«Красный треугольник»: норма и жизнь в истолковании социалистического реализма

На уровне повседневности идея сознательно создаваемых модернистских тройственных союзов была отвергнута жизнью, семья была провозглашена ячейкой общества, и государство взяло се
мейные отношения под свою защиту.

Факты измен, естественно, существовали, но в официальной советской морали, а значит, и в литературе, они обрели статус пережитков прошлого.
На протяжении всего советского периода художники не без иронии описывали попытки государства бороться с этим отступлением от кодекса строителя нового общества с помощью административных методов. А. Галич, в соответствии с государственной модой на осовечивание переименовав адюльтер в «красный треугольник», в одноименной песне (1964 — 1966) высмеивает специфический способ выяснения отношений внутри треугольника через общественное осуждение на производственном собрании.
Публичные обсуждения «аморалок» («А из зала мне кричат — давай подробности!» (Галич 1998, 71—74) для многих в советские времена вносили в обыденность необходимый драматизм, к тому же воспринимаемый людьми как понятный, близкий в отличие от навязанного драматизма большой политики. Не случайно первый вопрос собрания — «Свободу Африке» — интереса у аудитории не вызывает («ну, как про Гану — все в буфет за сардельками»), тогда как второй разыгрывается как привычный и любимый ритуал: «подробности» из уст главного виновника — его же покаяние — обсуждение и символическое наказание («залепили строгача с занесением»). Этого оказывается достаточным как для удовлетворения общественного любопытства, так и для примирения супругов: «И пришли мы с ней в “Пекин” рука об руку, / Она выпила “дюр- со”, а я “перцовую” / За советскую семью образцовую!» Рассказчик — родной сын и внук героев Зощенко, человек простодушный, по-своему честный, грубоватый, он знает порядки общества и следует им. У него нет никаких особых чувств ни к приехавшей продавать «моркву» Нинульке, ни к жене — «товарищ Парамоновой», ему всего лишь хочется красивой, наполненной жизни, вот он и водит своих дам по очереди в ресторан.
Однако, как уже отмечалось, идеология требовала изображения «нового» человека с новым отношением к жизни, в том числе и в понимании любви и семьи.
Трагедия Анны Карениной сегодня уже пустое место, потому что колесо паровоза, под которое легла голова Карениной, для современной женщины не единственный выход разрешить противоречия любовной страсти и общественного отрицания. Трагедия мадам Бовари жива, потому что еще жива во всей остроте противоречий мещанская среда (А. Н. Толстой о литературе, 147) —

это замечание А. Толстого при всей его кажущейся вульгарности исторически точно: изменилось семейное право, но осталась прежней человеческая природа. И при социализме сохранялось противоречие между требованиями социума и тем идеальным представлением о себе, которое складывалось у человека. Но, в отличие от предшествовавших эпох, идеология и обслуживающая идеологию литература нового общества должны были уравнивать символическое и воображаемое, показывая преодоление разрыва между требованиями извне и потребностями самого человека. Человек, который такой разрыв преодолевал, и оказывался по-настоящему «новым»[178].
Литература официального метода — социалистического реализма, по сути дела, воспроизводила модели взаимоотношений, которые должны были стать своего рода образцом для советских граждан. Даже изображавшиеся недостатки (а героев без недостатков не было, поскольку перед лицом громады социализма все несовершенны) должны были служить своего рода уроками читателям: учить эти недостатки выявлять и ликвидировать. В соответствии со структурой социалистического мироустройства государство берет на себя заботу о бытовом благополучии семьи, участники же ячейки должны изнутри заботиться о ее сохранности, так как разводы расшатывают стабильные связи внутри сообщества. Семья по норме должна быть крепкой, вторжение третьего в нее не предусмотрено, но, поскольку внутренний драматизм обязателен даже в «бесконфликтной» литературе, истории счастливых семей редко ставятся в центр: герои либо находятся в стадии формирования семьи («Кавалер Золотой Звезды» С. Бабаевского, «Счастье» П. Павленко и др.), либо семейные отношения только оттеняют центральную «производственную» линию, где и разворачивается основной конфликт (все «военные», «производственные», «идеологические» романы)[179].
Крайне редко фабулообразующей становится коллизия распада семьи, в том числе и оттого, что один из супругов по каким-то
причинам предпочитает «другого». Один из вариантов такого треугольника дан в романе А. Коптяевой «Иван Иванович» (1949), в основу которого положена именно любовная история: рассказ о распаде семьи приискового хирурга Ивана Ивановича Аржанова и его жены Ольги, которая приезжает к нему на Север, чтобы через год уйти к главному инженеру фабрики Борису Таврову.

Соцреализм, как известно, стремился одновременно к жизне- подобию и к нормативности. В соответствии с неоднократно транслировавшейся нормой любовь, работа и учеба являлись важнейшими составляющими счастья человека, поскольку предоставляли возможность для самореализации во благо общества. Полюбив, советский человек должен был создать семью, в которой супруги, постоянно учась и работая, воспитывали бы детей и духовно обогащали друг друга. Спутник жизни выбирался по «хорошей большой любви» раз и навсегда, но поскольку законы не запрещали разводы «свободным советским женщинам и мужчинам» (Коптя- ева 1950, 57)[180], они были возможны и как итог любовных отношений находящихся в браке людей. Поэтому жизнеподобие требовало изображения и таких ситуаций, в которых герои по каким-то причинам разлюбили друг друга, но писатель должен был не просто обличить «распущенность», но и наметить читателю, оказавшемуся в подобной ситуации, выход из положения.
В романе А. Коптяевой между героями возникают отношения, подобные тем, что складываются в соответствии с социалистической доктриной между совершившим проступок человеком и сильным государством, направляющим и поддерживающим оступившегося. Ольга совершает ряд проступков: она не смогла выполнить свой материнский долг, не смогла выбрать профессию. Разбросанность героини вызывает у мужа снисходительное сочувствие, а у Таврова деятельное желание помочь, он, видя в ней самостоятельную личность, заботясь о ее духовном росте, помогает ей понять, что делать дальше в жизни. Расставаясь с мужем, героиня напишет ему в объяснительном письме:
Я не обманывала вас, живя с вами, но мне нечем стало жить подле вас. Когда я пыталась найти место в жизни, вы или равнодушно относились к моим попыткам, или старались подчинить меня своей работе, или просто высмеивали... Тавров... стал моим задушевным советчиком, и это сблизило нас (339).

Собственно в этих словах рассказана вся история любви: муж не заботился о профессиональном (равно духовном) росте жены, встреченный ею «третий» выполняет функцию вожатого-учителя, т.е. истинного мужа, помогающего «в главном: найти в себе чело- века-работника» (128). Большая семья — страна коррелирует с малой семьей: отказ от передачи «духовного богатства» расценивается и там и там как предательство, так что главным виновником возникновения треугольника оказывается не тот, кто изменяет и уходит, а тот, кто отказывается делиться богатством. Но, сам прекрасный работник, Иван Иванович осознает свою вину перед Ольгой, извлекает уроки из ситуации, и его очевидно ждет счастье с медсестрой Варей, которой он с самого начала романа передает секреты врачебного мастерства. Таким образом, в романе нет обманутых и брошенных, происходит перегруппировка, но уже не по принципу общности привычек, как у В. Катаева, а по принципу объединения учителей и учениц.
Изображение подобного любовного треугольника лежит и в основе романа В. Дудинцева «Нехлебом единым» (1956), где создается соцреалистическая версия «Мастера и Маргариты». Жена благополучного советского начальника средней руки уходит к нищему изобретателю Лопаткину, увлеченная его энтузиазмом в деле создания нового типа механизмов. Но если в булгаковском романе речь идет о внезапно вспыхнувшей, непреодолимой романтической любви, ради которой можно заложить душу дьяволу, то здесь перед нами разворачивается картина медленного возникновения любовного чувства к мужчине, который открывает перед женщиной новые духовные горизонты, постепенно приобщает ее к общегосударственному делу через служение аскетичному мученику- изобретателю.
Отличительной чертой «красного треугольника» оказывается исключение из него изображения физического влечения изменяющего героя к тому, с кем он собирается изменять, и полное отсутствие принятого в таких случаях обозначения одной из сторон треугольника как любовника или любовницы: подруга или друг превращаются в жену/мужа (товарища), минуя фазу неузаконенных сексуальных отношений, телесное заменено идеей профроста. Поэтому Ольга не испытывает по отношению к Ивану Ивановичу ни чувства гадливости, как чеховская Анна, ни раздражения, как толстовская Анна, напротив, она по-прежнему ценит его за все, кроме пренебрежения ее новой работой: «Поинтересуйся хоть чуточку, чем я сейчас занята. Я тебе десять стаканов чаю принесу, я тебе все подам и найду, ты же так мало требуешь от меня!!» (117).

<< | >>

↑

Источник: С. Ушакин. Семейные узы: Модели для сборки: Сборник статей. Кн. 1. 2004

Еще по теме «Красный треугольник»: норма и жизнь в истолковании социалистического реализма:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -