То, чтб открывается в христианстве, — не есть текст. В частности, текстом не может быть то, что непереводимо в принципе, поскольку неподражаемо. Это предполагает определенную дистанцию по отношению к другим системам мысли, например, к исламу, в особенности после разрешения мутазилитского кризиса утверждением о не- тварности Корана23.
Или к некоторым фундаменталисте- ким интерпретациям ^scriptura sola» в протестантизме. Христианство не есть религия книги. Конечно, оно имеет книгу, даже Книгу — Библию, которая являет собой неразрывное единство Ветхого и Нового заветов. Последний представляет собой реинтерпретацию ветхозаветного опыта, исходя из явления Христа. Несмотря на это, объектом откровения ни в коем случае He будет Новый завет. Это даже не «послание», не слова Иисуса. Это его личность в целом: человеческая личность, свобода, которая ее воодушевляет, действие, в котором она разворачивается, целостная жизнь. Она явлена во время Пасхи, она продолжается в церковных таинствах. Разумеется, Библия доносит до нас слово Бога, но Библия не есть Слово Божие. Последнее являет себя нам в единственном качестве — как Слово воплощенное. В христианстве нет «книги Божией», а потому нет и священного языка. Равно как и священной культуры. В воплощении освящается не что иное, как само человечество. Христос предстает как единичный и уникальный модус человеческой жизни. Единственный Им освящаемый «язык» — это человечность каждого человека, коему воплощение придает неслыханное достоинство. Отсюда — способ понимания культуры. Языки не подгоняются и не сводятся к одному из них, полагаемому нормативным. Все вместе они открыты Слову, не являющемуся, однако, ни одним из них.
Ставшее плотью Слово переводимо на языки бесконечного числа культур; этой возможности открыты новые культуры, новые переводы, — и так до конца мира сего. Говоря исторически, рождение Европы напрямую связано с этой возможностью. После великого переселения новоприбывшие народы получили крещение, но от них не требовалось принимать новый язык, за исключением литургического. Миссионеры из Византии даже создали для славян литургию на их языке. Языки «варваров» уважались и считались достойными для принятия Евангелия. Это происходило не без сопротивления сторонников латыни, но конфликт завершился официальной легитимизацией народных языков — решения принимались на самом высоком уровне24. Это нашло свое выражение в попытках перевода Писания на языки, весьма далекие от латыни: для старонемецкого — гармония Евангелий Отфрида, следовавшего утраченному переводу на готский Вульфилы; для староанглийского — переводы короля Альфреда Великого; для древнеславянского — перевод Кирилла и Мефодия. Отсюда проистекает многообразие языков и культур, составляющих Европу. Стоит заметить, что эта лингвистическая политика продолжалась за пределами Европы, когда миссионеры составляли грамматики и словари языков, носителей которых они хотели евангелизировать. С другой стороны, христианами никогда всерьез и надолго не ставился вопрос об отбрасывании античной литературы, хотя она и несла языческие представления. Шедевры этой литературы сохранялись, что подготовило ту непрерывную череду «Возрождений», которая составляет историю европейской культуры.