демократиями понадобилось для выдвижения полуобразованных, бессовестных и нечестных на первый план. Эгалитаристы, придерживающиеся лжеидеи равенства, не терпят превосходства, стараясь его не замечать и делая всё, чтобы его скомпрометировать, осмеять, опошлить, оклеветать. Подобное, почти инстинктивное стремление к стандартизации и нивелировке личности побуждает Ильина вновь вспомнить откровения Пет- руши Верховенского: «Не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами... их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями... Рабы должны быть равны... »

Возражая против лживой химеры равенства, Ильин настаивает на соблюдении идеи ранга, которую прекрасно чувствовал Достоевский, чей капитан Лебядкин заявлял: «Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?» Исходная посылка этой идеи, по Ильину, в том, что люди «от природы различны и своеобразны, справедливость требует, чтобы к ним относились неодинаково, т.е. соответственно с их свойствами, качествами, знаниями и делами» (274-275).

Неестественно, заключает Ильин, разжигать в своем народе «завистливую химеру равенства» для того, чтобы погасить «высшие способности». Ибо культура человечества на протяжении веков создавалась именно творчеством этих «высших способностей».

Урок, который должны извлечь русские люди, прошедшие через безбожие, бессовестность, бесчестие и дьявольскую ложь, заключается в необходимости глубокого обновления души, которое нельзя заменить никаким политическим пустословием об «общечеловеческих ценностях и «демократических свободах». Обновление это как духовное, так и душевное, происходит в результате мучительных страданий. А их выпало на долю русского народа в ХХ столетии столько, сколько иным нациям хватило б на века. Вопрос нужно ставить так: не за что нам такие страдания, а для чего? Необходимо при этом сознавать, что не всегда страдание посылается человеку за его грехи: «Бог не есть Бог мести и безжалостного воздаяния; Он есть Бог искупления, очищения, одухотворения и преображения» (160).

Вот почему страдания и унижения русского народа «должны умудрить и очистить его, открыть ему новые земные горизонты и новые небесные высоты. Весь наш душевный уклад должен быть обновлен: в этой трагедии должен завязаться и окрепнуть новый русский национальный характер, укорененный во Христе, сердечный и волевой, достойный и прямой, без изворотливо-лживой хитрости и с живым чувством духовного ранга» (160).

Достоевский в своё время говорил об утрате современниками представлений об отличии добра от зла. Как бы продолжая его мысль, Ильин указывает на то, что воинствующее зло «развивает новейшую технику маскировки» и призывает к воспитанию чутья для распознания и определения зла, драпирующегося нередко в одежды добра: «Нам необходима зоркость к человеческой фальши; восприимчивость к чужой неискренности; слух для лжи; чутье зла; совестная впечатлительность. Без этого мы будем обмануты, как глупые птицы, переловлены, как кролики, и передавлены, как мухи на стекле (82). Чутьё зла необходимо для того, чтобы отличать другов России от её недругов, которые нарочно смешивают Россию с Советским Союзом, выдавая добро за зло и зло за добро (как это происходит у Бердяева), революцию — за "коварно-злодейский приём" России, жаждущей будто бы мирового завоевания и потому "притворяющейся" коммунистической» (125).

Дух истинного христианства (Православия), по Ильину, — это дух совершенствования как личностного, так и всеобщего. В этом смысле Православие всегда считало и считает просветление и преображение мира своим прямым заданием.

В своих книгах «Религиозный смысл философии» и «Путь духовного обновления» Ильин подчёркивает, что создавать истинно религиозную культуру возможно лишь при условии искреннего и добровольного обращения к Богу и осмысления сущности Божьего дела на земле. А сердца человеческие чаще всего обращаются к Богу в процессе страданий и разочарований. Вот отчего многие ныне склонны думать, что именно Россия, опередившая в страданиях и разочарованиях другие народы, сможет первой вступить на этот путь.

Вслед за Достоевским Ильин настаивает на благотворном очистительном характере личного страдания, пробуждающего дух человека, его творческое воображение, устремленность к совершенству и преображению жизни. Страдание, по Ильину, это не проклятие, но благословение, некий духовный заряд, зачаток новых постижений и достижений, источник человеческого творчества. Без дара страдания «нам всем, и нашему достоинству, и нашему духу, и нашей культуре пришёл бы скорый и трагический конец» (3, 331).

В книге «Основы христианской культуры» Ильин связывает процесс духовного возрождения с задачей созидания современной христианской культуры, христианской науки, христианского искусства, христианского православия и воспитания. Вера в Бога, подчеркивает Ильин, не только не унижает и не обессиливает человека, но напротив, преображает его и возносит его, укрепляет чувство собственного духовного достоинства. Духовность же состоит прежде всего в уверенности, что в пределах души человеческой имеется как лучшее, так и худшее, причем первое совсем не исчерпывается его личными свойствами, но является как бы излучением и энергией Высшего и Совершенного начала.

Дух, по Ильину, это живая энергия. Вот почему поклонение Богу не унижает человека, но впервые довершает его бытие и возвышает его. Человек чувствует, что он как бы держится правой рукой за небо. И напротив, духовно слепой человек, ничему не поклоняющийся, воображающий себя «просвещённым мыслителем» и принимающий своё безбожие за величай- шее достижение, обманывает сам себя, служит своей антидуховной похоти. Такой человек становится социально опасным «типом, ибо его безбожие несёт людям худшее в истории рабство — порабощение страстям, материи и безбожным тиранам... Человек, отвергнутый и покинутый Богом, утрачивает свою творческую силу: становится бессердечною, жестокою тварью, бессильною в созерцании и созидании новых совершенных форм, но тем более способною ко взаимному мучительству и всеобщему разрушению» .

Одна из причин всего происшедшего, по мнению Ильина, заключается в том, что в России не было «верной идеи», творческой национальной идеи, которая бы вдохновила и одушевила русскую интеллигенцию и весь народ на основе братского правосознания и патриотического чувства.

Говоря о сущности русской идеи, Ильин категорически отвергает тривиальные пропагандистские обвинения русского народа в шовинизме. Он подчеркивает химеричность крайнего национализма, стремящегося «подмять под себя все народы», и пагубность интернационал-демократизма, пытающегося растворить все национальные культуры в бесцветности и безвид- ности: «Крайний национализм сходится с крайним интернационализмом — нерусского происхождения, как впрочем, и весь нигилизм нехристианского происхождения « (281) .

Крайний национализм или шовинизм утверждает собственную культуру путём отрицания чужой культуры и презрения ко всему чужому. Этой крайности русскому народу удалось избежать благодаря своей «простодушной скромности, природному юмору», склонности к «мнительно-покаянному преувеличению своих грехов», а самое главное — благодаря признанию Православной веры смыслом собственного бытия (285).

Подчеркивая, что интернационализм есть «духовная болезнь и источник соблазнов», Ильин даёт четкую характеристику подлинного национализма как веры в духовные силы своего народа, в его духовное призвание, что предполагает уважительное отношение к другим нациям и народам, к их духовным ценностям и национальным чувствам.

Русская идея, по убеждению Ильина, это идея сердца, а любовь — основная духовно-творческая сила русской души: «Без любви русский человек есть неудавшееся существо» (324). В противовес хулителям России и утверждениям о её вековой несвободе и рабской приниженности Ильин полагает, что русскому духу «присуща духовная свобода, внутренняя ширь, осязание неизведанных, небывалых возможностей». Русскому человеку, по словам Ильина, свобода присуща изначально, несмотря на многовековое монгольское иго и крепостничество. Она выражается и на бытовом уровне — «В органической естественности и простоте, в импровизаторской легкости и непринужденности <...> в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске... » (325).

Вместе с тем, русскому человеку свойственно чувство духовного достоинства, основанного «на вере в бессмертную, Богом данную и Богом ведомую душу: вот откуда у русского человека то удивительное религиозно-эпическое и спокойное восприятие смерти — на одре болезни и в сражении, которое было отмечено не раз в русской литературе, в особенности у Толстого и Тургенева» (91).

В этом духовном достоинстве видит Ильин залог грядущего возрождения России. Неизбежность этого возрождения предопределена ввиду особенной русской способности незримо возрождаться в зримом умирании, побеждать — отступая, благодаря таящимся в глубине неиссякаемым и неисчерпаемым духовным силам.

Всё это позволило совершить русскому народу творческий акт исторического значения — выработать русскую идею, утверждающую своё и сотворяющую новое, не отрицая и не презирая чужого: «Это дух христианства, любви, созерцания и свободы, а не дух ненависти, зависти и завоевания». Главное, что необходимо усвоить русскому национальному сознанию: «Мы Западу не ученики и не учителя. Мы ученики Бога и учителя себе самим». Мы должны не заимствовать у других, не подражать им, не ходить «в кусочки», собирая на мнимую бедность. Мы должны искать русского видения, русской формы, русского содержания. Мы должны не ползать на коленях, а самостоятельно быть и творить, обращаясь к Богу. «Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру — из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе раскрывая русскую предметность. И в этом смысл русской идеи» (328).

Решить эту задачу не способно поколение «безответственных шкурников и безответственных честолюбцев», лишённых духовных сил и качеств, необходимых для творческого созидания. Эту задачу могут решить лишь свободные умы, зоркие люди и новые религиозно укорененные творческие идеи. Именно такие люди способны видеть и разуметь «ткань Божьего дела на земле», преклониться перед Высшим Смыслом и Делом, перед Богом.

Быть русским, заключает Ильин, это значит не только говорить по-русски. Это значит «воспринимать Россию сердцем, видеть любовию её драгоценную самобытность... Понимать, что это своеобразие есть Дар Божий». И наконец, быть русским — значит «верить в Россию так, как верили в неё все русские великие люди, все её гении и её строители» (89). Только на этой вере и может состояться возрождение России.

Нет сомнения, что русская идея может оказаться плодотворной и для западной цивилизации, основанной на безудержном потребительстве, приведшем к тому, что природные ресурсы уже на исходе. Русская же цивилизация и русская идея, основанные на нестяжательстве, самоограничении, духовно-нравственном совершенствовании, дают человечеству надежду на спасение. В этом отношении русская идея имеет общечеловеческое мировое значение.