Сказанное выше — частичное изложение труда Хабермаса, в котором особый упор сделан на роль информации во взлете и падении публичной сферы. Прежде чем двинуться дальше, отметим, что взгляды Хабермаса стали объектом критики (Johnson, 2001).
Серьезные возражения были выдвинуты в отношении изложения им фактов, на которые опирается его концепция информационной сферы. Некоторые исследователи не согласны с «полным упадком» этой сферы, который вытекает из работы Хабермаса (Hohendahl, 1979) , тогда как другие сомневаются, скрывается ли за словами «публичная сфера» вообще какая-нибудь реальность (Schudson, 1992). А еще отмечают, что Хабермас забыл, что женщины не допускались в публичную сферу (Landes, 1995), что существовала «публичная сфера плебса» (Keane, 1991), то есть рабочий класс тоже боролся за то, чтобы быть представленным во власти. Кроме того, Хабермас, как оказалось, не учел корыстных интересов профессионалов, которые обслуживали публичную сферу (Calhoun, 1992). И, наконец, что именно имел в виду Хабермас под рациональностью, которой он приписывает такое большое значение, говоря о публичной сфере? К последнему вопросу я еще вернусь. Несмотря на все эти недостатки, идея публичной сферы все же обладает большой притягательной силой и фиксирует внимание на связи между информацией и демократическим образом правления (Curran, 1991, с. 33). Если допустить, что общественное мнение должно формироваться в результате открытого обсуждения, то эффективность этого процесса окажется обусловленной количеством информации, ее доступностью и способом доведения до потребителя. Проще говоря, наличие надежной и адекватной информации облегчает проведение полноценного обсуждения, тогда как недостаток ее, и тем более ее тенденциозность, почти неминуемо приведут к предвзятому решению и нелепому обсуждению. Это соображение привело некоторых аналитиков, особенно Николаса Гарнэма (Garnham,1990, 2000) к идее использовать понятие публичной сферы для осмысления изменений в области информации. При этом введенное Хабермасом понятие используется, чтобы оценить, какая информация была доступна в прошлом, как она изменилась и в каком направлении идут дальнейшие изменения. В частности, концепция информационной сферы была использована для анализа изменений в трех взаимосвязанных областях. Первой стали такие институты публичной сферы, как ВВС и сеть библиотек, причем авторы, которые рассматривали этот вопрос, утверждали, что информационным функциям этих учреждений был нанесен ущерб главным образом, если не исключительно, в результате попыток заставить их играть по рыночным правилам. Вторая область связана с общим беспокойством, которое вызывает превращение информации в товар. Эта тема пользуется большой популярностью среди критических теоретиков, взгляды которых были рассмотрены в главе 6. Аналитики предвидят гибельные для публичной сферы последствия отношения к информации как к чему-то, что торгуется ради прибыли, считая, что это приводит к снижению качества политического дискурса и понижает уровень участия в политической жизни (Boggs, 2000).Третья область — это общее состояние системы коммуникаций в современном обществе, в которой, по мнению аналитиков, в силу разных причин создается и распространяется все больше недостоверной и искаженной информации. В поле их зрения попадают новая система коммуникаций, которая делает упор на коммерческие принципы и не поощряет распространение почти ничего, кроме эскапистских развлечений; распространение таких форм финансирования информации, как спонсорство, реклама и пиар; все большее распространение технологий манипулирования информацией, которые используют политические партии, корпорации и другие группы, все чаще прибегающие к помощи беззастенчивой пропаганды. Рассмотрим подробнее некоторые из используемых при этом методов. Радио и телевидение Общественное радио- и телевещание относятся к числу наиболее важных информационных служб Великобритании и то же самое относится ко всем развитым странам. ВВС, например, это основной источник политической, культурной и социальной информации, доступный любом члену общества. Общественное вещание может рассматриваться как образец института, который в своей повседневной деятельности внеполо- жен влиянию политики, бизнеса и даже аудитории, к которой оно обращается, ему не нужно добиваться определенных экономических целей, и то, что оно создает, предназначено и доступно для общества в целом, а не только для тех, кто может оплатить подписку, причем, создавая информационный продукт, общественное вещание не заботится о спонсорах и рекламодателях. Такое вещание должно оказывать по возможности высококачественные услуги всему обществу, которое оно рассматривает как собрание меньшинств, и каждое из них должно что-то получить от этого вещания, но, конечно, не в ущерб тем программам — новостям, текущим событиям, постановкам, документальному кино, — которые предназначены аудитории в целом. Работающие на таком вещании люди готовы оказывать информационные услуги, не скрывая, зачем они это делают, они готовы информировать аудиторию по широкому кругу вопросов и проблем, от политики до ведения домашнего хозяйства. Конечно, здесь нарисован идеальный образ, и ВВС, хотя она уже многие годы подчеркивает свою функцию общественного вещания, только приближается к этому образу. Я думаю, всем понятно, что некоторые характеристики общественного вещания заимствованы из данного Юргеном Хабермасом описания публичной сферы. Прежде всего, это относится к организационной независимости как от правительства, так и от рыночной экономики, а также к этосу слуги общества, который обеспечивает в нем неискаженную коммуникацию и доступность услуг для всех, независимо от дохода и имущественного состояния. Возникнув в начале XX в., ВВС была сознательно организована таким образом, чтобы не иметь ничего общего с коммерцией. Эта организация возникла благодаря удивительному единодушию радикалов и консерваторов, когда обе стороны согласились, что ВВС должна быть государственной организацией, изолированной от влияния частного капитала. Все они были свидетелями того разгула делячества и безобразия, которое появилось, когда Соеди- ненные Штаты допустили, чтобы там вещание было организовано на принципах свободного предпринимательства, и дружно возникшее у них неприятие подобного положения вещей, привело к рождению в Великобритании странного альянса. Историк А. Тейлор замечает по этому поводу: «Консерваторам нравился порядок, а лейбористам не нравилось частное предпринимательство» (Taylor, 1965, с. 233), и поэтому обе стороны сошлись на мнении, что «вещательная служба должна осуществляться публичной корпорацией, которая на началах доверительной собственности будет обеспечивать национальные интересы, ее статус и обязанности должны соответствовать статусу и обязанностям общественной службы» (Smith, 1974, с. 53). Вот таким образом «в Великобритании родилась ВВС, которая стала орудием парламента и чем-то вроде посольства национальной культуры в своей собственной стране» (Smith, 1973, с. 54). В сфере вещания ей было гарантировано монопольное положение, а финансировалась она за счет налога, который взимался при продаже радиоприемников, а позднее — телевизоров (оплата лицензии). То, что ВВС была создана парламентом и поставлена вне коммерческих отношений, имело ряд важных последствий. Законодатели прямо подчеркивали, что задача корпорации — не только развлечение, но и образование. Уже многие годы этос ВВС — «информировать, просвещать и развлекать» — крепнет и находит выражение в ее продукции: от новостей до рассчитанных на меньшинства программ о музыке, литературе, театре и увлечениях. Все сказанное нельзя непосредственно перевести в термины, использованные Хабермасом для описания публичной сферы как форума для «рационального обсуждения», но вещание, несомненно, привлекло общественное внимание к проблемам и событиям, которые непосредственно не входят к сферу повседневных интересов большинства населения (поэтому, рассказывая о событиях в отдаленных уголках мира или о тех сторонах жизни Великобритании, которые были долго скрыты от глаз общественности, ВВС выполняет важную функцию демократизации жизни). Пэдди Скэн- нелл и Дэвид Кардифф (Scannell and Cardiff, 1991) считают, что, расширяя кругозор аудитории, вещание тем самым способствует «рациональному мышлению в том смысле, что люди обретают способность отчитываться в своих поступках, от них ожидают объяснений по поводу того, что они делают, как они живут и во что верят... Даже если их отчеты и не являются рациональными в собственном смысле слова (поскольку этот термин в какой-то степени подразумевает установление правильных причинных связей), уже само их появление обогащает общественную жизнь и открыва ет определенные перспективы18. ВВС, кроме того, способствует формированию в Великобритании с ее неоднородным населением общенациональной культуры. Будучи детищем парламента, ВВС находится под сильным воздействием его обычаев и его образа поведения. Поэтому, касаясь политических проблем, ВВС в целом выражает точку зрения парламентских партий (пытаясь соблюсти «баланс» между лейбористами и консерваторами), но в постановках и в документальном кино иногда отваживается выходить за эти рамки, во всяком случае, ВВС способствовала тому, что люди стали относится к политике серьезно и взвешенно. Общественное вещание в Великобритании в связи с проблемами, касающимися общества, всегда подчеркивало свою роль информатора. Большую часть времени в своих программах ВВС всегда отводила освещению именно этих вопросов, отказываясь от поверхностных и рассчитанных на более широкую аудиторию передач. Около 25% телевизионных программ ВВС— это новости и комментарии по поводу текущих событий, это более чем в два раза превышает долю аналогичных передач у конкурента ВВС — коммерческого телевидения, еще больше разница между программами ВВС и американских сетей, вещающих в эфире (Annan, 1977). Различия точек зрения между партиями и внутри партий оставляют новостным службам ВВС значительное поле для маневра, превращая их из партийного рупора в гораздо более интересный источник информации, позволяя давать слушателям или зрителям больше аналитических материалов и знакомить их с содержанием политических дискуссий (Smith, 1979, с. 1—40). Важным фактором, который оказал решающее влияние на формирование и закрепление этоса служения обществу, была политика первого генерального директора ВВС лорда Риса, который стоял у руля корпорации первые тридцать лет ее существования и приобрел особенный авторитет во время Второй мировой войны (Briggs, 1985). Дополнительным фактором стало то, что в 1926 г., во время всеобщей забастовки (Tracey, 1978, с. 142—156), несмотря на попытки правительства оказать давление на ВВС, радио сохранило нейтралитет. ВВС связана с государством, но не управляется им в отличие от распространенной в мире ситуации, когда государственное радио выступает в качестве рупора госу дарственной политики. Обязательство оставаться политическим нейтральным, несомненно, очень важно для того, чтобы вещание было беспристрастным и настолько объективным, насколько это возможно. Кришан Кумар, характеризуя автономное положение ВВС, пишет, что корпорация в политических и экономических вопросах всегда «придерживается средней линии», и эта позиция привела «к совершенно необычному положению, которое ВВС занимает в культурной жизни Великобритании» (Kumar, 1977, с. 234). Это положение в свою очередь привлекало в ВВС и убеждало связать с ней свою судьбу многих талантливых людей, настроенных служить обществу и с пренебрежением относящихся к «движущимся обоям», которые преобладают в насквозь коммерциапизованном телевидении (особенно в Соединенных Штатах). «Государство и коммерция — два полюса, вокруг которых вращается большинство вещательных систем в мире», но «ВВС оказалась в каком-то очень важном отношении способна не отожествлять себя ни с тем, ни с другим» (Kumar, 1977, с. 234) и «сохранить другой raison d’itre, приобрести как институт другую окраску и научиться вести себя по-иному» (Burns, 1977). Кроме того, благодаря конкурентной борьбе этос ВВС оказал заметное влияние на коммерческое вещание в Великобритании. С начала до середины 1950-х годов, когда в результате интенсивного лоббирования в стране возникло независимое телевидение Independent Television (ITV), многие стороны его деятельности испытали на себе влияние ВВС как общественной службы. По наблюдениям Джеймса Каррена и Джин Ситон, ITV «построено по образцу ВВС, следуя унаследованным традициям общественной службы» (Curran and Seaton, 1988, с. 179). Это нашло отражение и в Хартии ITV, которая требует объективности в освещении событий, в структуре новостей (последние готовятся службой, формально не связанной с коммерческой деятельностью), в специальных требованиях контракта, которые требуют показывать по крайней мере по два обзора последних событий в неделю, причем в прайм-тайм, а кроме того, финансировать Channel 4, на котором не показывают рекламу для того, чтобы он мог выполнять свою задачу — отбирать часть аудитории у запущенных ранее каналов. Американский историк Бэртон Паулу справедливо отмечает, что «администрация ITVвзяла на себя “обязательство... осуществлять телевизионное и радиовещание в качестве общественной службы в том, что касается распространения информации, просветительских передач и развлечений”» (Paulu, 1981, с. 66). Но если общественное вещание в какой-то степени не зависит от коммерческих императивов (то есть оно не вынуждено по экономическим причинам создавать только продукты, дешевые и рассчитанные на потребу широкой публики), то это не значит, что на него вообше не оказывается давления извне, и оно может выступать в роли бесстрастного, свободного в своих действиях поставщика информации. Это невозможно, поскольку вещание — часть общества, в котором позиции делового мира очень сильны, и в то же время ВВС (и в значительной мере ITV) создана государством, а следовательно, подвержена его влияниям во всем, что касается государственных интересов. Кроме того, сотрудники ВВС относятся в основном к одной и той же социальной страте (выпускники художественных факультетов наиболее престижных британских вузов), их моральные ценности и взгляды едва ли можно считать представительными для чрезвычайно разнообразного населения Британских островов. Поэтому развитие вещания, конечно, не может не зависеть от перечисленных факторов и групп влияния, которые пытаются навязать ему свои приоритеты. Однако нельзя утверждать, что вещание в Великобритании — это рупор власть имущих, хотя масса критиков и слева, и справа утверждает именно это, только для левых это «правящий класс», а для правых — квазиаристократический истеблишмент. ВВС за долгие годы сумела добиться определенной автономии как от бизнеса, так и от политики, хотя условия, на которых такая независимость сохранялась, изменялись. В первые годы существования ВВС, пока ее директором был лорд Рис, корпорация демонстрировала аристократическое пренебрежение мнением правительственных чиновников и делового мира, оставаясь при этом организацией, которая управлялась автократическими методами и сохраняла ориентацию на элиту. В это время общественное вещание было средством доведения до публики программ, которые его руководство рассматривало как удовлетворяющие определенным критериям, установленным философской школой, которую сейчас сочли бы старомодной, то есть, по существу, принципом Мэттью Арнольда: «лучшее из того, что познано и создано в мире»19. В 1960-е годы, хотя организационная зависимость ВВС от государства и сохранялась, обстоятельства позволяли общественному вещанию выступать с дерзкими инициативами, временами даже крайнего толка. В то время когда директором службы был сэр Хью Грин, страна переживала экономический бум, увеличивалось число телевизионных приемников (рост продажи которых и обеспечивал ежегодный рост доходов ВВС), а политический климат характеризовался относительной толерантностью и мягкостью, тогда считалось, что служба способна готовить новаторские, смелые программы, которые могут пробудить в аудитории вкус к экспериментам и дерзким новшествам в социальной сфере. Наблюдая, как со временем менялась концепция общественного вешания (Briggs, 1985), можно заметить, что на смену покровительственному, отеческому отношению к аудитории, господствовавшему во времена Риса, приходит профессионализм: общественное вещание рассматривается как место, где создаются умные, «крепко сколоченные», непредвзятые передачи, которые интересно смотреть и которые пробуждают мысль (Madge, 1989). Как мы убедимся далее, хотя профессиональное отношение к работе остается важным для ВВС и сейчас, она больше не может служить для его журналистов надежным щитом, защищающим их от яростных нападок. Более того, обратившись к истории вещания, мы убедимся, что, по крайней мере, частично ее деятельность исходила из предпосылки о существовании однородной (хотя бы потенциально) аудитории. Плохо это или хорошо, но начиная с конца 1960-х годов расслоение аудитории становится заметным и сейчас без сильной натяжки уже невозможно говорить «о широких кругах общественности». В вещании это приводит к некоторой неуверенности и колебаниям (к кому, в самом деле, обращается общественное вещание, существует ли сам объект?). Оно становится более уязвимым для критики. С начала 1980-х годов изменения приобретают драматический характер. Я перейду к их рассмотрению далее, а сейчас обращу внимание на параллели между общественным вещанием, изменения в котором я рассматриваю, и предложенным Хабермасом понятием публичной сферы. Прежде всего, отметим взятое вещательными службами обязательство сохранять беспристрастность и независимость, как от правительства, так и от бизнеса, а также отсутствие каких-либо ограничений в доступе к их услугам. В основе лежит принцип: чтобы публика могла составить здравое суждение о широком круге социальных, экономических и политических вопросов, она должна иметь доступ к адекватной информации. С конца 1970-х годов мы в Великобритании (и вообще повсюду, где существуют разновидности этоса общественного вещания) переживаем то, что может быть названо кризисом общественного вещания. Многие считают, что единственный путь к преодолению этого кризиса состоит в том, чтобы сократить сферу его использования. До сих пор у этого кризиса были два аспекта: политический и экономический. С политической стороны против ВВС выступали те, кто рассматривает себя в качестве части «нового класса» — элиты, самодовольной и пользующейся поддержкой государства, которая одновременно гордится своими «левыми» взглядами и «воспитывает» простых людей (то есть с видом превосходства пичкает аудиторию своей антирыночной идеологией), но при этом считает себя независимой ни от правительства, ни от частного капитала, ни даже от аудитории, которая и кормит ВВС. С экономической стороны В В С обвиняют в расточительном отношении к общественным фондам, в том, что она, получая деньги, ничего не дает налогоплательщикам взамен и навязывает потребителю свою продукцию, тогда как тот должен быть свободен в выборе программ, которые он хочет смотреть (Barnett and Curry, 1994). Обе группы объединили свои усилия, добившись сокращения бюджета ВВС, последовала масса вмешательств в деятельность службы под предлогом ее «предвзятости», неспособности и введения коммерческого подхода. За всем этим скрывается, конечно, желание применить на общественном вещании рыночные принципы, что стало знамением времени. Стремление ослабить общественную службу теперь чаще всего прикрывается призывом к созданию «конкуренции» и «свободы выбора для потребителя» (либерализации и дерегулированию), а также «приватизации» (прекращению государственной поддержки и акционированию предприятия). Но хотя основное внимание при этом сосредоточено на ВВС, не нужно забывать и о последствиях этих изменений для коммерческого телевидения в Великобритании. Как уже было сказано ранее, Independent Television в Великобритании испытало большое влияние общественного, особенно в том, что касается требований к отбору новостей, их качеству и размещению в программах. Традиционно они передаются в прайм-тайм, наибольшее внимание из них приковывают вечерние «Новости в 10», показ которых был одно время сдвинут на более поздний час, чтобы не прерывать собирающих большую аудиторию кинопоказов, «мыльных опер» и телевизионных игр; но потом, когда ITV почувствовало сильную конкуренцию, оно вернуло эти новости на прежнее место в сетке вещания. Еще одно направление атаки на общественное вещание — давление со стороны новых технологий, особенно кабельного и спутникового телевидения, последнее в виде Sky Television Руперта Мэр- дока, предлагающего меню из «развлечений» (спорт, кино) и «семейных программ». Опасения состоят в том, что в случае если доля общественного вещания снизится до 30% или около того, то станет невозможно оправдывать сохранение косвенного налога, за счет которого и содержится служба, адресованная «широкой публике». То, что мы видим сегодня, можно характеризовать как упадок общественного вещания под влиянием рынка. Альтернативные источники информации небеспристрастны, их задача не в том, чтобы информировать общество, а в том, чтобы продать ему развлечения. Переход к этим источникам был бы решительным шагом в сторону рынка. Это значит, что основное место в программах заняла бы реклама; вещание оказалось бы в зависимости от спонсоров или подписчиков. Какой бы мы ни сделали выбор, даже если бы использовали несколько видов финансирования вещания, упадок публичного вещания приведет к преобладанию идеологизированных или исключительно развлекательных продуктов, а ставка на рекламу доставит удовольствие в основном бухгалтерам корпораций, ориентация же на платность услуг, хотя и не сразу, но ?неизбежно приведет к исключению из числа зрителей тех, кто не может платить за подписку. Если мы хотим понять, каком направлении развивается вещание, мы, конечно, должны обратить внимание на положение дел в Соединенных Штатах (Bamouw, 1978), поскольку информационная политика многих стран мира в ряде отношений ориентирована именно на эту модель. В среде, где содержание передач определяется прежде всего их рейтингом, общественное телевидение оказывается в сложном положении. Майкл Трэйси считает даже, что 1980-е годы стали «вторым Дюнкерком20 для общественного вещания» (Тгасеу, 1998, с. 192), которое понесло огромные потери от неолиберальной политики. Результаты налицо (Bourdieu, 1998): на телевидении теперь господствует «мыло», боевики, ток-шоу, обзоры журналов и викторины. При этом последним известиям и комментариям пришлось потесниться (да и само их содержание изменилось, появился налет сенсационности, больше стало прямых цитат из речей политиков). Пышным цветом расцвело кабельное телевидение, предлагающее зрителям инфоразвлечения, кино и, конечно же, спорт (преимущественно футбол). При сокращении бюджетных дотаций остается надежда лишь на поддержку частных фондов, на доходы от рекламы, от подписки. Такое перераспределение приоритетов приводит к использованию коммерческих критериев при программировании каналов, основное внимание уделяется величине и покупательной способности аудитории (исключение делается для престижных проектов, поддержанных спонсорами, которые таким образом хотели бы создать себе репутацию). Естественно, что все это влияет на содержание передач, среди которых становится все больше развлекательных шоу, которые вытесняют «серьезные» и «рассчитанные на узкую аудиторию» передачи, то есть новости и комментарии (хотя и их стараются насытить «развлекательными» элементами), а также постановки, поднимающие серьезные вопросы. Для тех, кто выступает с критикой таких тенденций, все они — признаки деградации общественного вещания, а вместе с этим и ослабления его роли в общественной жизни. Скорее всего Великобритания в области вещания движется в сторону «культурной пустыни», образец которой являет собой телевидение Соединенных Штатов, хотя возможно, что какие-то качественные программы сохранятся благодаря использованию новых средств передачи телевизионного сигнала или даже развитию платного телевидения21. Однако такие передачи займут на рынке узкую нишу и будут играть очень скромную роль, а основное место в информационной среде займут эскапистские программы: боевики, спорт и фильмы, которые, каким бы оксюмороном это ни звучало, как раз и не будут ни о чем информировать (Schudson, 1991), или же высококачественные передачи увидят лишь те, кто сможет позволить себе оформить дорогую подписку. В любом случае ущерб будет нанесен самой концепции публичной сферы — принципу доступной информации, с которой может ознакомиться каждый, независимо от состояния своего кошелька. Организации, находящиеся на бюджетном финансировании, обычно рассматриваются как проправительственные, поскольку тот, кто платит за музыку, преимущественно ее и заказывает. Принимаемое допущение обычно заставляет аналитиков скептически относится к общественному вещанию. Идея, что вещание может оплачиваться государством и при этом оставаться независимым, у многих не вызывает доверия, особенно у тех, кто в сфере вещания во всем склонен видеть вмешательство политиков. Хотя то же подозрение возникает и в связи со СМИ, которые финансируются частным капиталом. Рассуждают при этом примерно так: сегодня именно правительство вызывает наибольшие подозрения у СМИ, поэтому нам нужны новые, независимые от него организации, которые могли бы взять на себя задачу следить за его деятельностью. Джеймс Каррен, полемизируя с этой точкой зрения, показывает, что общественное вещание лучше справляется с ролью «сторожевого пса [демократии]», чем СМИ, принадлежащие частному капиталу. Хотя Каррен в какой-то степени соглашается, что британское вещание утратило часть своей автономии в результате многократных нападок правительства, эмпирические данные показывают, что «оно продолжает непрерывно критически оценивать его деятельность, проявляя при этом большую дотошность, чем пресса, которая отражает в основном взгляды правых» (Curran, 1991, с. 89). Он приводит пример телевизионного документального фильма «Смерть на Скале» (Death on the Rock), который был показан в 1988 г. Фильм рассказывает о том, как британская армия в нарушение закона расправилась с тремя членами IRA в Гибралтаре. Правительство было в ярости от фильма, значительная часть прессы пыталась поставить показанное в фильме под сомнение, но ВВС держалась твердо, дав пример того, что «пес, хотя и находящийся у правительства на поводке, лает, тогда как частные сторожевые псы спят» (с. 90). Этот пример свидетельствует, что общественное вещание все еще живо в Великобритании и что те, кто готовит новости, комментарии и документальные фильмы, по-прежнему преданы своему делу. Этос жив, мы можем утверждать, что вещание сохранило тот характер, который делает его частью публичной сферы. Тем не менее ясно, что некоторые важные требования к общественному вещанию были нарушены: правительство постоянно вмешивается в программную политику службы, появление новых форм доставки сигнала создало конкуренцию в сфере вещания и угрозу существованию традиционного механизма финансирования общественного вещания, но прежде всего изменилась экономическая ситуация, которая диктует теперь необходимость перехода от под держки вешания за счет общественных фондов к поддержке его за счет частных источников. При сложившихся обстоятельствах ключевой вопрос состоит в том, ухудшилось ли качество информации, которая создается вещанием и будет ли оно ухудшаться в дальнейшем. Энтузиасты рыночных отношений утверждают, что ставку нужно делать на все более тщательно отобранную и специализированную информацию, предназначенную для множества небольших групп потребителей. Те, кто согласен с Хабермасом, не спорят, что количество информации, передаваемой телевидением и радио, сильно возросло (появилось кабельное и спутниковое телевидение, круглосуточные программы, увеличилось и число каналов, получило распространение видео и т.д.), но считают, что это не означает ни сейчас, ни в будущем повышения качества информации, а для слушателей и зрителей — настоящей возможности выбора. Это связано с тем, что рынок стимулирует производство поверхностной продукции, концентрирует всю власть в руках олигархов, сегментирует аудиторию в соответствии с размерами кошелька потребителей, причем высококачественная информация становится доступна только состоятельным членам общества. Так что с любой точки зрения для общественного вещания и основных составляющих публичной сферы дни существования сочтены. Публичные библиотеки Публичные библиотеки в Великобритании — это, возможно, лучшее приближение к тому, что называется публичной сферой. В стране свыше 5000 библиотек, и они есть почти в каждом населенном пункте22. Во-первых, информация, хранящаяся в них, доступна каждому, доступ к ней для отдельного читателя бесплатен — это уже особенности, которые позволяют отнести библиотеки к публичной сфере в том смысле, который придает этому термину Хабермас. Читателем может стать любой житель данной местности, можно бесплатно взять книги на дом, библиотека обеспечивает доступ к справочным материалам и открыта в такие часы, которые удобны посетителям. Во-вторых, как гласит закон о публичных библиотеках и музеях от 1964 г., библиотеки финансируются за счет местных и государственных налогов, но они находятся вне политики, «предоставляя универсальное и эффективное библиотечное обслуживание всем, кто пожелает воспользоваться их услугами». Если местная библиотека не в состоянии удовлетворить требования читателя, можно прибегнуть к помощи национальной службы межбиблиотечного обмена, которая опирается на существующие в стране библиотеки- депозитарии и Британскую библиотеку в местечке Бостон-Спа (Йоркшир), которая обслуживает более 3 млн запросов в год23. В-третьих, в сети библиотек работают профессионалы, которые обслуживают читателей и оказывают им помощь как работники общественной службы, т.е. не отдавая предпочтения никому и не руководствуясь в своей деятельности какими-либо скрытыми мотивами. Это следует из кодекса поведения членов Британской библиотечной ассоциации, принятого в 1983 г. по случаю столетнего юбилея ассоциации. Среди положений этого кодекса, который, в частности, говорит об ответственности библиотекаря перед читателем, как об одном из основных принципов его работы, содержится и заявление, что «члены ассоциации обязаны способствовать движению потока информации и идей для того, чтобы защитить и упрочить права каждого на свободный и равный доступ к источникам информации без всякой дискриминации» (Library Association, 1983, 2е). Публичные библиотеки популярны, и у них много читателей. Существенно больше половины населения Великобритании пользуются местной библиотекой, треть регулярно берут книги на дом, примерно по 9 книг в год, т.е. общее число посещений библиотек— 400 млн в год (это более чем в 10 раз превышает число зрителей футбольных матчей профессиональной лиги). Обычный человек, будь он ребенком или пенсионером, может зайти в библиотеку и быть уверенным в том, что ему помогут, идет ли речь о поиске материалов для школьного реферата, о составлении заявления или просто о том, чтобы взять почитать роман. Без всякого преувеличения можно сказать, что если речь идет о подавляющем большинстве граждан, т.е. публичных библиотек — самая большая ценность, которая есть у информационной службы Соединенного Королевства. Когда в середине XX в. появились публичные библиотеки, было несколько факторов, которые содействовали их развитию. На первое место нужно поставить усилия филантропов из высшего класса, затем идут желание опекать неимущих, страх перед темной массой, стремление повысить уровень грамотности населения, обеспечить возможность неимущим получить образование (Allred, 1972). Классифицировать эти мотивы и побуждения можно по-разному, но в любом случае за ними стоит идея ценности информации, хотя обычно и неосознаваемая. Другими словами, публичные библиотеки были созданы и развивались на основе представления об информации как о ресурсе, который принадлежит всем, а не как о товаре, у которого должен быть собственник. Отсюда вытекает, что информация и уж, конечно, знание не принадлежат кому- либо одному, они должны быть доступны всем, кто хочет получить к ним доступ — вот, собственно, та концепция, которая, по- видимому, положена в основу создания и деятельности публичных библиотек в нашей стране. Фундаментальный принцип деятельности сети публичных библиотек сводится к тому, что если людям нужна информация, то библиотеки — в порядке, предусмотренном законом, — должны помочь ее предоставить, а не облагать людей, которые пытаются ее найти, поборами (Usherwood, 1989) . Однако система публичных библиотек постоянно подвергается нападкам как с философских, так и чисто практических позиций. В частности, серьезные возражения вызвает сам принцип бесплатности информации для читателей библиотеки, и библиотеки пытались заставить ввести плату за обслуживание. То, что можно было бы назвать нападками на сам reason d'etre библиотек, шли с трех направлений. Во-первых, постоянно возникает вопрос о снижении расходов из общественных фондов. Поэтому идет уменьшение закупки книг, сокращение персонала, для нужд библиотек приобретается все меньше текущей периодики и часто вообще не выписываются газеты, во многих местах сокращаются часы работы библиотек, меньше тратится средств на содержание и уборку помещений (West, 1992). Чтобы сократить дефицит, библиотеки пытаются внедрить платные услуги, хотя и второстепенные, поскольку и профессиональная этика библиотекарей, и законодательство страны направлены против коммерциализации. На платную основу переводится заказ специальной литературы, межбиблиотечный обмен и некоторые справочно-биб- лиографические услуги, а система штрафов за несвоевременный возврат книг превращается из средства борьбы с неаккуратными читателями в способ формирования дополнительных фондов. По этому нет ничего удивительного, что за период с 1986 по 1996 г. количество выдач книг в библиотеках сократилось на 20%. Во-вторых, на библиотеки направлена атака правого политического крыла (воодушевленного идеями «рынка» и всего подобного). Они считают, что библиотекари подотчетны только самим себе, а поскольку они сами закупают книги для библиотек, они навязывают свои вкусы читателям, а, кроме того, они еще тратят большую часть бюджета библиотек на собственное жалование. Еще и Институт Адама Смита высказал мнение, что в наши дни люди располагают достаточными средствами, чтобы удовлетворять свои информационные потребности за собственные деньги, поскольку «революция бумажных обложек» сделала литературу доступной каждому, а бум сетей проката видеофильмов свидетельствует, что потребитель готов платить. Таким образом, над библиотеками, и так уже страдающими от постоянных и чувствительных сокращений бюджетов, нависла еще одна угроза со стороны тех, кто хотел бы заменить общественные службы платными, кто восхищен коммерческими успехами сети видеопроката Blockbuster и готов внедрять рыночную идеологию под лозунгом требований «реальной жизни» и предоставления обычным людям права выбора вида обслуживания. В-третьих, сегодня все громче раздаются голоса тех, кто обвиняет публичные библиотеки в том, что они отстали от времени, цепляются за книги, тогда как нужно переходить к электронным носителям информации. Это уже голос посттэтчеровского поколения, тех групп, для которых уже не столько важен рынок и экономика, им просто претят старомодность, негибкость и замшелость библиотечной системы. Их претензии исходят из убеждения, что будущее публичных библиотек — в новых информационных технологиях, мультимедийное™ и, конечно, прежде всего, в Интернете. А достичь этого светлого будущего можно, только изменив заскорузлое мышление библиотекарей, взгляды, надежды и организационные принципы библиотечной службы (Greenhalgh and Worpole, 1995). Нужно только, чтобы библиотеки побольше вкладывали в информационные технологии, перекрасили стены в цвета поярче, поставили компьютеры, списали ветхие и потрепанные книги и отправили на пенсию всю свою старую гвардию. Библиотеками слишком долго управляли старомодные библиотекари с их почтительным отношением к книгам и к соблюдению «тишины в читальном зале». Им пора уйти, а библиотекам — модернизироваться (Pantry, 1997). Теми же идеями проникнут и концептуальный документ посттэтчеризма «Новая библиотека: информационная сеть для народа» (Library and Information Commission, 1997) Требование перевода публичных библиотек на рыночные принципы хозяйствования сопровождалось острой критикой их деятельности, которая исходила из правой части политического спектра, но при этом использовала аргументы, которые некогда громко звучали слева. Пожалуй, самый важный из этих аргументов состоит в том, что бесплатная библиотечная служба позволяет непропорционально больше сэкономить тем, кто вполне мог бы обеспечить себя книгами сам. В частности, при том что услугами библиотек пользуется большинство населения, примерно половина читателей относится к тем 20%, которые составляют в стране средний класс. Обследования показали, что в основном именно средний класс — наиболее активные читатели, а библиотеки, находящиеся в районах, населенных зажиточными людьми, получают больше средств (что естественно, так как бюджет библиотеки обычно формируется на основе достигнутых ею показателей). Более того, библиотеки обвиняют в том, что они не только удовлетворяют потребности состоятельных граждан, но и вообще состоят на службе у элиты, так как используются для утверждения образа жизни, который описывают примерно как образ жизни среднего класса в ущерб культуре рабочего класса или региональным культурам (Dawes, 1978). Несправедливое предпочтение именно этому варианту культуры проявляется не только в отборе литературы, которая по умолчанию почти вся отражает вкусы «среднего класса», но также — в отдельных случаях — в цензуре, которую осуществляют библиотекари. В этой связи библиотекам припоминают, как они снимали с полок рассказы Энида Блайтона из серии, посвященной Нодди, считая их расистскими и нарушающими принцип равноправия полов. Библиотекарей, кроме того, упрекали в том, что, скрываясь за дымовой завесой риторики и рассуждений о служении обществу, они в три раза больше расходуют средств на свои зарплаты по сравнению со средствами на комплектацию фондов библиотек книгами (Adam Smith Institute, 1986, с. 2). Разве не было бы лучше, говорят, если бы представители этой зазнавшейся и жадной профессии, отвечали перед своими потребителями, которые, оплачивая полученную информацию, точно определяли бы ее стоимость и строго спрашивали с тех, кто их обслуживает? К публичным библиотекам есть и другие претензии. Одна из них состоит в том, что большинство их читателей предпочитают биографии и легкую литературу (почти 60% всех книговыдач приходится на долю подобной литературы, причем на беллетристику приходится вдвое больше, чем на остальную литературу), а поскольку читатели, спрашивающие такую литературу, достаточно состоятельны, нет основании оплачивать их развлечения из нало говых поступлений, особенно после того как «революция мягких обложек» привела к тому, что наиболее запрашиваемая литература стала и самой дешевой. Попросту говоря, библиотечная система, вероятно, действительно в основном развлекает читателей, и если поинтересоваться их требованиями, то в среднем едва ли выйдет даже Агата Кристи. Большая часть библиотечной сети снабжает читателей дешевыми приключенческими историями и женскими романами, поэтому с аргументом Института Адама Смита приходится согласиться: «библиотекари могут рассматривать свою работу как часть деятельности ключевой информационной индустрии, однако основная масса читателей использует их услуги, чтобы за счет общества удовлетворить свои потребности в романтическом чтиве» (Adam Smith Institute, 1986, с. 21). Чем же тогда библиотеки отличаются от кинематографа или от профессионального футбола? Все это развлечения, приятное времяпрепровождение, разница только в том, что библиотека бесплатна, а за зрелища нужно платить. Еще один повод для критики вызывает противоречие между функционированием библиотек как бесплатной общественной службы и обслуживанием ими организаций, которые используют эти услуги для получения прибыли. Предоложим, например, что компания хочет изучить юридические или финансовые аспекты проекта или литературу по химии, прежде чем внедрять какое- нибудь техническое новшество. Для компании это будет иметь определенные экономические последствия, но она не понесет никаких расходов в связи с использованием библиотечных ресурсов (а расходы могли бы быть значительными, так как выполнение работы потребовало бы участия профессионалов и использования немалых средств для того, чтобы найти нужную информацию). В этом случае критики достаточно убедительны: во всем этом есть какая-то непоследовательность, и в таких случаях за информацию следовало бы платить. И, наконец, есть еще проблема доступа к справочной информации. Эта проблема, может быть, наиболее тесно связана с понятиями общественной службы и идеей публичной сферы. Библиотеку часто представляют как гигантский резервуар «знаний», доступ к которым заинтересованному гражданину, усердному ученику, самоучке или просто любопытствующему обывателю должен облегчить эксперт-библиотекарь (его все чаще называют информационным работником). Но реальная картина имеет мало общего с этим идеалом: справочные службы не для типичного читателя (и здесь большинство составляют состоятельные люди), доля справочной литературы — всего 12-15% библиотечных фондов, и на нее приходится только 5% ежегодных закупок литературы. Поскольку большинство читателей вполне были бы в состоянии заплатить и справочная литература — лишь небольшая часть библиотечных фондов, для сторонников рынка кажется естественным ввести поденную плату за пользование этими фондами со скидками для тех, кто пользуется ею часто. Критики деятельности публичных библиотек с энтузиазмом относятся к коммерциализации информации. В середине 1980-х годов ITAP (Консультативный совет по информационным технологиям) опубликовал доклад под красноречивым заглавием «Информация как бизнес», в котором была сформулирована данная точка зрения. ITAP выделил «расширяющий сектор “информации, имеющей рыночную стоимость”, который включает финансовую и деловую информацию, издательское дело и полиграфию, онлайновый доступ к технической информации, услуги консультантов и пр.» (с. 7). В докладе предлагалось «как частному, так и государственному сектору экономики обратить большее внимание на информацию как товар» (Information Technology Advisory Panel, 1983, с. 8), а также разрешить предпринимателям работать в тех сферах, в которых ранее коммерческая деятельность была запрещена (имеются в виду те сферы, в которых действовали общественные службы), а организациям, которые уже работают в этих сферах, в большей степени использовать коммерческий подход. Публичные библиотеки стали одними из этих организаций. С тех пор ясно, что дополнительный спрос на информацию, сокращение доступных ресурсов, технологические инновации, а также беспрецедентная критика самих основ организации библиотечного дела сделали свое дело: возникла новая концепция информации и доступа к ней. Если раньше информация рассматривалась как общественный ресурс, который должен был распределяться бесплатно, то теперь — как товар, который может быть продан и куплен для частного потребления, и объем доступа к этому ресурсу зависит от платы. Постепенно было найдено решение сакраментальной проблемы «бесплатно или за деньги?», и решение было в пользу тех, кто считал, что нужно платить. Сначала отношение к библиотечным услугам как услугам платным касалось только услуг в классе «премиум» и применялось только к корпоративным клиентам, которым нужна была информация для деловых целей. Библиотеки, которые начали внедрять этот подход, использовали двухзвенную модель, которая плохо сочеталась с традиционным подходом к библиотечному обслуживанию как к общественной службе, доступной всем, независимо от их достатка. Неверно было бы утверждать, что в экспериментах с введением платы в публичных библиотеках мы очень спешили. Новый подход был уже сформулирован, и новая идеология уже сложилась (Bailey, 1989), но правительство по-прежнему не вводило плату за базовые услуги публичных библиотек: за выдачу книг, журналов и использование справочных материалов (Office of Arts and Libraries, 1988). Тем не менее «взимание платы стало все более и более принятой практикой» (Lewis and Martyn, 1986): библиотеки требовали денег за использование межбиблиотечного абонемента, нетрадиционных источников информации, резервирование литературы, обслуживание читателей, которые не проживали на закрепленной за библиотекой территории, копирование и, конечно, использование компьютеров. Боб Ашервуд (Usherwood,1989) считает, что введение платы за обслуживание неизбежно приведет к возникновению преимуществ у корпоративных клиентов по отношению к рядовым гражданам, поскольку работа с первыми приносит гораздо большую прибыль. Это проявится, прежде всего, в отношении к информации, создаваемой частным образом и слишком дорогой для рядового читателя (например, обзоры, подготовленные консультантами, материалы, связанные с оценкой влияния на окружающую среду, а также значительная часть справочной информации, если она носит узкоспециальный характер). Результатом этого может стать сокращение доступа широкой публики к тому, что можно было бы назвать «жесткой» информацией, а это приведет, с одной стороны, к расширению круга «малоинформированных людей, не склонных задавать вопросы» (Usherwood, 1989, с. 18-19), а с другой — к обслуживанию по высшему разряду корпоративных клиентов, которые будут располагать первосортной, эксклюзивной информацией. Критически настроенные по отношению к таким рассуждениям люди могут, конечно, согласиться, что публичные библиотеки коммерциализуются, и это будет иметь существенные последствия для информации и для ее доступности. Однако тем, кто считает подобное развитие событий чисто негативным, можно возразить, что реальное падение стоимости информации приведет к тому, частные лица могут даже выиграть, непосредственно оплачивая свои расходы на ее получение. Действительно, самый распространенный в Великобритании способ заполучить книгу — купить ее, а не взять в библиотеке. Книжных магазинов в Великобритании почти столько же, сколько библиотек, и каждый год издается больше названий книг, чем когда-либо раньше, а появление дешевых изданий в бумажных обложках превратило книги в товар, доступный для большинства населения. Появление такой сети книжных магазинов как Waterstone, которая за 1990-е годы расширилась, говорит о том, что книги превратились в товар повышенного спроса. Если принять во внимание все это, то публичные библиотеки действительно кажутся отжившим институтом, который сыграл свою роль в обеспечении доступа общества к информации, но сегодня стал уже лишним благодаря развитию альтернативных способов получения информации. Однако такой подход не бесспорен. Одно из возможных возражений состоит в том, что книги приобретает относительно узкий слой общества: 25% населения, которое относится к группам с наибольшим доходом и высоким образовательным уровнем, — 80% всех покупок . Другое возражение состоит в том, что покупка книг и посещение библиотеки не исключают друг друга. Как раз наоборот: среди часто посещающих библиотеки, много тех, кто охотно приобретает книги. Третье возражение относится к тому, какие именно книги люди покупают, и что они берут в публичных библиотеках. Большая часть покупок — беллетристика (30% всех продаж), т.е. незамысловатые «повести», кровавые истории, фэнтези и триллеры, а остальное — кроссворды и головоломки, спорт и пособия типа «сделай сам» (кулинарные книги и советы, как что- нибудь отремонтировать своими руками). Конечно, и публичные библиотеки критикуют за то, что большая часть книговыдач приходится на бесплатное «криминальное чтиво», но они предлагают и многое другое, особенно справочную литературу. Количественно это охарактеризовать сложно, поскольку такая литература не выдается на дом, но известно, что стандартные справочные пособия — от энциклопедий, атласов, статистических публикаций до деловых справочников, — как правило, слишком дороги для отдельного покупателя и слишком часто переиздаются, чтобы их приобретали в массовом порядке. Если публичные библиотеки исчезнут, трудно представить, как люди смогут получить доступ к таким изданиям, как Who's Who и массе справочников, которые ежегодно издаются, охватывая образовательные учреждения, благотворительные и политические организации (Ignatieff, 1991). Исчезновение публичных библиотек приведет к существенному обеднению информационной среды граждан. Публичные библиотеки в Великобритании находятся в стадии упадка: люди берут в них все меньше книг и все больше книг покупают. Издание Cultural Trends считает это «неизбежным следствием возникших проблем доступа к библиотекам, очередей и ограниченного периода, на который выдаются книги, наряду со стабилизацией или даже сокращением книжных фондов и часов работы библиотек. Если речь идет о выборе, то книг, которые люди хотели бы взять, становится на библиотечных полках все меньше» (Cultural Trends, 1992а, с. 26). Все это свидетельствует об уменьшении роли публичных библиотек как одного из основных звеньев публичной сферы. Основные принципы их работы — свободный доступ к информации и универсальное обслуживание — поставлены под сомнение, новый подход к информации как товару заставляет пересмотреть эти принципы. По мере того как рыночный подход приобретает все больше сторонников в библиотеках, упадок этоса служения обществу будет только усиливаться, а читателей все чаще будут рассматривать как потребителей, которые должны оплатить предоставленные услуги, и библиотеки прекратят свое существование как элемент публичной сферы, удовлетворявший все информационные потребности на бесплатной основе. Музеи и художественные галереи Роберт Хьюисон так завершает свой критический обзор изменений в мире музеев и художественных галерей: В XIX веке музей рассматривался как источник просвещения и средство нравственного воспитания и поэтому был бесплатным. Теперь музеи — коммерческие предприятия, которые должны содержать себя, а следовательно, получать плату с посетителей. Искусство более не источник вдохновения, идей или ценностей, а часть «индустрии развлечений». Мы перестали любить искусство, мы стали приобретать продукт. (Hewison, 1987, с. 129) Рассказ Хьюисона о том, как на смену традиционным принципам организации музеев и художественных галерей пришла «индустрия общения с прошлым», во многом повторяет то, что я уже написал об упадке таких элементов публичной сферы, как вещание и доступ к библиотекам. Но можно ли применять понятие публичной сферы для анализа изменений в музейном деле и галерис- тике? Хотя я не считаю, что кто-нибудь в состоянии доказать, что и эти институты относятся к публичной сфере в полном смысле слова (для многих они по-прежнему остаются чем-то эксклюзивным, элитарным и даже пугающим), я думаю, со мной согласятся, что в каких-то важных отношениях они отвечают идеалу такой сферы.
Происшедшие в последние годы изменения, которые бросили вызов институтам публичной сферы, имели неизбежные и важные последствия и для доступа к той информации, которая хранится в национальных музеях и художественных галереях. Как можно соотнести музеи и художественные галереи — по крайней мере, пользующиеся высокой репутацией, — с понятием публичной сферы? Нужно рассмотреть ряд их ключевых характеристик. Во-первых, важнейшим для британских музеев и галерей долгое время был принцип бесплатного входа во «дворцы просвещения» (так при его основании называли Музей Виктории и Альберта). Этот принцип основывался на представлении о музее как институте, выполняющем преимущественно культурно-просветительские функции, и, следовательно, доступным для всех, независимо от дохода. Ну, конечно, есть масса критиков, которые заявят, что все это нельзя считать ни «культурой», ни «просвещением» (имперское прошлое Великобритании, прославление империи, приукрашенная военная история, портреты высокопоставленных особ), но не нужно забывать, что в галереях и музеях мы сталкиваемся с глубоко укоренившейся.традицией века Просвещения. Не так легко отбросить эту традицию. Ее суть в важности сбора и презентации знания, с тем чтобы люди лучше понимали самих себя и мир, в котором они живут, без чего этот мир трудно изменить. Директор Британского музея Дэвид Уилсон заметил, что в принятом в 1753 г. законе о музее предполагалось, что его собрания будут отражать «все разнообразие человеческого знания» (Wilson, 1989, с. 13). Сегодня модно говорить о тщетности таких планов, но нельзя забывать, что, если они согласуются с принципом свободного доступа ко всему, что собрано, они заслуживают названия светлых идей. Развивая свою мысль, Уилсон говорит: «Наши собрания полностью открыты всем: как профессиональным ученым, так и любителям и... только уж очень несерьезным посетителям будет вежливо указано на дверь» (с. 69). Еще один принцип — финансирование музеев и галерей. Если раньше основу составляли пожертвования состоятельных людей, то сегодня это государственный бюджет. Благодаря этому музеи находятся вне столкновения политических и экономических интересов. И, наконец, в музеях и художественных галереях доминирует этос служения обществу. Их кураторы и весь штат видят свой профессиональный долг в том, чтобы собрать и сохранить коллекции в интересах широкой публики. Понятно, конечно, что «широкая публика» в обычной жизни музея — только абстракция, иногда даже просто предлог для того, чтобы с увлечением заниматься соби- раннем всего, что представляется ценным для понимания «условий человеческого существования» и для прошлого страны. Но как бы мы ни интерпретировали мотивы кураторов, собирая музейные коллекции, они не стремятся к получению выгоды, ими руководит тяга к знаниям и желание сохранить собранное для публики. Хотя в принципе музей может стать ареной дискуссий, на практике музеи мало что делают для того, чтобы инициировать нечто подобное (Walsh, 1992). Часто музеи отражают в своих экспозициях классовые предрассудки своих основателей и покровителей, предлагая, например, своим посетителям насладиться картинами британского прошлого, которое предстает в идеализированном и даже искаженном виде. Раздражать может не только «знатное происхождение» музеев, но и присущее им снисходительное отношение к современному посетителю, витающий там дух Мэттью Арнольда. Многие галереи, например, представляют предметы искусства и быта, которые относятся исключительно к «высшим сферам культуры», такие выставки и господствующая на них атмосфера просто отпугивают людей, которые не ощущают себя ее «знатоками». Поэтому посетители музеев — это никоим образом не полный срез общества, 60% посетителей Британского музея — обладатели университетских или эквивалентных им дипломов, а три из четырех посетителей музеев и галерей относятся к трем наиболее обеспеченным группам населения Великобритании (по классификации британских социологов: А, В и С1). Соглашаясь со сказанным, мы тем не менее не можем считать, что все выставленное в музеях и галереях — это лишь классовые предрассудки. Культурное наследие включает и это, но все-таки к этому не сводится. Существуют очень важные, вероятно, даже отражающие саму суть дела способы связать прошлое и настоящее страны. Когда такой способ найден, мы, даже просто подивившись на картины своего прошлого, можем увидеть себя такими, какими были и какими могли бы быть. Кроме того, ведь не только привилегированные классы стремятся к идеалу Арнольда — общаться с «лучшим из того, что познано и создано в мире». Разногласия вызывает то, что мы называем «лучшим», но как бы мы ни представляли себе идеал, включение в экспозицию произведений искусства, которые пользуются всеобщим признанием, отражает наше стремление к нему. Кроме того, известные музеи, даже если их коллекции несут на себе отпечаток вкусов их основателей и дарителей, а эти вкусы, в свою очередь, отражают образ жизни определенного замкнутого круга, содержат и вещи (иногда огромное их количество), которые способны дать нам новые впечатления, поразить, восхитить. Известные музеи и галереи представля ют собой настоящие образовательные учреждения, сторонящиеся «идеологической пропаганды». О силе впечатления, возникавшего после их посещения, часто свидетельствуют воспоминания детства. Хорошо известно, например, какое впечатление произвели музеи Кенсингтона и его окрестностей на бедного молодого человека, который потом стал знаменитым писателем Гербертом Уэллсом. Легко поверить, что множество других людей, похожих на него, посещая музеи, расширяют свое представление о жизни, копят знания, узнают новое. Ведь только в 1999 г. в Британском музее было 5,5 млн посетителей. Мы обнаружили в этой области особенности, которые Хабермас приписывает публичной сфере, но должны сказать, что в последние годы многие из особенностей музеев и галерей находятся под угрозой исчезновения. И каким бы странным это ни показалось, угроза исходит от альянса радикалов и «рыночников», которые дружно называют музеи обветшавшими аристократическими заведениями, потерявшими связь с действительностью. Черты грядущих изменений можно увидеть уже в изменении терминологии: посетителей теперь называют потребителями, строят бизнес-планы, а рутинная статистика деятельности музеев превратилась в производственные показатели и вышла на первый план. Добавьте к этому еще враждебное отношение правительства к идее субсидирования, связанное с экономической ситуацией, и для вас станет очевидно, что музеи и галереи попали под пресс сокращающихся расходов на их содержание. Реакция музеев свелась к двум мерам: они ввели плату за посещение и стали искать спонсоров. Первая мера сразу же отразилась на посещаемости (а косвенно — на организации выставок), вторая — неизбежно ограничила самостоятельность музея и кураторов галерей. Входная плата была введена в середине 1980-х годов в нескольких национальных музеях и галереях: в Музее Виктории и Альберта, Музее науки, Имперском военном музее и Музее естественной истории. Сразу же было отмечено сокращение посещаемости, которая упала по сравнению с началом 1980-х годов на 50%, когда вход в эти музеи был свободным. Единственный крупный музей, который остался верен принципу свободного доступа, Британский, наоборот, столкнулся с растущим наплывом посетителей, который продолжался до 1996 г. (тогда число посетителей достигло 6,7 млн), и по сегодняшний день остается самым посещаемым музеем Соединенного Королевства. Едва ли нужно проводить какие-нибудь сложные социологические исследования, чтобы установить, что сокращение произошло в основном за счет наименее обеспеченных и во всех отношениях ущемленных слоев населения (то есть тех, кого нужно было в первую очередь завлекать в музеи, поскольку они живут в ущербной культурной среде). Другим излюбленным источником средств, которые могли бы заменить сократившееся государственное финансирование, стало спонсорство. К сожалению, музеи и галереи в наши дни гораздо менее привлекательны для спонсоров, чем перформативные искусства (которые, в свою очередь, не идут ни в какое сравнение по привлекательности со спортом). Ведь гораздо более престижно поддержать Эдинбургский фестиваль оперы, чем выставку в оксфордском археологическом музее Эшмолин. Еще важнее то, что спонсоры руководствуются отнюдь не альтруистекими мотивами. Они принимают решение поддержать ту или иную выставку или организацию по деловым соображениям. Проще говоря, спонсорство — вид рекламной деятельности, «средство бизнеса, используя которое... спонсор рассчитывает что-нибудь получить в обмен за свою поддержку» (Turner, 1987, с, II). Понятно, что корпоративные спонсоры могут руководствоваться при выборе объектов поддержки весьма разнообразными стратегиями, и иногда их устраивает внесение в содержание выставки или галереи только «легкого штриха». Тем не менее спонсор хотел бы быть замеченным, а уж легкими или, напротив, очень заметными штрихами он при этом пользуется, дело десятое: музеям самим часто приходится придумывать, как сделать выставку привлекательной для спонсоров (Shaw, 1990). Риски, связанные с такой ситуацией, очевидны для непредвзятого наблюдателя, но учреждения, которым недостает наличных, часто их игнорируют. Как заметил один художественный критик, раздраженный ростом спонсорства в 1980-е годы, которое превратило «лондонские галереи... в витрины магазинов и в роскошные декорации для производителей оружия и торговцев в кредит» (Januszczak, 1986): Спонсоры рассматривают художественную галерею как дешевый, удачно расположенный рекламный щитг да еще и как возможность подправить свою репутацию. Они поддерживают такое искусство, которое украшает их, а по мере того как их влияние будет расти, они все чаще будут выступать в роли цензоров. (Januszczak, 1985). Ранее я уже говорил о косвенных последствиях введения входной платы. Я имел в виду, что коммерциализация легко может привести музеи и галереи к положению, когда они будут соревно ваться за посетителей с такими откровенно рыночными предприятиями, как Музей мадам Тюссо. Им придется все время искать экзотические, захватывающие экспонаты, привлекающее внимание публики, и тем самым усиливать тенденцию к превращению собраний предметов искусства и исторических реликвий в место «развлечений», Существует, конечно, пограничная территория, по одну сторону которой находится популярное и доступное искусство, а по другую — его опошление. Но многие аналитики считают, что мы уже по ту сторону границы, и, доказывая это, они пишут о парадоксальном буме, который переживают коммерческие музеи, на фоне продолжающего кризиса государственных музеев. На самом деле никакого парадокса нет. Нужно только рассматривать успех этих «музеев» в общем контексте развития индустрии развлечений. Эти коммерческие учреждения предлагают легкую забаву, в духе ностальгии по старым фильмам Диснея: звуковые эффекты, роскошные виды, быструю смену впечатлений, видеоигры, мультипликацию, забытые запахи и символы и прежде всего живое участие посетителей, которым предлагают расслабиться и повеселиться. Роберт Хьюисон (Robert Hewison, 1987) видит во всех этих бурно размножающихся «домах ремесленника» и исторических парках вроде Ноттингхэмских «Историй о Робин Гуде» угрозу возникновения новой «индустрии прошлого», которая грозит вытеснить традиционные музеи и галереи (и еще много другого), предлагая посетителям уютный и мифологизированный образ «Англии, какой она когда-то была». Правительственные информационные службы Бытует мнение, что о социальной и экономической ситуации мы узнаем прежде всего из научных работ: ученые из исследовательских подразделений университетов проводят полевые исследования, а затем публикуют результаты их обработки. Это заблуждение: на самом деле подавляющая часть информации об обществе — о домохозяйствах, состоянии образования, занятости и досуге — мы получаем от правительственных информационных служб (даже школьные рефераты основываются на официальной статистике) (Bulmer, 1980) . Точнее говоря, мы все это узнаем из вторичных источников информации — прессы и телевидения, но это не меняет факта, что в основе лежат правительственные источники. Только правительство представляет собой институт, который способен систематически и постоянно собирать и обрабатывать информацию обо всем, что нас окружает: от количества разводов, детской смертности и изменений в спросе на рабочую силу до динамики преступности в стране. Решение этой чудовищно сложной задачи требует колоссальных финансовых затрат, и не в последнюю очередь легитимности правительства. Вспомним, например, какую подробную и имеющую личный характер информацию собирает правительство каждые десять лет во время всеобщей переписи населения, и вопрос станет ясен. * Согласившись с тем, что именно правительство — основной источник информации, благодаря которой мы что-то знаем об обществе, в котором живем — как оно изменяется, чем оно болеет, как в нем устроены семьи, чем располагают домохозяйства, — мы должны признать, что эта информация должна быть особенно надежной. От доверия к ней зависит эффективность правительства и еще в большей мере — способность граждан оценивать его работу и осмысленным образом участвовать в жизни общества. Только Представьте, что будет, если мы утратим к доверие к точности •демографической статистики, которая сообщает нам о средней продолжительности жизни, уровне рождаемости и региональных различиях в этих показателей, если не станем полагаться на данные об образовательном уровне населения: грамотности, баллах, полученных на выпускных экзаменах средней школы, дифференцированных по школам и регионам, количестве учеников в классах и, наконец, об уровне безработицы. Концепция правительственной информационной службы очень хорошо согласуется с понятием публичной сферы, поскольку без опоры на надежную информационную базу невозможно ничего обсуждать и еще менее — вести осмысленную дискуссию24. Трудно представить и осмысленную политику, в которой статистика бы не играла важной роли, если, конечно, не понимать под политикой одно лишь выкрикивание лозунгов. По этим и другим причинам в XIX—XX вв. сложилось представление, что принятию политических решений, какова бы ни была степень их сложности, обязательно должен предшествовать сбор точной и исчерпывающей информации. Как заметил бывший член правительства консерваторов сэр Иэн Гилмур, этос и практика требуют, чтобы «статистическая служба ставила честность выше политических пристрастий» (цит. по Lawson, 1989). Другая и очень существенная деталь — сохранение и упрочение у работников статистической службы, которая собирает и делает доступной статистическую информацию, этических ценностей государственного служащего, честности и личной незаинтересованности в результатах своей работы. Чтобы сохранить такое отношение к работе, работник статистических органов должен быть политически нейтральным и глубоко преданным профессиональной традиции точности, методичности, объективности и категорически отказываться уступать давлению и скрыватьфакты (Phillips, 1991). Очень важно, чтобы позиция «хранителей фактов» (Phillips, 1988) позволяла им противостоять не только политическому давлению и собственным политическим пристрастиям, но и искушению нажиться на информации, которой они располагают. Они также должны безусловно поддерживать принцип гласности и открытости по отношению к сведениям, за которые они отвечают и которые относятся к публичной информации. Сэр Клаус Мозер, который однажды возглавлял правительственную статистическую службу, сформулировал эти требования в речи, с которой он выступил в Королевском статистическом обществе. Классический принцип работы общественной службы в его интерпретации звучал так: комиться самые широкие круги общественности. Особенно показательна в этом отношении деятельность Государственной канцелярии, в прошлом Королевской государственной канцелярии. До 1980 г. она финансировалась непосредственно парламентом, и в ее задачу входило распространение всей правительственной информации. Основанная в 1786 г. Государственная канцелярия известна, прежде всего, публикацией парламентских отчетов и законодательных актов. До недавнего времени, если Канцелярия считала, что «публикация какого-либо документа отвечает “общественным интересам”, то это было достаточным основанием для его публикации» (Butcher, 1983, с. 17). Что понималось под общественными интересами, вопрос, конечно, дискуссионный, но здесь важно отметить, что уж если решение о публикации было принято, то считалось, что нужно обеспечить возможность каждому желающему ознакомиться с документом без особых затрат. Государственная статистическая служба, как представляется, не является частью публичной сферы. Скорее это ее фундамент, без которого сама сфера не может функционировать, и принципы, которыми руководствуется такая служба — достоверность, служение обществу, доступ граждан к правительственной информации, — подтверждают ее роль как основы существования такой сферы. Однако в последнее время появились две угрозы традиционной роли правительственной информационной службы и тем самым публичной сфере. Я имею в виду, во-первых, тенденцию к превращению любой информации в товар, а, во-вторых, растущую склонность правительства (да и вообще всех политиков) вмешиваться в работу статистических служб, нарушая целостность данных. Совокупно эти тенденции ведут к «политизации науки» (Phillips, 1989), которая всегда занимала положение над схваткой, а в итоге — к потере доверия к информации, которую некогда, нисколько не сомневаясь в ней, использовали политики всех направлений (и не только они). Первые признаки изменения положения появились, по-видимому, в 1980 г. после доклада премьер-министру сэра Дерека Райнера (Rayner, 1981) о состоянии правительственной статистической службы. Райнер высказался за снижение расходов на государственную информацию (он предлагал сократить службу и ее штаты на 25%) и за изменение ее идеологии как общественной службы, предлагая ввести коммерческие цены на информацию для тех, кому она нужна. Характерны рекомендации Райнера: «нужно немедленно снизить уровень субсидирования статистических публикаций», информация, предназначенная для бизнеса, «должна оплачиваться по коммерческим расценкам», и «следует использовать более гибкие средства, обеспечивающие доступ общественности к данным, собираемым правительством... Стоимость таких средств должна покрываться за счет платы, взимаемой с физических и юридических лиц» (Government Statistical Services: Privy Council, 1981, Annex 2). В соответствии с этими рекомендациями было принято решение превратить Государственную канцелярию из парламентской службы в «коммерческий фонд», с тем чтобы ускорить в ней процесс перехода к рынку (Levitas, 1996). Следствием такого рыночного подхода стали урезание государственного финансирования и рост стоимости материалов, предназначенных для публики. Как лаконично выразился Бернард Бенджамин, «наша критика правительства сводится к тому... что оно предпочитает печатать как можно меньше, а брать за это как можно больше» (Benjamin, 1988, с. 2). Наиболее известной жертвой правительственной экономии стало издававшееся 26 лет General Household Survey, оно перестало выходить в 1997 г., хотя содержало много сведений о социальной сфере в Соединенном Королевстве, так как основывалось на обследовании 10 тыс. домохозяйств, а вопросы анкеты затрагивали многие стороны повседневной жизни: от применения контрацептивов до ухода за детьми. Что касается изданий, публикация которых продолжается, то цены на них росли темпами, которые далеко превышали темпы инфляции, а от правительственных учреждений, которые до этого распространяли свою информацию бесплатно, потребовали, чтобы они стали брать за нее деньги. Все это привело только к тому, что трудности получения информации для многих граждан возросли. Конечно, те, у кого есть компьютер, доступ в Интернет и необходимые технические навыки, могут получить соответствующую информацию в электронном виде, начать нужно с адреса www.statistics.gov.uk. Однако дело в том, что электронным доступом к информации сегодня могут воспользоваться лишь слои общества, имеющие определенный достаток. Кроме превращения государственной информации в рыночный товар, есть еще одна вызывающая беспокойство тенденция: стремление правительства вмешиваться в работу статистических служб, нарушая целостность данных. В последние годы это вызывает серьезное беспокойство. Такое развитие событий можно рассматривать как покушение на публичную сферу одной из соперничающих сторон с целью подтасовать или даже исказить информацию в собственных целях. Статистика теперь не нейтральная информация, она стала средством правительственной политики. Трудно представить себе более чувствительный удар по публичной сфере. В документальном телевизионном фильме Cooking the Books (Lawson, 1989) было высказано предположение, что правительство Тэтчер в 1980-е годы систематически вмешивалось в деятельность правительственных информационных служб и привело к их полному моральному разложению. В этой программе Channel 4 было выделено три стадии манипуляции со статистикой, на протяжении каждой из них информация подвергалась искажению в политических целях. Журналист Мелани Филлипс, самая неутомимая охотница за этими проделками, а их набралась масса, пришла к выводу, что «манипуляции с чувствительной статистической информацией и ее искажения сегодня стали почти рутинным делом» (Phillips, 1990).Скептицизм широкой публики по поводу официальной статистики отражается уже в анекдотах, эта информация вызывает недоверие за границей, что грозит серьезными последствиями. А если смотреть глубже, то это недоверие разрушает основы публичной сферы (Levitas and Guy, 1996). Управление с помощью информации Предшествующее обсуждение подвело нас к более широкой теме — управлению с помощью информации (information management). Публичная сфера стала жертвой не только нападок на общественные службы, она пострадала от более общей причины — стремления навести на информацию глянец и «всучить» ее потребителю. Нам придется коснуться таких тем, как появление «специалистов по раскрутке», «консультантов по медиа», «управления имиджем» и т.п., и роли этих новаций в современной политической жизни. С ними связан бурный рост различных средств «убеждения» людей, эти методы широко используются в политике, но глубоко проникли и в сферу потребления. Кроме этого, даже в тех областях, где понятие «развлечения» казалось чем-то неуместным и несовместимым с традиционным этосом, наблюдается массовая экспансия разного рода забав, и все это приводит к появлению того, что Герберт Шиллер пренебрежительно называет валом «информационного мусора». Все это свидетельствует о сомнительной ценности тезиса о невероятном росте количества информации в наше время. Давайте подробнее остановимся на некоторых аспектах этой проблемы. Яркой особенностью XX в. и особенно его послевоенного периода стало распространение сознательно используемых средств убеждения людей. То, что называют управлением с помощью информации, — это, конечно, вообще особенность либерального капитализма. Как отмечал Говард Тамер: У правление с помощью информации... совершенно необходимо для того, чтобы обеспечить согласованную работу современного правительства. Манипулируя общественным мнением и осуществляя социальный контроль, государство всецело полагается при этом на коммуникацию и информацию. (Tumber, 1993b, с. 37) Этот подход прочно укоренился в начале столетия, когда, как признают очень многие — среди них, например, такие политологи как Гарольд Лассуэлл (Lasswell, 1934), Уолтер Липпманн (Lippmann, 1922) и основатель теории связи с общественностью Эдвард Бернайс (Bemays, 1955), последнего нужно отметить особо, — развитие демократии, сопровождавшееся одновременным распространением потребительских ценностей, сформировал острую потребность в средствах выработки в обществе «искусственного консенсуса» (Bemays, 1952). Существует обширная литература, посвященная развитию «пропаганды», позднее этот термин был смягчен, и его место заняло «формирование общественного мнения», а затем появился термин «убеждение» (persuasion), здесь нет нужды возвращаться к этому вопросу (Robins and Webster, 1999). Достаточно сказать, что уже в начале XX в. некоторые наблюдатели отмечали, что необходим какой-то механизм управления населением, придерживающимся разных взглядов, но при этом пользующимся избирательным правом. Липпманн, например, считал, что «между частным лицом и сложной средой, в которой он существует, должен быть какой-то посредник-эксперт» (Lippmann, 1922, с. 378).Роль этого эксперта должен взять на себя современный пропагандист, специалист по информации, который «превратил убеждение в незаметное искусство и в орудие правительства народа» (Lippmann, 1922, с.248). Заметьте, что с точки зрения Лассуэлла, Липпманна и Бернайса, управление с помощью информации — вещь необходимая и достойная. «Пропаганда, конечно же, останется всегда, современный мир слишком зависит от умения скоординировать поведение его мельчайших компонентов как в моменты кризиса, так и при проведении широкомасштабных акций в “нормальных” ситуациях» (Lasswell, 1934, с. 234). В этих высказываниях пропаганда предстает как сознательно используемое систематическое управление с помощью информации, как неотъемлемая часть либеральной демократии. Пропаганда сводится к распространению определенных сообщений и ог раничению распространения других, то есть включает и использование цензуры. Особенно стоит отметить — я, собственно, поэтому и обратился к истории вопроса, — то, что систематическое использование управления с помощью информации и есть, по мнению Юргена Хабермаса, момент, с которого начинается упадок публичной сферы (при этом демократические процессы в обществе не прекращаются, ведь противоборствующих сторонам нужна легитимность и они пытаются управлять общественным мнением, чтобы победить в открытом противостоянии, и это в какой-то мере способствует сохранению публичной сферы). Хабермас, конечно, прав, утверждая, что распространение пропаганды и манипулирования общественным мнением свидетельствуют об отходе от идеи информированного и рационально рассуждающего общества в сторону подтасовок и технологий пиара. Сегодня нормативная точка зрения состоит в том, что пропаганда и агитация — нечто противоположное рациональному обсуждению, их рассматривают как препятствия на пути разумной выработки решений. Но те, кто первыми занялся этими вопросами, не лицемерили, они были искренне убеждены, что общество «неспособно действовать разумно», если ему в этом не помогут «специалисты по разъяснениям», «специалисты по установлению истины», «специалисты по выяснению мотивов» (Lasswell, 1941, с. 63). Эдвард Бернайс заявлял в то время: «Специалисты по связям с обществом жизненно необходимы... потому что всеобщее благосостояние зависит от того, насколько приспособлен отдельный индивид, группа или общественный институт к требованиям жизни» (Bernays, 1952, с. 3). Ирония заключается в том, что сейчас, когда управление с помощью информации приобрело огромные масштабы и интенсивность, а его приемы стали гораздо более изощренными, появилась тенденция вообще отрицать его существование. Сегодня появилась тьма специалистов по пиару (PR), консультантов, которые занимаются связями политиков и ведущих бизнесменов со СМИ, когда в массовом порядке присуждаются ученые степени по рекламному делу и подобным предметам, но вся эта публика утверждает, что озабочена исключительно «совершенствованием коммуникаций», «добивается, чтобы «месседж» клиентов достигал цели», и «обучает навыкам, которые необходимы для создания развитой экономики». Основополагающий принцип, лежащий в основе всех этих практик, либо замалчивается, либо отодвигается на второй план. А принцип-то сводится к тому, чтобы создавать такую информацию, которая бы убедила потребителя поступать (а иногда воздерживаться от действий) в соответствии с интересами тех, кто платит за эту информацию, т.е. управлять информационной средой людей с целью контролировать их поступки. Формирование методов управления с помощью информации происходило в период между двумя мировыми войнами, позже распространение этих методов приобрело характер эпидемии, стремительно набирающей силу. Возьмем хотя бы колоссальный рост рекламной индустрии после 1945 г. Эта индустрия не только выросла экономически, она существенно увеличила количество своих методов: начиная с формирования образа корпорации, спонсорства, связей с общественностью и кончая прямой почтовой рассылкой. С появлением последней заметно возросло количество «почтового мусора» (удачная характеристика качества дополнительной информации), появились местные «бесплатные газеты», в которых была стерта грань между журналистикой и рекламой. С количественным ростом пришел и качественный: в этой области появились настоящие профессионалы, а проводимые ими «кампании» стали гораздо более прицельными (здесь можно упомянуть и об исследованиях рынка, о компьютерном анализе [продаж] и «целевых аудиториях»). Еще одним свидетельством все большего распространения управления общественным мнением, которое захватило в политике ключевые позиции, стал стремительный рост лоббизма, проникшего в Уайтхолл для того, чтобы укрепить там позиции тех, кто этот лоббизм оплачивает. Вообще-то лобби — это вестибюль, в частности, тот, в котором журналисты пытаются перехватить членов палаты общин, выходящих из парламента, но здесь я имею в виду группы, обычно представляющие интересы корпораций, которые пытаются оказать влияние на политический процесс. Ключевым элементом становится подкуп парламентариев заинтересованной стороной (Raphael, 1990). Я еще вернусь к проблемам политики, хочу лишь обратить внимание на то влияние, которое бизнес оказывает на формирование информационной среды. Здесь есть два момента. Во-первых, прослеживается четкая параллель: с одной стороны, политологи приходят к убеждению, что демократическим процессом нужно управлять, осторожно манипулируя информацией, с другой — в тот же период между двумя мировыми войнами растущий корпоративный сектор осознает, что общественное мнение может и должно оказывать все более сильное влияние на деловую жизнь. Особенно в Соединенных Штатах «фирмы по мере своего роста понимают: если их деятельность порождает новости и это неизбежно, то этот поток новостей нужно контролировать» (Tedlow, 1979, с. 15). В результате в корпорациях возникли отделы по связям с общественностью, которые должны обеспечить обнародование мнения корпораций по вопросам трудовых отношений, экономики и даже международной политики. Нет ничего удивительного, что Эдвард Бернайс это желание уловил и поддержал: «Корпоративному миру нужно не только продавать продукты... прежде всего ему нужно научиться продавать общественности самого себя, нужно научиться объяснить свое место в экономической системе» (Bernays, 1952, с. 101). Признав, что в деловом мире любая организация «в конечном счете зависит от того, в какой мере общество одобряет ее деятельность, она сталкивается с задачей сформировать общественное мнение в соответствии со своей программой или целью» (Bernays, 1952, с. 159), корпорация выстраивает свои коммуникации. В современной корпорации управление общественным мнением — часть маркетинговой стратегии. Такие люди, как управляющий General Motors Роджер Смит, совершенно четко осознают задачи своих подчиненных, занимающихся связями с общественностью: им поручено ни больше ни меньше, как «добиться, чтобы мнение общественности отражало политику корпорации» (Smith, 1989, с. 19). Исходя из этой посылки и строится участие корпорации в несметном множестве различных информационных акций: спонсорстве, разработке логотипов, формировании образа корпорации, публикации статей рекламного содержания, налаживании связей с общественностью, поддержке политических (и неполитических) групп и даже образовательных программ (это та область, где корпорации могут вступить в контакт с молодежью и представать перед публикой в облике заботливого отца). Большое внимание уделяет бизнес своему участию в организациях, представляющих интересы всего делового мира. В Великобритании такой организацией является Конфедерация британской промышленности (Confederation of British Industry— CBI), основанная в 1965 г. Сегодня она всеми рассматривается как выразитель интересов делового сообщества и представлена на всех публичных форумах, где рассматриваются вопросы, связанные с состоянием индустрии. Еще одно новое явление: все чаще ведущих сотрудников фирмы учат, как лучше работать со СМИ и как вести себя перед телекамерой. Для больших корпораций стало привычным учить своих сотрудников правильно говорить, одеваться так, чтобы лучше выглядеть на экране. Их тренируют давать интервью, используя собственные ресурсы или оборудование фирм-консультантов, причем в качестве тренеров часто выступают профессиональные тележурналисты. Майкл Юсим (Useem,1984) на фактах показывает, как корпоративные структуры получают огромные прибыли, пользуясь тем, что можно было бы назвать их собственными информационными возможностями и возможностями верхушки их управленческого аппарата. Он пишет, что в XX в. произошел переход от «семейного» бизнеса через стадию бизнеса «менеджерского» и далее к стадии «институционального» капитализма, под которым он имеет в виду огромные и обезличенные корпорации, занимающие доминирующее положение в ведущих экономиках мира и все более тесно связанные друг с другом. Результатом установления таких тесных связей стало возникновение в современном капитализме «внутреннего круга» — директоров, заседающих в правлениях сразу многих компаний и составляющих узкий круг посвященных, где и формируется «обобщенное корпоративное мировозрение» (Useem, 1984, с. 5), которое пришло на смену защите интересов отдельной компании. Отсюда возникли две особенно важные тенденции. С одной стороны, «политическая мобилизованность бизнеса» (с. 150). Она возникла в 1970-е годы и сохраняется до сих пор. Тесные связи между корпорациями создали основу для эффективного участия бизнеса в политике на основе широкого консенсуса по таким вопросам, как чрезмерно высокое налогообложение, слишком сильное влияние профсоюзного движения, противодействие введению законодательства, которое могло бы нашести ущерб частной инициативе и бизнесу. Феномен «политической мобилизованности бизнеса» свидетельствует о том, что современному деловому миру уже недостаточно заниматься своими внутренними делами, его волнует состояние внешней среды, в которой существует бизнес. Растущая активность лобби, которая приводит к появлению людей, способных формулировать точку зрения бизнеса, к формированию разветвленной сети контактов, к проведению круглых столов и к неиссякаемому потоку пресс-релизов и брифингов наряду с поддержкой настроенных в пользу бизнеса политических партий, центров анализа, с энергичным участием в таких организациях, как Конфедерация британской промышленности, — все свидетельствует о возросшем понимании бизнесом роли информации в современном обществе. И еще одна черта характерна для руководителей современных корпораций. Все чаще их выбирают по признаку способности к общению. То, что Майкл Юсим (Useem, 1985) называет взлетом «политических менеджеров», связано с их возросшим умением прокладывать курс развития, соответствующий сложным политическим, экономическим и социальным особенностям окружения, в котором работает корпорация, и вырабатывать стратегию ее развития, учи тывающую эти особенности. Одной из сторон таланта «политического менеджера» является его способность к общению, умение убедить группы интересов вовне (и часто внутри) корпорации следовать выработанной компанией политике и обычаям. С точки зрения Юсима (Useem, 1985), появление такого типа руководителя «наиболее явственно свидетельствует о существенном изменении приоритетов бизнеса, при котором функция связей с общественностью выдвигается на первый план» (с. 24). Расширившиеся, тесно связанные друг с другом, осознающие свои интересы и возглавляемые способными агитаторами корпорации оказывают мощное влияние на формирование современной информационной среды. Остановимся на втором моменте. Он более тесно связан с основной сферой деятельности бизнеса. В течение все того же ключевого периода между войнами произошли события, которые оказали глубокое влияние на сегодняшнее положение вещей. Рост корпораций привел к тому, что в дополнение к проблемам производственного характера (то есть ко всему, что происходило на самом предприятии) пришлось уделять серьезное внимание и проблеме потребления произведенной продукции. Как заметил один из авторов Advertising and Selling, «за последние десятилетие наше производство росло в десять раз быстрее роста населения... Наступившее благосостояние... в значительной мере базируется на огромном росте количества продаж» (Goode, 1926). Чтобы снизить неопределенность, связанную с свободным рынком, корпоративный капитал попытался как-то упорядочить и систематизировать свои отношения с потребителями. Чтобы стабилизировать сбыт потребительских товаров массового спроса (таких как одежда, сигареты, предметы домашнего обихода, продуктовые полуфабрикаты, моющие средства, а позднее автомобили), нужно было информировать публику об их доступности и привлекательности (Pope, 1983) . Необходимость формировать потребительский спрос неизбежно должна была привести к развитию рекламного дела как основы маркетинга (Ewen, 1976). Если мы будем рассматривать рекламу как «выстроенную систему коммерческой информации и убеждения» (Williams, 1980, с. 179), мы поймем ее роль в «воспитании в человеке потребителя... обучении поведению в условиях потенциального изобилия» (Potter, 1954, с. 175). Неверно, конечно, утверждать, что доход корпорации напрямую зависит от вложений в рекламу. Люди интерпретируют содержание рекламы по-своему (Schudson, 1984), и реклама — лишь одна из составляющих маркетинговой стратегии: тут нужно упомянуть и потребительское кредитование, и обмен новых товаров на подержанные, и привлекательный дизайн и удобную упаковку товаров (Sloan, 1963). Однако благодаря своему динамизму и природе реклама играет огромную роль в процессе формирования бизнесом окружающего нас символического пространства. С 1920-х годов реклама развивалось столь высокими темпами как в качественном, так и в количественном отношении, что вторглась — этого просто невозможно не замечать — практически во все стороны коммерческой деятельности (Mattelart, 1991; Fox, 1984). Теперь она сама по себе отрасль индустрии, охватывающая все уголки земного шара, а доминирующее положение в ней занимают такие олигополии, как WPP (WPP поглотило когда-то самостоятельных гигантов Ogilvy and Mather, а также J. Walter Thompson), Cordiant, Young and Rubicam, и она оказывает мощное влияние на формирование культуры потребления. Гигантские рекламные щиты, логотипы на майках, нагруженные рекламой сериалы, обычная потребительская реклама, гимны корпораций, спонсирование спорта и даже университетские кафедры (вроде кафедры «Фиата» в Италии или кафедры розничной торговли, учрежденной ASDA) — все свидетельствует, что мы вступили в век «тотального промоушена», когда невозможно провести четкой границы между рекламой и бескорыстной информацией (Wernick, 1991). Как мы уже отмечали, дело не в количественном росте самой рекламы, а в той зависимости, в которую впали от рекламы как основного источника финансирования другие виды распространения информации в наши дни, причем реклама существенно влияет и на содержание современной прессы и телевидения (Barnouw, 1978; McAllister, 1996). Наконец, наблюдая за активностью корпораций, мы не может не замечать, как специфический для рекламы подход распространяется на все сферы их деятельности: теперь продают не только товары, но и теми же методами пытаются «сбыть» самих себя. Сегодня обычное дело, когда реклама пытается внушить — иногда незаметно, а подчас и грубо — мысль, что банки «внимают», нефтяные компании — «озабочены состоянием окружающей среды», международные химические концерны — это «соль земли британской», а страховщики — «служат каждому из нас и всем нам». Мы не всегда понимаем, в чем нас убеждают, но все же у нас формируются какие-то образы, когда мы узнаем, что компании поддерживают детей и инвалидов, спешат на помощь местному хору или поддерживают организацию театральных гастролей. Как честно признается один из ведущих специалистов по рекламе, единственная цель таких кампаний — убедить людей «толковать свои сомнения в пользу организации в любой ситуации» (Muirhead, 1987, с. 86). На примере рекламы несложно понять, с какой легкостью попыт ки корпорации управлять процессом потребления переходят в попытки управлять вообще всем в современной жизни, включая и политику. Ранее мы рассматривали только основные формы присутствия корпораций в информационной сфере. Невозможно утверждать совершенно определенно, но, судя по распространению рекламы во всем многообразии ее форм, по экспансии пиара и лоббирования, мне кажется, что бизнес вообще заинтересован в присутствии в окружающем нас символическом пространстве. Это присутствие непосредственно проявляется в рекламе на экране телевидения, косвенно — в том влиянии, которое оказывает реклама на большинство СМИ в современном мире; мы видим непосредственно главу Конфедерации британской промышленности, которого журналист спрашивает о перспективах промышленности, а без особой огласки по начальным школам бесплатно распространяются материалы по обучению предпринимательству; на телеэкране появляется глава кадрового отдела компании, а за нашей спиной отдел по связям с общественностью потихоньку дает кому-то взятку, проявляя «гостеприимство» за счет компании. Поскольку информация, распространяющаяся по таким каналам, предоставляется в чьих-то интересах, а сами эти интересы скрываются, эта информация — как только она появилась — становится разрушительной для публичной сферы, а в более общем плане она разрушает всю сферу информации, так как дает необоснованные преимущества экономически благополучным группам населения по сравнению с его ущемленными слоями. Конечно, желание корпоративного сектора по-своему перекроить информационную сферу сталкивается с сопротивлением. Это сопротивление связано с тем, что большая часть информации распространяется по каналам СМИ, и корпорациям приходится работать с профессионалами, у которых, с одной стороны, есть причины (в их числе профессиональная этика) скептически относиться к сообщениям корпораций, а с другой — они сами часто обращаются к источникам из корпораций с вопросами, которые не особенно нравятся корпорациям. Эти вопросы приводят иногда к появлению информации о бизнесе, которую он сам предпочел бы скрыть, с этим нельзя не считаться. Но дело не только в дотошности журналистов, прослеживается и противоположная тенденция: общее падение качества журналистики, о котором пишет Нейл Постман (Postman, 1986). Постмана прежде всего беспокоит ориентация телевидения на развлекательность, ориентация, присущая всей современной культуре с ее непосредственностью, тяготением к действию, невнятно стью, упрощенчеством, склонностью к драматизации и поверхностности. С точки зрения Постмана, эта развлекательность пронизывает все: подачу новостей, образование, политику и даже религию. Любая значимая информация подменяется инфоразвлечением. Телевидение с этой точки зрения «загрязняет» информационную среду, выделяя все забавное и сенсационное, концентрируясь на удобоваримом и пренебрегая бесстрастным и рациональным анализом. Из-за этого мы мало что знаем о повседневной жизни транснациональных корпораций, но на нас обрушивается поток сплетен об интимной жизни бизнесменов и выходках какого-нибудь Ричарда Брансона25. Я начал этот параграф с истории возникновения и распространения управления с помощью информации. Сейчас, обращаясь к первооснове публичной сферы, я не могу не выразить озабоченности вторжением «глянцевой» информации, потому что если мы не можем быть уверенными в том, что читаем или слышим, то политические споры во многом теряют свой смысл. И представляется, что как раз в сфере государственного устройства методы управления с помощью информации приобретают самый изощренный характер (Franklin, 1994). У этого явления есть несколько важных сторон. Одна связана с подачей политических образов, проблем и событий. О хитроумной подаче новостной информации и статистических данных уже говорилось, но проблема глубже. Хорошо известно, что сделали для Маргарет Тэтчер консультанты по связям с общественностью Гордон Рис и Сатчи и его фирма Saatchi Advertising (Cockerell et al., 1984) : они изменили ее манеру говорить и способ одеваться, чтобы ее образ не был таким агрессивным и жестким. Но использование политтехнологий в американском стиле пошло у нас гораздо дальше: уже стали придумывать речи с остроумными изюминками, которые удобно использовать в качестве заголовков в вечерних новостях, тщательно выбирать ракурсы для подходящих фотоснимков, на которых как бы случайно оказываются нужные эмблемы, лозунги — и все это в удачно выбранной цветовой гамме. И тут еще тщательная подготовка фона для политических речей, которые произносят, обращаясь к специально подобранной аудитории политических единомышленников, что избежать неудобных вопросов или непредвиденных возражений из зала. То же самое относится к съездам, на которых принимаются заранее согласованные решения и которые очень мало походят на политические митинги, где каждый пытается отстоять свою точку зрения и убедить. В организации таких инсценировок Тони Блэр и Билл Клинтон ловко подхватили эстафетную палочку, переданную им Маргарет Тэтчер и Рональдом Рейганом. Если речь идет о политиках, то особенно тщательно готовятся их телевизионные выступления: подбирается задник, развешиваются бросающиеся в глаз национальные эмблемы и, конечно, в нужных местах звучат «дружные» аплодисменты. В тех же случаях когда передача действительно идет в прямом эфире, политики, как всем известно, прилагают все усилия, чтобы она имела максимальный пропагандистский эффект. То есть никто и не помышляет о проведении отрытых и честных дебатов, интервью в прямом эфире используются для того же «управления общественным мнением». Конечно, задолго и до наших дней политики пытались выставить себя в наилучшем виде. Тем не менее запретили показ Шин Фейн [партии ирландских националистов], была, хотя и очень неуклюжая, а в итоге смехотворная попытка предотвратить публикацию воспоминаний Питера Райта, бывшего сотрудника военной разведки, появилось сообщение, что все назначения в службе новостей [ВВС] должны быть одобрены представителем секретной службы, кабинет которого находится в Доме радиовещания корпорации, — вот только некоторые из этих свидетельств (Leigh and Lashmar, 1985). Все три основные черты управления с помощью информации — придание информации искусственного глянца, запугивание и цензура, — не говоря уже о режиме секретности, который представляет другую сторону той же монеты, особенно отчетливо проявляются во время кризисных ситуаций. Ничто, конечно, не способствует так использованию подобных методов, как войны и вспышки террористической активности. Все это Великобритания испытала в Северной Ирландии (с начала 1970-х годов), во время Фолклендского кризиса в 1982 г., в Ираке — в 1991-м и в Косове — в 1999 г. Каждый из этих кризисов продемонстрировал, что информация стала составной частью военной кампании, причем значительная часть этой информации предназначена для потребления внутри страны, так как общественное мнение может решающим образом повлиять на исход военных действий. В ситуации, когда «враг» может иметь лишь очень ограниченный доступ к каналам распространения информации (в силу чрезвычайной ситуации с ее организационными, этическими и политическими особенностями), когда мы стремимся к победе (а не к торжеству истины), появляется масса возможностей для искажения и введения в заблуждение, да и мотивы, по которым прибегают ко лжи, в об- щем-то, легко понять. В подобной ситуации и политики, и военные рассматривают СМИ как средство борьбы с врагом, то есть орудие пропаганды. А когда после поражения Америки во Вьетнаме появилось мнение, что война была проиграна из-за неподконтрольности прессы и телевидения (Elegant, 1981; Hallin, 1986), власти стали гораздо внимательнее подходить к этой стороне «планирования военных действий». В частности, во время Фолклендской войны доступ журналистов на театр военных действий был ограничен и к каждому из них был приставлен особый сопровождающий из числа военных, который отвечал за подобающее поведение журналиста, а позднее, во время любых военных действий этой системой были охвачены все журналисты, аккредитованные при вооруженных силах (хочешь писать репортажи, соглашайся на цензуру). Продолжающаяся борьба в Северной Ирландии сопровождается манипулированием информацией, которое стало уже рутин ным (Curtis, 1984; Schlesinger, 1987), но после Фолклендской войны подход стал гораздо более систематичным (Ministry of Defence, 1983, 1985). Во время «Бури в пустыне» в 1991 г. машина связей с общественностью была уже очень хорошо отлажена, по своим масштабам освещение войны в Персидском заливе не имело прецедентов, но по содержанию было абсолютно стерильным. Все ориентировалось на точку зрения союзников, и СМИ использовали их терминологию, беспрестанно рассказывая о «хирургически точных авиаударах», но при этом замалчивая человеческие потери и создавая образ «почти бескровной войны» (Knightley, 1991, с. 5). Заметим, однако, что сформировать такой же образ войны в Косове, которая велась весной 1999 г., все-таки не удалось (я пишу эти строки осенью 2001 г., мне кажется, что это не удастся и по отношению к афганской кампании). Слишком много было противоречий между союзниками по НАТО, слишком долго продолжался конфликт и слишком много его освещало скептически настроенных журналистов, чтобы удалось сделать из войны «снежную сказку». Еще более важно, наверное, то, что были журналисты, работавшие с территории Сербии, причем западные журналисты (по оценкам всего в зоне военных действий работали свыше 2 тыс. журналистов), и были сообщения по электронной почте из самого Косова, и все это ставило палки в колеса пропагандистской машине. Тем не менее большее количество репортажей отражало все же западную точку зрения. Для либеральной демократии угроза войны и повстанческого движения — это уже не нечто исключительное, а скорее часть повседневной жизни. Поэтому для нашего времени характерна готовность к возникновению подобных ситуаций, а критическим для победы или поражения в подобном конфликте может стать отношение к нему общественного мнения. Состояние готовности приводит к систематическому искажению информации, распространение ее более неравнозначно распространению знания, это часть стратегии конфликтующих сторон и политических деятелей. Что в соединении с другими приемами управления с помощью информации приводит к деградации публичной сферы, сужению рамок, в которых возможны политические дискуссии и дебаты.