ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ ВОЛК:

Мы так и не ответили на ключевой вопрос: как избежать ловушки национальности? Что может побудить уверенные в себе нации к тому, чтобы поделиться своим национальным суверенитетом с другими нациями или вообще отказаться от него? Это восприятие цивилизаторской угрозы человечества самому себе, которая снимает блокировку национального взгляда, но одновременно становится источником глобальных политических опасностей.

Шарпф проводит различие между демократией и легитимацией и присоединяет к этому предположение, что модерные государства и правительства должны основывать легитимность своего господ ства не только на демократии, ведь они располагают как источниками «легитимности на входе» (которую Шарпф также называет господством через народ»), так и «легитимностью на выходе», которая определяет себя по эффективности решения проблем (которую Шарпф называет господством для народа). Понятие «народ», как и понятия «input» и «output»2, предполагают наличие национального подхода. Параллельно Шарпф проводит различие между партиципацией (участием) и консенсусом (согласием). Консенсус не связан с партиципацией. Эффективность решений политических проблем является важным источником национально-государственного господства.

В национальном контексте или взгляде господство для народа и через него (т. е. через партиципацию и эффективность) может и должно равным образом быть легитимируемым и легитимироваться. Уже на такой многоуровневой системе политического действия, как Европейский союз, эти источники легитимности расходятся, как было показано Фрицем Шарпфом на примере конкретного случая. Чтобы ответить на вопрос, как преодолевается блокировка национального взгляда, необходимо расширить источники легитимности политического господства: наряду с демократией и эффективностью возникает восприятие цивилизаторской угрозы человечества самому себе. Последняя дополняет не только легитимность демократии, привязанную к национально-государственному контексту, и не привязанную к национальному контексту а-демократическую легитимность эффективности, но одновременно ставит под вопрос весь национально-государственный порядок легитимности.

Вместе со всемирным обществом риска и внутри него возникает автономный источник мировой политической легитимности господства, когда акторы (не только государства, но и адвокатские движения гражданского общества, а также концерны) могут ссылаться на то, что они отводят угрозу человечества самому себе или противодействуют ей. Сила легитимности обладает здесь совершенно иными измерениями и в отношении ее господства и масштаба. Ведь она выступает против опасности, угрожающей выживанию не отдельных личностей, групп или народов, но всех людей, совокупного человечества.

Примат самосохранения, не зависящего от влияния моды, есть первое благо человечества. Среди всех видов зла на первом месте стоит смерть. Она неизбежна на уровне отдельного человека, но не на уровне человечества. Смерть человечества, самоуничтожение всех, как возможность человеческого действия, есть то новое, что привнесла в мир цивилизация. Страх перед этим может породить глобальный консенсус, который создаст глобальную власть. То, что эта власть консенсуса глобального легитимного господства, отводящая опасности, угрожающие человечеству, имеет крайне амбивалентные последствия, заложено в природе политического.

Возможное самоубийство человечества, таким образом, никогда не является добровольной смертью (от отчаяния, боли, одиночества) индивида. Это всегда «недобровольное убийство» всех — коллективное убийство как невольное побочное следствие научного, технического, военного, политического действия; «убийство», которое как бы вытекает из поступков и приобретшей самостоятельность системы поступков. Не современное, но будущее, не фактическое, но возможное событие. Восприятие угрозы самоубийства рода раскрывает доступ к глобализированной легитимности и к источникам консенсусной власти. Эти источники легитимности глобального господства являются, во-первых, а-демократическими. Они сами уклоняются от всякого демократического процесса на основе своей глобальности, но зависят от глобального восприятия и признания, т. е. от презентации в СМИ. Во-вторых, они являются потенциально антидемократическими, поскольку с воспринятой опасностью для человечества растет готовность избавиться от демократических оков.

Политическая теория суверенитета Томаса Гоббса зиждится на формуле «homo homini lupus est» («человек человеку волк»). Политическая теория общества риска исходит, в противоположность этому, из несколько иного принципа: «человечество человечеству волк ». Характер хищника, о котором говорит Гоббс, атрибутируется не отдельному человеку, но человечеству. Человечество есть субъект и объект угрозы самому себе. Легитимность создается не национальной «коллективной верой» (Макс Вебер), но верой в возможность предотвратить угрожающую человечеству опасность с помощью заместительного для угрожающего человечества политического действия, которое и обеспечивает легитимность. Поэтому основные отношения совместной жизни, включая сам национально-государственный порядок, оказываются под властью примата изменяемости, альтернативности контингентности.

Положение «человечество человечеству волк» указывает на амбивалентность как принцип космополитической теории: возможность самоубийства рода открывает новое начало в связи с тем, что конец угрожает всем людям. Можно даже спросить: власть какого масштаба могла бы в принципе вообще защитить человечество от человечества? Конечно же, не работники Красного Креста, которые создали историю политической теории. Ни пролетариат, ни беднейшие из бедных в глобальную эпоху, ни просвещение, ни воротилы глобального капитала, ни партийные вожди и главы правительств, ни «добрый диктатор» мирового общества тут не помогут. Если уж на то пошло, то лишь восприятие опасностей, грозящих человечеству, от которых нельзя отмахнуться и которые нельзя вывести куда-нибудь вовне, может пробудить силы, учредить глобальное сообщество судьбы, которое проломит стену национально-государственных границ и эгоизмов — по меньшей мере на одну мировую секунду.

Эта политически-легитимационная сила глобальной перцепции глобальной опасности не привязана к объективному характеру рисков, поскольку она затрагивает восприятие. Ее, как уже говорилось, необходимо внедрить в головы и сердца людей, очистив от этой вездесущей объективности, с помощью глобальных символов и информации. Знание этой диалектики краха и Нового начала является центральным: центр (т. е. воспринятая угроза человечества самому себе), в котором рушится национальный порядок, является одновременно точкой возникновения транснационального порядка, включая крайне амбивалентные альтернативы, которые тем самым выдвигаются в горизонт политически возможного. Восприятие означает также предвидение. Восприятие опасностей, угрожающих человечеству, способствуют разрушению правления прошлого, доминирования границ и традиций. На смену ему приходит правление будущего, в котором распространяется ненадежность, связанная с риском. Координаты пространства и времени очерчиваются по-новому. Пространства опыта и горизонты ожидания расходятся. Вырисовывается глобальное пространство господства, в котором признаки негативной и позитивной интеграции, подчиняющиеся логике национального взгляда, группируются по-новому.

Во-первых, речь идет о слиянии позитивной и негативной интеграции.

Во-вторых, на место демократического консенсуса того или иного народа вступает консенсус человечества, однако без демократической легитимации и даже без возможности ее осуществления. Испуг, который глобализировали через СМИ 11 сентября 2001 г., лишь на первый взгляд может показаться равнозначным глобальному голосованию. Са мой могущественной в военном и экономическом отношении нации мира в результате шока от опасности подавляющим большинством людей была дана санкция отвести опасность, грозящую моральному и физическому существованию человечества. Воспринятые угрозы роду человеческому превращаются в источник глобального популизма защиты от опасности, который уполномочивает и легитимирует радикальные действия, включая военные интервенции в иностранные государства. Опасности, угрожающие государству, создают общественность и порождают вынужденные действия, по сравнению с которыми процедуры голосования предстают как реликты идиллического мелкотравчатого мирка, в котором еще можно поспорить о таких роскошных демократических тонкостях.

В-третьих, этот тип легитимации не привязан ни к объективному характеру опасности, ни к эффективности ее устранения. Именно в связи с тем, что опасность для рода человеческого мобилизует всемирнополитическое противодействие, неэффективное действие не омрачает это формирование контрвласти. Ибо вместе с неэффективностью растет опасность, а значит, опять-таки необходимость в сплочении человеческого коллектива. При этом возникает парадоксальное следствие: прощение ошибок человечеством, находящимся под угрозой, растет вместе с ошибками, которые усиливают беду людей.

В-четвертых, понятие «естественное состояние», используемое Томасом Гоббсом, обозначает доцивилизационное состояние, которое преодолевается властью суверена. В воспринятой угрозе человечеству, однако, это отношение разворачивается на 180 градусов: цивилизационный порядок национально-государственного суверенитета упраздняется «хищной природой» человечества, обращенной против самой себя. Не отсутствие власти порядка, которая принуждает людей преследовать свои интересы с помощью социально приемлемых средств, но само продолжающееся существование подобного национально-государственного порядка становится источником угрозы для всех или, по крайней мере, препятствием для предотвращения опасности для рода. Не сомнение в порядке суверена, а не-сомнение форсирует угрозу для всех.

В-пятых имеет место такой парадокс: решение Гоббса (делегирование власти, построение Левиафана) для «человечества» исключено. Вот почему не только государства и союзы государств присваивают себе мандат человечества, но и акторы глобального гражданского об щества или транснациональные концерны пишут на своих знаменах лозунги: «спасение окружающей среды» или «защита прав человека». Пожалуй, можно даже сказать, что угроза человечеству, используемая для оформления глобальных отношений господства, есть ключ к пониманию транснациональной политики.

В-шестых, в воспринятой опасности, грозящей человечеству, разрушается принцип легитимности национально-государственного строя. Национальный суверен перед лицом угрозы человечеству уже не может обеспечить внутреннюю и внешнюю безопасность и защиту жизни своих граждан. Теряет силу долг гражданского повиновения. Следствием этого, по Гоббсу, является то, что цивилизованное человечество скатывается в естественное состояние, в котором каждый — свой собственный господин и защитник естественных прав. Поскольку восприятие опасностей, грозящих человечеству, носит глобальный характер, эта делегитимация угрожает национально-государственному строю в глобальном масштабе, если только национальные государства, существование которых подвергается опасности, не перестраиваются в транснациональные, космополитические. Общественный договор уже не может быть основан на анархии отдельных государств. Более того, он должен устанавливать межгосударственный порядок, который черпает свою космополитическую легитимность в превентивной обороне от опасности, грозящей человечеству.

Фриц Шарпф на примере Европы указал на то, что принуждение к консенсусу автоматически не улучшает возможность принимать коллективно обязательные решения. Скорее всего имеет место обратная ситуация: чем сильнее принуждение к консенсусу, чем больше надо работать вместе, сотрудничать ради достижения решений, тем больше возникает проблем с кооперацией и тем вероятнее становится, что ни одно решение не будет принято. Согласно Шарпфу, решающим является положение, регламентирующее, какое правило для принятия решений имеет силу, если сотрудничают не все. При правиле единогласного принятия решений повышается и то и другое, т. е. принуждение к консенсусу и невозможность принять решение. Возникает пробел в консенсусе, и он расширяется в той мере, в какой институционализированное принуждение к консенсусу больше, чем политическое давление для достижения консенсуса, исходящее от отдельных государств-участников, стремящихся прийти к общему решению проблемы. Эта асимметрия затрудняет объединение. Так Шарпф обосновывает парадоксальное положение, что именно растущее принуж дение к консенсусу ведет к не-принятию решения. Поэтому в национальном пространстве, где действует принцип решения большинства и господствуют более слабые принуждения к консенсусу, потенциально существует больше возможностей для действий, чем в пространстве интернациональном, где сильное принуждение к консенсусу сочетается с правилом единогласного принятия решения. Отсюда можно сделать вывод: транснационализация успешна в том случае, если, с одной стороны, вводится принцип принятия решения большинством, а с другой — уменьшается принуждение к консенсусу.

В этой аргументации и выводах, однако, не учитывается то, что позволяет увидеть космополитическая смена перспективы. Воспринятая угроза человечеству порождает давление для достижения консенсуса, который ликвидирует разрыв между принуждением к консенсусу и политическим нахождением решения. Несмотря на принцип единогласного принятия решений и участия всех государств, чьи интересы, как известно, конфликтуют, осуществляются решения, обязательные для всемирной политики. Почему? Потому что всемирно-публичная рефлексия глобальных опасностей закрывает пробел в консенсусе. В результате чего? В результате восприятия риска. Оно, а не объективность экологических, экономических или террористических опасностей, открывает свободу для действий по транснационализации финансовых рынков, мероприятий по защите климата, транснационализации полицейских, военных, спецслужбистских, политических профессий для борьбы с терроризмом38. Однако это глубинное политическое воздействие легитимации глобального господства, осуществляемое через восприятие глобальной угрозы, компенсируется его краткостью. Поскольку все связано с его медийным восприятием, ле- гитимационной силы всемирного политического действия, порождаемой глобальными угрозами, хватает лишь до тех пор, пока сохраняется интерес к ним, разжигаемый СМИ.

Итак, как становится возможным политическое действие в век глобализации? В результате воспринятой глобальности рисков, которая как минимум на одну мировую историческую секунду размягчает и делает податливой для формирования казавшуюся железной систему интернациональной и национальной политики. В этом смысле политическая рефлексивность мирового общества риска порождает квазире- волюционные шансы действия, которые, однако, могут быть использованы по-разному. 3.