ДАВИД

ДАВИД — царь иудеев. Был одним из величайших людей на свете, даже если его не рассматривать как царя-пророка, божьего любимца... Он был самым младшим из восьми сыновей Иессея из Вифлеема (А). Он попросил у гефского царя город, чтобы там поселиться. Из этого города он совершал сотни нападений на окружающие страны (D), и если случилось так, что он не стал воевать под знаменем царя филистимлян против израильтян, то это зависело не от него (Е)... Обычно считается, что его прелюбодеяние с Вирсавией, убийство Урии} пересчет населения — единственные проступки, в каких его можно упрекнуть. Это большое заблуждение, в его жизни много и другого, достойного осуждения (Н).

(A) On был младшим сыном Иессея из Вифлеема... Некоторые современные раввины говорят, что, когда Давид был зачат, его отец Иессей думал, что он прелюбодействует со служанкой. Этим они объясняют стих 7-й псалма 51-го, в котором Давид уверяет, что был зачат в беззаконии и что мать зачала его во грехе. Это, говорят они, означает, что Иессей — его отец — совершил прелюбодеяние, потому что он думал породить сына не от своей жены, а от своей служанки, целомудрию которой он расставил сети 69...

...Я только что прочел итальянскую книгу 70, где этот рассказ раввинов передается следующим образом. Отец Давида любил свою служанку, и после того, как он несколько раз заигрывал с ней, в конце концов сказал, чтобы она приготовилась в ближайшую ночь спать с ним. Служанка, чьи добродетели были столь же велики, как и ее красота, пожаловалась госпоже, что Иессей не дает ей покоя своими приставаниями. Обещай ему, что ты удовлетворишь его страсть нынче ночью, ответила госпожа, а я пойду и лягу на твое место. Так она делала две или три ночи кряду. Когда Иессей заметил, что его жена, с которой он не спал уже давно, тем не менее забеременела, он обвинил ее в прелюбодеянии и не желал верить ее рассказу о соглашении, заключенном между ней и служанкой. Ни Иессей, ни его сыновья не хотели видеть ребенка, которого она произвела на свет; они считали его незаконнорожденным. Иессей обращался с женой с крайним презрением и распорядился, чтобы ребенок воспитывался в деревне среди пастухов. Он не сообщал об этой тайпе соседям, скрыв этот домашний позор из любви к своим детям. Все оставалось в таком положении вплоть до того момента, когда пророк Самуил стал искать царя в семье Иессея. Его выбор не остановился ни на одном из сыновей, которых ему показали. Нужно было вызвать Давида. Это сделали неохотно; так как боялись, что таким путем раскроется позорная тайна. Ио когда увидели, что этот мнимый незаконнорожденный есть именно то лицо, которого искал пророк, изменили свое мнение. Теперь его стали славословить. Давид начал с Те Deum, он славил бога, услышавшего его молитвы и освободившего его от печати незаконнорожденности. Иессей продолжал, говоря: камень, отброшенный строителями прочь, стал краеугольным камнем, который будет держать все здание. Еґо прочие сыновья, а также Самуил и другие тоже стали славословить Давида. Раввин прибавляет, что намерения Иессея были хорошими, так как его жена была стара, а служанка молода, а он хотел произвести на свет новых детей... Нечего сказать, хорошее оправдание! Если бы подобные оправдания признавались достаточными, то сколько распутников пользовалось бы ими, чтобы оградить себя от порицаний? Существовала ли когда-либо более удобная точка зрения?

(D) Он попросил у гефского царя город. Из этого города он совершал сотни нападений на окружающие страны. Прожив некоторое время в городе царя Анху- са со своим небольшим отрядом из шестисот смелых искателей приключений, Давид побоялся быть в тягость царю и попросил его предоставить ему другое место жительства. Анхус ему указал на город Секелаг. Давид перебрался туда со своими смельчаками и не давал их мечам ржаветь. Он часто нападал вместе с ними на соседей и безжалостно убивал мужчин и женщин. Он оставлял живыми лишь животных. Это был единственный трофей, с каким ои возвращался. Он боялся, что пленники откроют Аихусу всю тайну [его похождений]. Поэтому он ие захватывал и не уводил с собой пленных. Он грабил и мужчин и женщин. Он не желал, чтобы разоблачили тайну, заключавшуюся в том, что эти опустошения он совершал не в землях йЪраильтян, как он старался внушить гефскому царю, а на землях древних народов Палестины 71. Откровенно говоря, это его поведение было весьма дурным: что- бы скрыть один проступок, совершался другой, ещё больший. Давид обманывал царя, которому он был обязан, и совершал чудовищные жестокости, чтобы скрыть этот обман. Если у Давида спросили бы: чьим именем творишь ты эти дела? Что он мог бы ответить? Частное лицо, каким он был, беглец, нашедший убежище в землях соседнего государя, имел ли он право предпринимать военные действия, не получив распоряжения, исходящего от правителя страны? Разве Давид имел такое распоряжение? Разве, напротив, он не действовал вопреки намерениям и интересам гефского царя? Несомненно, что, если бы в наши дни частное лицо, кем бы оно ни было по происхождению, повело себя так, как вел себя в этом случае Давид, оно не смогло бы избежать порицания, выраженного в весьма резких словах. Я хорошо знаю, что самые знаменитые герои и пророки Ветхого завета иногда одобряли истребление всего живого, встречающегося на пути. Поэтому я остерегусь назвать бесчеловечностью то, что делал Давид, если ему это было разрешено каким-нибудь пророком или если бог посредством внушения приказал ему так поступать. Но представляется совершенно очевидным ввиду молчания Писания на сей счет, что Давид все это делал по собственной инициативе.

Скажу несколько слов о том, что он решил сделать Навалу. В то время как этот человек, который был очень богат, стриг своих овец, Давид весьма вежливо потребовал от него денежного вознаграждения. Его гонцы не преминули указать, что пастухам Навала люди Давида никогда не причиняли зла. Так как Навал был очень груб, то он невежливо спросил, кто такой Давид, и упрекнул его в том, что тот ушел от своего господина. Словом, Навал заявил, что он не настолько опрометчив, чтобы каким-то неизвестным лицам дать то, что приготовлено им для своих людей. Возмущенный этим ответом, Давид приказал четыремстам солдатам взять оружие, стал во главе их и твердо решил не оставить ни одной живой души, перебив всех. Он даже дал клятву это сделать, и если не осуществил этого кровавого решения, то лишь из-за того, что его успокоила своими речами и дарами Авигая 72. Это была жена Навала, достойная большого уважения, прекрасная, умная. Она так сильно понравилась Давиду, что он женился на ней тотчас же, как только она овдовела. Скажем откровенно: разве не очевидно, что Давид собирался совершить весьма преступные действия? Он не имел никаких прав как на добро Навала, так и на то, чтобы его наказывать за невежливость. Он бродил по свету с отрядом своих друзей. Он мог, конечно, просить у зажиточных людей какой- нибудь денежной помощи. Но он обязан был проявлять терпение, если они ему отказывали. Он мог их заставить посредством военных действий [сделать это), лишь ввергнув тем самым мир в то ужасное хаотическое состояние, которое именуют естественным и при котором признается лишь право сильного. Что сказали бы мы сегодня о принце крови Франции, который, впав в немилость при дворе, бежал бы, куда захотел, с друзьями, пожелавшими разделить его судьбу? Как судили бы, говорю я, о нем, если бы он вздумал требовать подати в местностях, где он расквартировался, и истреблять всех в тех приходах, которые откажутся платить ему эти подати? Что сказали бы мы, если бы этот принц снарядил несколько кораблей и рыскал по морям, с тем чтобы захватывать все торговые корабли, какие ему попадутся? Откровенно говоря, разве Давиду в большей мере, чем такому принцу, было разрешено требовать подати от Навала, убивать всех мужчин и всех женщин в стране амаликитян и т. д. и присваивать себе всех животных, каких он там находил? Мне ответят, что мы сегодня лучше знаем международное право jus belli et pacis [право войны и мира], благодаря которому создаются прекрасные союзы, и что, таким образом, в те времена такие поступки были простительнее, чем в наше время. Но глубокое почтение, какое следует оказывать этому великому царю, этому великому пророку, не должно мешать нам осудить ошибки, встречающиеся в его жизни. В противном случае мы дали бы святотатцам повод упрекнуть нас в том, что мы уже потому считаем поступок справедливым, что он был совершен людьми, которых мы почитаем. Нет ничего более пагубного для христианской морали, [чем так полагать]! Для истинной религии важно, чтобы о жизни ортодоксов судили на основе всеобщих идей честности и порядочности.

(Е) ...Если он не стал воевать против израильтян, то это зависело не от него. В то время как Давид со своим небольшим летучим отрядом истреблял всех инаковерующих в тех странах, в какие он только мог проникнуть, филистимляне готовились к войне с израильтянами и собрали все свои силы. Давид и его храбрые искатели приключений присоединились к армии Анхуса, и они дрались бы против своих братьев, как львы, если бы подозрительные филистимляне не принудили Анхуса отправить их прочь. Они опасались, как бы в пылу битвы воины Давида ire бросились на филистимлян, чтобы таким образом примириться с Саулом. Когда Давид узнал, что он должен покинуть войско из-за этих подозрений, он был раздосадован. Ои, следовательно, хотел всей своей силой способствовать победе необрезанных филистимлян над его собственными братьями, над божьим народом, над последователями истннной религии. Я предоставляю казуистам судить, достойны ли были эти воззрения Давида истинного израильтянина.

(Н) Обычно считается, что его прелюбодеяние и т. д.— единственные проступки, в каких его можно упрекнуть... В его жизни много и другого, достойного осуждения. Мы уже отметили некоторые его проступки, относящиеся ко времени, когда он был частным лицом. А вот некоторые другие проступки, относящиеся к тому времени, когда он уже царствовал. I.

Невозможно извинить его многоженство... II.

Как только он узнал о смерти Саула, он, не теряя времени, стал хлопотать о том, чтобы унаследовать его престол. Оп отправился в Хеброн, и, как только прибыл туда, все колено Иуды, вождей которого он привлек на свою сторону подарками, признало его царем. Если бы Авенир не сохранил сыновь- ям Саула остатки наследства, то несомненно, что тем же способом, я хочу сказать, привлекая на свою сторону вождей подарками, Давид стал бы царем всего Израиля. Что произошло после того, как верность Аве- нира сохранила полностью одиннадцать колен Иевос- фею? То же самое, что произошло бы между двумя неверными и очень честолюбивыми царями. Давид и Иевосфей вели между собой непрерывно войну 73, которая должна была решить, кто из них захватит долю другого и будет владеть всем царством, ни с кем не деля власть над ним. То, что я сейчас расскажу, еще более дурно. Авенир, недовольный царем, который был его господином, задумывает лишить его царства и отдать его в руки Давида. Он дает знать Давиду о своем замысле. Он встречается с ним, чтобы согласовать все для совершения этого переворота. Итак, Давид прислушивается к этому предателю и хочет завладеть царством посредством таких козней. Можно ли сказать, что это поступки святого? Я признаю, что здесь нет ничего, что не согласовалось бы с предписаниями политики, изобретательности, осмотрительности. Но мне никогда не докажут, что строгие законы справедливости и суровой нравственности хорошего слуги бога могут оправдать такое поведение. Заметьте, что Давид не считал, что сын Саула [Иевосфей] узурпировал власть. Он признавал, что это почтенный человек 74 и, следовательно, законный царь.

III. Я придерживаюсь того же суждения относительно хитрости, к какой прибег Давид во время мятежа Авессалома. Давид не хотел, чтобы Хусий, один из лучших его друзей, следовал за ним. Он приказал Ху- сию присоединиться к партии Авессалома, с тем чтобы он давал дурные советы этому мятежному сыну п сообщал Давиду обо всех намерениях нового царя 75. Эта уловка, несомненно, весьма заслуживает одобрения, если судить о ней сообразно человеческому благоразумию и политике государей. Она спасла Давида и с тех пор до нашего временп породила бесчисленное множество авантюр, полезных для одних и гибельных для других. Но суровый казуист никогда не признает эту уловку делом, достойным пророка, святого, почтенного человека. Почтенный человек скорее предпочтет потерять корону, чем стать причиной того, что его друг будет проклят. Но ведь толкнуть своего друга на преступления — значит обречь его на вечное проклятие. А притворяться, что с жаром становишься на сторону человека, желая на деле его погубить, давая ему вредные для него советы, разоблачая все его тайны,— это, говорю я, есть преступление... IV.

Когда Давида по причине его старости не могли согреть все одежды, какими его укрывали, то вздумали поискать ему юную девушку, чтобы она спала с ним. Давид позволил, чтобы ему привели для этой цели самую прекрасную девушку, какую только сумели найти 76. Можно ли утверждать, что это был поступок в высшей степени целомудренного человека? Разве человек, преисполненный идей чистоты и твердо решившийся делать лишь то, чего от него требуют закон и высокая мораль,— разве такой человек согласился бы когда бы то ни было, чтобы его лечили таким лекарством? Можно ли согласиться на такое, когда инстинктам природы и требованиям плоти предпочитаешь требования духа божьего? V.

Уже давно осуждают Давида за то, что он совершил вопиющую несправедливость в отношении Мемфивосфея, сына его ближайшего друга Ионафана [сына Саула]. Дело заключается в том, что Давид, больше ничего не опасаясь со стороны группировки царя Саула, счел подходящим показать себя великодушным по отношению к тем, кто еще уцелел из этого семейства. Он узнал, что остался бедный хромой, по имени Мемфивосфей, сын Ионафана. Он вызвал его, наградил всеми землями, принадлежавшими Саулу, и дал приказ Сиве, старому слуге этого дома, извлечь доход из этих земель, с тем чтобы доход этот пошел на содержание Мемфивосфея и его сына. Мемфивосфею на всю его жизнь было предоставлено право восседать за столом царя Давида 77. Когда этот государь спасся бегством из Иерусалима, чтобы не попасть в руки Авессалома, он встретил Сиву, который дал ему подкрепиться и в двух словах сообщил ему, что Мемфивос- фей остался в Иерусалиме в надежде, что в ходе этой смуты он возвратит себе царство. На этом основании Давид отдал Сиве все имущество Мемфивос- фея 78. После смерти Авессалома Давид узнал, что Сива был вероломным доносчиком, и тем не менее он отнял у Сивы лишь половину того, что ему дал, т. е. восстановил собственность Мемфивосфея лишь наполовину... Все толкователи Писания оправдывают Давида. Есть среди них такие, которые утверждают, что не все обвинения Сивы были несправедливы или что они по крайней мере были основаны на такой большой правдоподобности, что им можно было поверить, не вынося безрассудного приговора. Но очень мало людей, придерживающихся этого мнения. Большинство отцов церкви и современных авторов считают, что Сива был клеветником и что Давид дал себя обмануть. Заметьте хорошенько, какова мысль папы Григория: он признает, что Мемфивосфей был оклеветан, и тем не менее он утверждает, что приговор, лишивший его всего имущества, был справедливым. Он это утверждает на основании следующего: 1) поскольку этот приговор произнес [сам] Давид; 2) поскольку здесь имело место вмешательство божье... Цитируемый мной автор идет по иному пути: поскольку святость Давида, говорит он, нам хорошо известна и поскольку Давид не приказал исправить ошибку, то необходимо заключить, что его приговор был справедлив. Рассуждать так — значит установить весьма опасный принцип. Если принять этот иринцин, то нельзя будет проверять на основе идей нравственности поступки древних пророков, нельзя будет осуждать тех из них, которые окажутся не согласными с нравственностью. Вследствие этого вольнодумцы смогут обвинять наших казуистов в том, что они одобряют некоторые явно несправедливые поступки потому лишь, что эти поступки совершены определенными лицами и лишь из пристрастия к этим лицам. Применим лучше к святым то, что было сказано о великих умах: nullum sine ve- nia placuit ingenium [нет непогрешимых гениев]. Величайшие святые нуждаются в том, чтобы им кое-что простили. VI.

Я уж не говорю об упреке, который сделала Давиду Мелхола, одна из его жен, относительно того вида, в каком он стал публично танцевать. Если он обнажил перед всеми свою наготу, его поступок может считаться дурным в нравственном отношении. Но если он не сделал ничего, кроме того, что своими позами вызвал к себе презрение и тем самым нанес урон величию своего сана, то это было в худшем случае неблагоразумие, а не преступление. Надо учесть, по какому случаю он танцевал. Это случилось, когда в Иерусалим был доставлен ковчег 79; а следовательно, излишества, каким он предавался, радуясь и прыгая, свидетельствуют о его привязанности и чувствительности к священным предметам. Один современный автор хотел оправдать наготу Франциска Асизского70 наготой Давида... Вся Европа нашла бы чрезвычайно странным, если бы однажды в процессии святого причастия цари так танцевали бы на улицах, имея на теле лишь маленький поясок. VII.

Завоевания Давида будут предметом моего последнего замечания. Есть суровые казуисты, считающие, что христианский государь не мог бы законно начать войну из одного лишь стремления увеличить свои владения. Эти казуисты одобряют только оборонительные войны или вообще войны, имеющие целью лишь восстановить то, что принадлежит каждому. Исходя из этого учения необходимо признать, что Давид часто предпринимал несправедливые войны. Ведь помимо того что Священное писание довольно часто представляет Давида в качестве нападающей стороны, там говорится, что он распространял границы своей империи отЕгип- та до Евфрата. Значит, чтобы не осуждать Давида, надо признать, что завоевания могут быть иногда разрешены, и, таким образом, надо остеречься, как бы выступая против современных государей, невольно не задеть великого пророка.

Но если, вообще говоря, завоевания этого святого монарха принесли ему славу, не нанося ущерба его справедливости, то трудно согласиться с данным утверждением, когда мы переходим к рассмотрению подробностей этого дела. Не будем рыться, прибегая к собственным предположениям, в тайнах, которых история нам не раскрыла. Не будем заключать, что поскольку Давид хотел извлечь выгоду из предательства Авенира и Хусия, то почти нет таких коварных уловок, каких он не использовал бы против неверных царей, покоренных им. Остановимся лишь на сообщениях священной истории о том, как он обращался с побежденными. Он увел также людей, живших в Равве, и положил их под пилы, под железные молотилки, под топоры и бросил их в обжигательные печи. Так поступал он во всех городах с детьми Аммона 80. Женевская библия рядом с этим стихом отмечает, что это были видц смертной казни, применявшиеся в древности. Посмотрим, как он обращается с моавитянами. Он мерил их шнурками, уложив их на земле: мерой двух шнурков отправляя их на смерть и мерой одного шнурка оставляя жить81, т. е. он хотел умертвить в точности две трети — не больше и не меньше. Идумее досталось более суровое обращение: он умертвил там всех лиц мужского пола 82... Разве можно отрицать, что такой способ ведения войны заслуживает осуждения? Разве турки и татары не проявляют больше человечности? И если бесчисленное множество книжек иыне ежедневно вопиет против военных действий нашего времени, поистине жестоких и достойных порицания, но мягких по сравнению с военными действиями Давида, чего бы только ни сказали авторы этих книжек, если б им надо было бросить упрек пилам, молотилкам, печам Давида, поголовному убийству от мала До велика лиц мужского пола?