ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ФОРМЫ ВТОРОГО МОДЕРНА

«Решающее значение имеет то, что в качестве модернизации должны расцениваться только такие изменения в базисных институтах Первого модерна, которые не нарушают сами базисные принципы. Применительно к сфере государственности это может означать, что за исходный пункт берется не национальное государство (в смысле «государств, возникших после Вестфальского мира») и не конститутивные для него принципы (территориальность, суверенитет), но притязание модерна на то, что для коллективных проблем нужно находить коллективные решения за пределами традиционных общественных форм (семья, цеха, кланы). Это можно принять в качестве базисного принципа современной государственности.

Первый модерн в смысле теории рефлексивной модернизации был теперь охарактеризован тем, что для этой функции коллективного преодоления проблем было найдено совершенно определенное институциональное решение, а именно национальное государство. Возникновение и развитие модерного национального государства характеризовалось, во-первых, допущением, что коллективные проблемы могут и должны решаться государством (и спор велся главным образом из-за того, какие проблемы действительно являются коллективными и не могут быть лучше решены индивидом); и во-вторых, допущением, неразрывно связанным с первым, что национальный уровень является оптимальным масштабом для организации модерной государственности. Решающим моментом является то, что оба допущения, как кажется, уже теряют свою силу. Это значит, во-первых, что в определенных условиях частные лица и организации также готовы и способны решать коллективные проблемы, а государство, таким образом, теряет свою монополию на способность решать проблемы; и это означает, во-вторых, что национальное государство уже необязательно составляет оптимальные рамки действий для решения коллективных проблем, что правление (в смысле эффективного общественного решения проблем) в растущей степени происходит вне и ниже уровня нацио- Таблица 9. Типология государств для Второго модерна Суверенитет Глобальные взаимозависимости (экономические, культурные, военные,политические, экологические) Замыкающие/протекцио

нистские Открывающие / открытые для мира Национальные / автономное Этническое государство Неолиберальное государство Транснациональные / кооперативные Транснациональное государство-надсмотрщик и государство-цитадель Космополитическое государство; космополитический режим Так удается освободить государства от их ложной реификации, понять и исследовать их как контингентные, изменчивые единства. Лишь тот, кто откажется от национального подхода, превращающего государство в пустую категорию, может проследить пути и формы трансформации государственности в измерениях культурной идентичности, экономических и военных основ, демократии и легитимности.

Важно прежде всего осознать то, что как бы выведено за скобки в табл. 9: действовать и далее в духе национального (и интернационального) более нельзя (в строгом смысле слова). Те, кто мыслит, действует, исследует национально, будут смяты, опрокинуты. Они увидят, как мир перевернется. Иными словами: все формы государства изменяются, а с ними и формы государственности. Под государственностью понимается институционально-понятийная форма для создания, организации и воспроизводства политических властных возможностей.

Этническое государство

Необходимо выявить специфику (этнического) национализма в Первом и во Втором модерне. Этнический национализм во Втором модерне есть

нального государства. Следствием этого являются зачатки системы комплексного управления, в которой различные уровни и различные формы правления институционально раздифференцированы и интегрированы. Иными словами: правление осуществляется во все более сложных конфигурациях общественных и частных акторов и институтов, сферы ответственности и ресурсы которых распределяются поверх многих уровней и всевозможных границ» [Grande 2000, 1 ff.]. постмодерный возврат к истокам и поэтому иллюзорен и политически огнеопасен. Только космополитический взгляд способен правильно оценить значение национализма для глобальной эпохи. Решающая противоположность аффирмативной методологии национализма заключается в том, что сегодняшний (этнический) национализм уже не тот, что прежде. Единство народа, государства, демократии и нации, принимаемое за идеал, разрушилось в результате глобализации национальных пространств. Однако можно также сказать, что глобализация и этническая идентичность не исключают, но включают друг друга [Miller/ Slater2000]. Новые системы массовой коммуникации — радио, телевидение, видео, компьютеры, мобильные телефоны — используются для того, чтобы этнические сообщества образовывали транснациональные сети и усиливали свою активность, дабы противостоять национальному государству и элитам космополитической культуры. Это могло бы привести к парадоксальному явлению антиглобального этноцентрического интернационализма, на знамени которого можно было бы начертать: «Ксенофобы всех стран, соединяйтесь!» Или же возникнет утопия этноцентрического, транснационального союза государств-цитаделей, объединившихся, например, в борьбе против террористов и стран-изгоев.

Энтони Д. Смит [Smith Anthony D. 2000] утверждает, что в этом смысле нация и национализм не деполитизированы, не демилитаризованы и уж совсем не соответствуют некой норме. Представление о том, что этнонациональное государство в союзе мирового рынка и глобальной культуры станет миролюбивым и согласится на то, чтобы из него, как из динозавра Раннего модерна, сделали чучело и выставили в музее политических форм, абсолютно противоречит, согласно Смиту, вырисовывающемуся ходу развития. Экономическая и культурная глобализация в результате центробежных конфликтов подвергает опасности цеэтни- ческое государство выйдет победителе лостность полиэтнических государств. Поэтому нельзя исключать, что м в современных гонках трансформаций и созданий государств и что в будущем правозащитный национализм национальных государств и этнический национализм этнических государств будут сосуществовать (пусть и при наличии напряжений) или взаимно усиливать друг друга в едва ли разрешимых конфликтах39.

Чтобы понять этот вид эволюции и проанализировать ее, необходимо различать национализм и этницизм [ Tamas 1996]. Если национализм направлен вовне — на завоевание и ассимиляцию чужих, то этни- цизм нацелен на их исключение, выражает нежелание сосуществовать с культурно иными без экспансии и без универсализма. Этническое государство не признает меньшинств. Культурно иные не могут интегрироваться в национальную идентичность, всегда понимаемую и как универсалистскую. они ставятся перед альтернативой: уезжать или быть убитыми. Этническое государство отрывается от своих универсалистских корней и выражает интересы и идентичности конкретной доминантной этнической группы во всех сферах деятельности государственного аппарата — образовании, полиции, армии, праве, внешней политике. Этническое государство является деполитизиро- ванным государством; в нем исключено живое, публичное применение национальных гражданских прав и гражданских свобод.

Поскольку глобализация ослабляет национальное государство, возникает парадоксальный союз между этницистами и глобалистами, цель которого — открыть делегитимированный и деполитизирован- ный властный корпус национального государства для этнических групп. Денационализация государства поощряет его реэтнизацию.

Центральные категории политической поляризации здесь уже неприменимы: этнический захват государства не является ни фашистским, ни демократическим; в некоторой степени он и тот, и другой. В среде формирующегося этнического государства (в Центральной и Восточной Европе, на Ближнем Востоке, в Африке, Индии, Пакистане, Юго-Восточной Азии и т. д.) даже старое национальное государство кажется всего лишь утопией. Противоречия этнического государства лежат на поверхности: угроза или наличие нарушений прав человека легко превращают его в государство-парию, которое становится объектом международных интервенций, в том числе военных. Как же следует укреплять и цементировать границы в лишенном границ и оков мире растущих экономических, военных и культурных независимостей, чтобы стали возможными островки этничности? Как завлечь в страну «чужих» инвесторов, разыгрывающих свою экономическую власть, если «чужие» должны быть исключены?

Этническое государство есть часть модерно-атавистической динамики, из которой оно извлекает выгоду, которую оно создает и поддерживает, но которая сводится к нарушению основных принципов модерна или к их упадку40. Утверждать, что этническое государство есть ксенофобское государство, где враждебность к чужому возведена в принцип, является в известном смысле эвфемизмом, поскольку разговоры о «чужом» маскируют первый ключевой признак этой динамики распада: 1.

Этнические государства представляют (нет, исполняют!) реальную трагедию о том, как из соседей получаются враги. Речь, таким образом, идет не о враждебности к «чужим», но о враждебности к «гражданам », к «соседям », поскольку жестокой принудительной дефиницией превращают сограждан во врагов, прибегая к методам изолирования или истребления. 2.

Снимается различение войны между государствами и войны между гражданами. Речь идет о войне «государств и граждан» — войне государств против граждан и граждан против государств — для установления этнического различия государственно- и негосударственноатавистическими насильственными средствами. Покушения на самоубийство разрушают с яростным нигилизмом, из которого они и проистекают, повседневное доверие внутри «гражданского общества», чьи граждане становятся их жертвами. Государства казнят «террористов» без суда и следствия, и это считается законным. 3.

Атавистическим этот круг, в который попадает этнизация государств, может называться потому, что в этой динамике разжигаются ненависть и насилие, приводящие к упадку не только базисные институты, но и базисные принципы модерна, такие как права человека, которые применяют и соблюдают даже по отношению к «врагам». Модерным такое развитие является потому, что оно способно использовать как самые современные технологии, права и транснациональные сети, так и интернационализацию национальных пространств опыта. Наблюдателей все больше пугает то, что упадок цивилизации ускоряется не только из-за смешения этносов, но из-за религиозных конфликтов. 4.

Динамика упадка, в которой этнические государства выступают в качестве бенефициариев и ускорителей, оказывает глобальное воздействие. Ужас мировой общественности делает национальные или космополитически ориентированные национальные государства потерпевшими, т. е. соучастниками варварского конфликта, в результате которого государства-наблюдатели утрачивают сознание ответственности. Но это означает, что последние попадают в ловушку сообщничества. Государства-наблюдатели обвиняются во всем, что они делают. Если они не вмешиваются, им ставится в вину их невмешательство; если они решаются на использование военной силы, им ставится в вину вмешательство. Ближневосточный конфликт — не единственный случай, на примере которого можно наблюдать эти полити ческие дилеммы. Этот конфликт разыгрывается только под софитами мировой общественности, поскольку здесь на кон поставлены ключевые интересы Запада. Пример организованных государствами внутри- африканских геноцидов также демонстрирует атавистические случаи, к которым ведет этнизация государственной власти, с тем, однако, немалым отличием, что в данных случаях мировую общественность обвиняют в невмешательстве.

Неолиберальное государство

Если бог национального государства смертен, это еще не означает (как внушает нам национальный подход), что государство умирает. Ситуация напоминает сказание, в котором герой отрубает дракону голову, а на месте отрубленной головы отрастают другие. Вторая форма, которую модель старого национального государства приобрела в космополитической констелляции, — неолиберальное государство. Это государство конкуренции, государство рынка, государственная конфигурация, в которой политика следует логике капитала. Эта государственная форма несет, так сказать, штамп «проверено МВФ». Вероятность, с которой национальное государство трансформируется в неолиберальное, растет по мере присущего мировой экономике дисциплинирования государств, которое им навязывает МВФ при помощи прежде всего политики кнута — угрозы лишения кредитов. (Политика пряника — раздачи кредитов.) В этом смысле существует глобальная «система паноптикума» [Patomaki 2001, 101], в которой государства, концерны и городские общины с помощью агентств по оценке платежеспособности просвечиваются и оцениваются на предмет соответствия правилам «хорошего» (читай: неолиберального) бюджета. В начале xxi века МВФ контролирует экономическую политику почти каждого третьего «суверенного» государства на нашей планете.

Любопытно, что неолиберальное государство является выдающимся примером интернационализации национального государства. «Реформаторы» и «модернизаторы», которые исповедуют неолиберализм, не только перестраивают или сносят государство «всеобщего благоденствия» и социальное государство, но и проводят само- интернационализацию национального государства, не расставаясь с вывеской национального. Именно национальный аутизм создает предпосылку, при которой государственная форма должна быть реалистически приспособлена к господствующему «вашингтонскому консенсусу» — к триаде «дерегулирование, либерализация и приватизация».

И здесь противоречия оказываются вполне очевидными: речь идет о модели из детской книжки, о классической модели активного самоде- монтажа национально-государственной власти, политики и демократии. Но прежде всего мы опровергаем утверждение о безальтернатив- ности этой трансформации государства, следующей логике капитала.

В представленных здесь формах трансформации речь идет об идеальных типах, которые (даже если они четко различаются на уровне понятий и, как кажется, логически исключают друг друга) могут, как элементы государственной модульной системы Мерклина, реально комбинироваться друг с другом. Так возникают «государства из конструктора», в которых сочетаются элементы декораций неолиберального и этнического государств. Это справедливо и тогда, когда практически неразрешимые противоречия становятся как бы критерием качества возникающей или планируемой государственной формы. История немецкого фашизма показала, что это может привести к 12 годам «тысячелетнего рейха», пока подобный нецивилизаторский реальный эксперимент не разрушится под воздействием собственных внутренних и внешних противоречий.

Транснациональные государства

Для различавшихся выше новых форм государственности (неолиберального и этнического государства) не подходит то, что справедливо для следующих двух государственных форм — транснационального государства-надсмотрщика и космополитического государства. Они не используют властные возможности, которые предоставляет кооперативный транснациональный суверенитет. Контингентность, в том числе кон- тингентность государства, — сложное явление. Она может проявляться (или быть инсценирована) как угроза, рок, а также как шанс или обещание. Можно говорить о ее конце и упадке или же о повышении ее роли, можно понимать ее как возможность начала (Ханна Арендт), как источник реальных новаций, питающий инициативы.

Государства во властной метаигре структурно находятся в невыгодном положении по отношению к акторам мировой экономики. Им приходится преодолевать отрицательные моменты. Прежде всего это невыгода «второго хода», что означает следующее: когда мировая экономика сделала ход, государства вынуждены идти за ней. Кроме того, государства должны выстраивать контрвласть в борьбе против новой мобильности всемирно-экономической власти. Но это еще не все: ак торы мировой экономики реализуют свою власть в мировой политике (если уж отвлечься от политики МВФ) как побочное следствие экономической рациональности. Государства (и все, что с этим связано, — партии, союзы, население, традиции, религии, регионы, а также парламенты, общественность, сми) осуществляют историческую трансформацию во временном ритме выборов при хроническом дефиците легитимности и под присмотром недремлющего Аргуса критической медийной общественности, при растущем числе избирателей-перебежчиков, в ситуации хронических бюджетных дефицитов и при частичном расхождении с национальным самосознанием и его всевозможными табу.

Эта двойная ущербность государственных акторов проистекает из их изначально оборонительных позиций и порожденной государственным эгоизмом изолированности друг от друга, обусловлена институционализированной неподвижностью, вызывает многочисленные вопросы (например о том, кто должен и может воспользоваться инициативой). Разве попытки отдельных государств прорваться на свободу не караются отрицательным вердиктом капризных и крайне опасливых инвесторов? Разве под всеобщий вой — «невозможно» и «исключено» — мыслимы такие вещи, как транснациональный подъем и транснациональный прорыв к свободе? Разве не должен уже существовать межгосударственный консенсус (к которому надо стремиться), чтобы быть в состоянии принять элементарные меры (например, для предупреждения бегства от налогов) против государств, извлекающих из этого выгоду?

Тем интереснее становится то, как эгоистические отдельные государства учатся решать свои исконные проблемы только в транснациональной кооперации с другими государствами. Раньше считалось, что внешняя политика есть вопрос выбора, а не необходимости. Сегодня, напротив, господствует новомодное «и то и другое»: внешняя и внутренняя политика, национальная безопасность и международная кооперация непосредственно сцеплены друг с другом. Единственный путь к национальной безопасности, против угрожающего глобализированного террора, а также финансовых рисков, климатических катастроф, зараженных продуктов питания и т. п. — это транснациональная кооперация.

Вместе с тем политический подход к терроризму показывает, что мгновенное осознание превосходства транснациональной кооперации способно найти путь в совершенно разных мирах. Это открытие и развитие кооперативной государственной власти поверх границ происходит, с целью, во-первых, нового строительства цитадели транснационального государства-надсмотрщика a la Оруэлл, которое скорее может истолковываться глобально-односторонне (США) или кооперативно-многосторонне (Европа); во-вторых, признания и обеспе чения многообразия — как космополитическое государство. Но реакция США на транснационально действующий террор показала, что протекционистская политика по отношению ко всемирно открытому использованию транснациональной кооперативной власти добилась существенного перевеса во власти.

Данная концептуализация государственных архитектур (здесь лишь эскизно намеченная), т. е. расщепленных ландшафтов властных возможностей в начале xxi века, отвергла национальный взгляд (в политике и науке). Она открывается лишь космополитическому взгляду Новой критической теории и в соответствии с этим является доказательством большей реальности, которую этот взгляд раскрывает («positive problem shift»41, Lakatos 1974).

Плюрализация мира государств

Данную типологию государств можно развивать и обсуждать под другим углом зрения — как в отдельных государственных формах заложено соотношение партикуляризма и универсализма: что доминирует и в какую компромиссную формулу с какими противоречиями сплавилось? Ибо нет смысла трактовать национальный и космополитический подходы как несовместимые и противоположные. Ведь даже с исторической и историко-понятийной точек зрения национальный подход всегда комплементарно содержит хотя бы элементы космополитического подхода. Для модерного политического действия, для модерной политической теории проблема с самого начала заключалась в том, как соединить универсализм и партикуляризм, как обеспечить возможность универсальности в рамках национальной партикулярности.

В методологии национализма до сих пор исходят из того, что в понимании наций всеобщие права человека и роли этнокультурного, а также политического членства определенным образом соотносятся друг с другом. Это, однако, уже не применимо к этническому государству, тогда как в модели транснационального государства-цитадели заложено противоречие «транснациональной этничности», чью политическую реальность и взрывоопасность можно изучать на примере стран Центральной и Восточной Европы.

Многие политологи придали вере и надежде концептуальное оформление, согласно которому тип партикулярного государства может пониматься как универсальный именно тогда, когда противоречия в системе партикулярных государств если и не могут быть разрешены, то все же сглаживаются в ходе истории. Роль теорети ков международных отношений заключалась в том, чтобы напомнить нам об этом. Однако вопросы о том, как различные государственные типы могут сосуществовать друг с другом и друг против друга, причем не только краткосрочно, но и в длительной перспективе, как, следовательно, выглядит и поддерживается в равновесии мир, в котором у национального государства уже нет монополии на идеал, в котором плюрализация мира государств привела к системе взаимопротиворечащих концепций государства,— эти вопросы метатрансформации государственности еще не поставлены.

Что касается межгосударственных отношений, то между национально-государственным Первым модерном и плюрально-государственным Вторым модерном имеется существенная разница. Если в Первом модерне в качестве предпосылки предполагалась принципиальная гомогенность глобально действующего идеала «национальное государство», то во Втором модерне государственность дифференцируется, и необходимо упорядочить мешанину взаимопротиворечащих государственных форм и концепций государств (например, в тех случаях, когда этнические государства приходят к совершенно другим, по сравнению с космополитическими государствами, представлениям и оценкам границ, суверенитета, прав человека и связанных с этим международно-правовых норм и толкований). Это демонстрируется сегодня в отношении США к Европе, например, в вопросах защиты климата, а также в учреждении Международного трибунала. В обоих случаях Европа представляет космополитическую точку зрения, тогда как США придерживаются идеала гегемонистского национального государства. Если в Первом модерне нестабильность межгосударственной системы заключалась в анархии в отношениях между национальными государствами, которая, однако, могла быть урегулирована благодаря однотипному пониманию государственности, то на место «анархии равных» приходит «анархия неравных концепций государственности», которую гораздо труднее укротить.

Иными словами, в области государственности совершается то, что еще раньше практиковалось в иных сферах общественных наук. Место идеала «нормальная семья» заняла признанная плюрализация форм семейной жизни; место монополии идеала «нормальный труд» — все еще спорная плюрализация форм труда. Однако обеспечение стабильности и безопасности в мире плюральной государственности остается открытой, доселе не познанной, не решавшейся проблемой.

Было бы, разумеется, абсолютно неверным допускать, что во Втором модерне все государства или народы в мире имеют одинаковые возможности выбора между альтернативами государственности. (Точно так же неверно было бы преуменьшать роль или отрицать отношения исключения, с одной стороны, а с другой — побочные последствия и противоречия между отдельными стратегиями и группами стратегий.) Напротив, важно проанализировать вопрос о конфликте возможностей: как становится возможным, с одной стороны, заключение союзов между государствами, открытие космополитической перспективы; а с другой стороны, сколачивание с помощью стратегий капитала коалиций, которое в космополитическом государстве должно быть прекращено?

Как становится возможным проводить этнизацию государства, но при этом оставаться пригодным для мирового рынка, если перед лицом мировой общественности акторы глобального гражданского общества пригвождают этнический протекционизм к позорному столбу?

Как становится возможным добиваться в предвыборных кампаниях политической поддержки законодательства, открытого миру, если в результате этого делегитимируются глобальные неравенства?

Не следует ли различать стратегические властные возможности государств, исходя из того, вторгаются активно отдельные государства и группы государств во властную метаигру мировой политики или необоснованными решениями других объявляются жертвами и неудачниками глобализации?

Какая последовательность стратегий позволит государствам-жертвам войти во всемирно-политическую роль соучастника, в результате чего они смогут решать свои национальные проблемы также с помощью глобального содействия?

Насколько притязание наднациональных организаций, например МВФ, на власть и контроль противоречит возможностям отдельных государств взять на себя роль инициатора борьбы против неолиберализации и превращения мира в гигантский рынок?

Как организовать многосторонние глобальные политические акции, если господствующие государства (прежде всего США), начертали на своих знаменах девиз неолиберализации мира государств?

Если властные интересы препятствуют стратегиям транснационализации и космополитизации государств, разве эти стратегии в таком случае не исключаются из политики, пусть они, в принципе, и возможны?

Может быть, только следующая катастрофа (которая непременно разразится) сделает очевидным необходимость космополитической переориентации?

Или ситуация обратная: глобальные последствия мировой катастрофы как раз и уничтожат предпосылки космополитической смены подхода и помогут этническому государству или транснациональному государству-цитадели осуществить прорыв?

Как оценить разрыв между намерениями и результатами во всемирно-политических сценариях? Так, намерение обновить политику в духе космополитических государств и космополитической демократии весьма легко может обратиться в свою противоположность и направить ветер в паруса этнических сепаратистских движений и партий. Оказывается роль инициатора борьбы за космополитический подход снова в центре или находится только (или также) на периферии?

Какую роль могут играть азиатские государства-тигры, которые перед лицом глобальных взаимозависимостей преодолевают свои исторические противоречия и табу и стремятся к региональным, мультинациональным государственным моделям?

Является, с другой стороны, доминантной моделью будущего безграничное и беспредельное насилие в израильско-палестинском конфликте или мультиэтническая, мультинациональная, космополитическая Европа, которая самоуверенно определяет и развивает свою всемирно-политическую роль? Может быть, инициативу космополитического поворота все-таки подхватят, несмотря на их разнородность, бедные государства «семидесятисемерки» (G-77), которые в июле 2000 г. во время встречи на высшем уровне в Женеве выступили с поддержкой налога Тобина? Или подобная роль инициатора борьбы не-западных государств может повлечь лишь штрафные санкции, которые ускорят и так уже давно назревающий экономический спад, социальную имплозию и эскалацию политического насилия? 4.