Хабермас рассматривает концепцию публичной информации в одной из своих ранних работ, но английский перевод его The Structural Transformation of the Public Sphere: An Inquiry into a Category of Bourgeois Society появился только 27 лет спустя после выхода немецкого издания.
В своей книге Хабермас показывает, преимущественно на материале, относящемся к Великобритании XVIII и XIX вв., как в эпоху зарождения капитализма возникла публичная сфера, а потом — в середине и конце XX в. — она пришла в упадок. Эта сфера была независимой не только от государства (хотя и финансировалась им), но и от основных экономических сил. Это была сфера, позволявшая любому желающему рационально обсудить проблему (то есть провести обсуждение или дискуссию, участники которой лично не заинтересованы в ее исходе, не притворяются и не подтасовывают ее результатов), присоединиться к этой дискуссии и познакомится с ее материалами. Именно в этой сфере и формировалось общественное мнение (Holub, 1991, с. 2—8). Информация служила становым хребтом публичной сферы, предполагалось, что участники публичных дискуссий ясно изложат свои позиции, а широкая публика с ними ознакомится и будет в курсе происходящего. Элементарной и в то же время самой важной формой публичной дискуссии были парламентские дебаты, которые публиковались дословно, хотя, конечно, свою роль (причем существенную) играли библиотеки и публикация государственной статистики. Идеальную организацию публичной сферы легко представить: это честные члены палаты общин, которые в зале заседаний осуждают проблемы, пользуясь помощью способных и преданных делу государственных служащих, которые честно собирают нужную по ходу дела информацию. При этом весь процесс идет на глазах публики: сказанное добросовестно отражается в официальных публикациях, а пресса обеспечивает доступ к содержанию этих публикаций и старательно сообщает обо всем происходящем, так что, когда дело подходит к выборам, политика можно заставить отчитаться в его деятельности (и, естественно, что он делает это и в течение срока своего пребывания в парламенте, так что вся его деятельность совершенно прозрачна). Идея публичной сферы чрезвычайно привлекательна для сторонников демократии и тех, кто испытал на себе влияние идей Просвещения. Для первых отлаженная публичная сфера — идеальная модель, на которой может быть продемонстрирована роль информации в демократическом обществе: их привлекает то, что надежная информация, которая предоставляется всем без каких- либо условий, является гарантией открытости и доступности демократических процедур. Концепция публичной сферы бесконечно привлекательна и для тех, кто находится под влиянием идей Просвещения. Она дает возможность людям доступа к фактам, они могут спокойно их проанализировать и обдумать, а затем принять рациональное решение, что нужно делать. Полезно познакомиться с тем, как Хабермас излагает историю развития публичной сферы, чтобы понять динамику и направления этого развития. Хабермас считает, что публичная сфера или, точнее, то, что он называет буржуазной публичной сферой, возникло в XVIII в. в связи с некоторыми важными особенностями капитализма, получившего развитие в это время в Великобритании. Самым важным было то, что класс предпринимателей стал достаточно состоятельным, чтобы добиться самостоятельности и избавиться от опеки государства и церкви. До этого в сфере общественной жизни доминировали двор и церковь, подчеркнуто демонстрировавшие приверженность феодальным обычаям, пока растущее богатство новых капиталистов не подорвало господства традиционной знати. Одним из проявлений этого богатства стала растущая поддержка предпринимателями всего, что было связано с литературой и литераторами: театра, кофеен, романов и литературной критики. Затем в свою очередь ослабла зависимость литераторов от покровителей, и, освободившись от традиционных зависимостей, они сформировало среду, критически настроенную по отношению к традиционной власти. Как замечает Хабермас (Habermas, 1962), «искусство светской беседы превратилось в критику, а острословие — в аргументы» (с. 31). Другим источником растущей поддержки свободы слова и реформы парламента стало развитие рыночных отношений. По мере того как капитализм рос и креп, он приобретал все большую независимость от государства, все чаще требовал изменения его институтов и не в последнюю очередь — институтов представительной власти, более широкое участие в которых позволило бы ему продолжить экспансию рыночных отношений. Аутсайдеры, обретя силу и веру в свои силы, хотели теперь стать инсайдерами. Борьба за реформу парламента была одновременно и борьбой за свободу прессы, поскольку те, кто выступал за эту реформу, добивались и большей открытости в политике. Знаменательно, что в середине XVIII в. впервые появились полные отчеты о заседаниях парламента. Параллельно шла борьба за независимость прессы от государства. Этой борьбе содействовала апатия государства, но немало — и низкие издательские расходы. Как оказалось, пресса XVIII—XIX столетий, в которой был представлен очень широкий спектр мнений, при этом очень полно отражала деятельность парламента, что свидетельствует о существовании тесной связи между развитием прессы и парламентской реформой17. И, конечно, важную роль в борьбе разных сил сыграло формирование политической оппозиции, кото рое стимулировало столкновение и борьбу мнений, что в конце концов привело к возникновению того, что Хабермас называет рационально-приемлемой политикой. Итогом развития стало создание к середине XIX в. буржуазной публичной сферы с ее характерными чертами: открытой дискуссией, критикой действий власти, полной подотчетностью, гласностью и независимостью действующих лиц от экономических интересов и контроля государства. Хабермас подчеркивает, что борьба за независимость от государства стала важной составляющей буржуазной публичной сферы. Ранний капитализм был вынужден сопротивляться государству, отсюда борьба за свободную прессу, за политические реформы и за более полное представительство капитала во власти. В своем историческом анализе Хабермас указывает и на парадоксальные особенности буржуазной публичной сферы, которые он называет рефеодализацией некоторых сфер жизни. Одна из них связана с продолжавшимся ростом капитализма. В течение некоторого времени, отмечает Хабермас, происходило «взаимопроникновение» (Habermas, 1962, с. 141) отношений частной собственности и публичной сферы, но на протяжении последних десятилетий XIX в. хрупкое равновесие между ними постепенно стало нарушаться в пользу частной собственности. По мере того как капитализм становился все более могущественным и влиятельным, его сторонники переходили от призывов к реформам государственных институтов, к их захвату и использованию в своих целях. Короче говоря, возникло капиталистическое государство, а его сторонники стали все чаще переходить от дебатов и агитации к использованию государства, в котором они теперь доминировали, в борьбе за свои частные интересы. В результате члены парламента одновременно оказались и членами правлений частных компаний, политические партии стали получить от бизнеса прямое финансирование, возникли центры разработки партийных стратегий (think tanks), в парламенте начались систематическая лоббистская деятельность и обработка общественного мнения, публичная сфера теряла свою независимость. Конечно, свою роль играть продолжали и независимые участники — нужно вспомнить, например, о таких организациях, как «Друзья земли» и профсоюзы, и, конечно, о лейбористской партии Великобритании, — но большинство было за то, чтобы приспособиться к капиталистическим отношениям (Miliband, 1969, с. 195) и, следовательно, расстаться с ролью оппозиционеров (яркий пример — движение новых лейбористов Тони Блэра). Хабермас не утверждает, что происходит возврат непосредственно к предшествующей эпохе. Наоборот, распространение лоббирования и технологий пиара — особенно на протяжении XX столетия — показывает, что жизненно важные элементы публичной сферы сохранились, стало общепризнанным, например, что в некоторых случаях только предшествующие политические дебаты могут придать легитимность принятым решениям. То новое, что внесли технологии пиара в публичную сферу, — маскарад, к которому участники дебатов прибегают, чтобы скрыть свои истинные интересы, рассуждая об «обществе всеобщего благосостояния» или о «национальных интересах», а это, в свою очередь, превращает дискуссию в современном обществе в «в подделку» под настоящую публичную сферу (Habermas, 1962, с.
195). Поэтому, используя термин «рефеодализация», Хабермас имеет в виду скорее возврат к силовому противостоянию, к чему-то сходному со средневековыми судебными поединками вместо честного соревнования различных взглядов и мнений. Еще одно свидетельство рефеодализации, связанное с упомянутым аргументом, — перестройка системы массовых коммуникаций в обществе. Нужно иметь в виду, что эта система играет важную роль в публичной сфере, поскольку СМИ отслеживают события, происходящие в ней, и тем самым обеспечивают обществу широкий доступ к ней. В XX столетии, однако, СМИ превратились в монополистические организации и в меньшей мере стали выполнять свою важнейшую функцию — доводить до общественности достоверную информацию. По мере того как СМИ во все большей степени выражают интересы класса капиталистов, они не столько распространяют информацию, сколько формируют общественное мнение. У этого процесса есть много аспектов, некоторые из них рассмотрены в главе 6, но итог состоит в том, что по мере того как пресса становится средством рекламы и берет на себя функции пропаганды (даже в том случае, когда публикует, казалось бы, всего лишь репортажи), публичная сфера приходит в упадок. По тем же причинам — растущей коммерциализации и экспансии корпоративного капитала — сокращается роль литературы, ее функция становится преимущественно развлекательной, теперь это бестселлеры и блокбастеры, которые пишутся не для того, чтобы их критически обсуждали, а для того, чтобы потребляли. Касается ли дело издательств, прессы или играющего более важную роль телевидения, все они сегодня порабощены, «феодализированы», их задачей стало прославление капиталистического образа жизни. Что они и делают, угодливо рассказывая о жизни звезд, односторонне и предвзято подавая новости, подчиняя содержание диктату рекламодателей, которые требуют максимально увеличить размеры аудитории, к которой обращена публикация. Обе эти тенденции отражают распространение и укрепление капиталистических отношений, которые подавляют любые другие социальные связи. Но кроме этих тенденций в обществе сохранилась еще некая сила, которая в XVII—XIX вв. яростно сопротивлялась попыткам государства подчинить себе публичную сферу. Эта сила нередко проявлялась в попытках плыть против течения, которое несло нас в сторону развитого капитализма. Здесь нужно вспомнить о той социальной группе, которая в современном мире внесла существенный вклад в формирование этоса служения обществу. Хабермас обнаружил, что с момента зарождения «буржуазной публичной сферы» в ней нашлось место для людей, которые оказались между рынком и государством, между буржуазией и власть имущими. Здесь я имею в виду ученых, адвокатов, врачей и некоторых государственных служащих. По мере того как капиталистические отношения становились в обществе и в самом государстве доминирующими, представители этой и некоторых других групп стали подталкивать государство поддержать некоторые институты публичной сферы, которые еще не полностью подпали под капиталистическое господство, и добились в этом даже определенного успеха. Хабермас указывает, в частности, на возникновение организаций общественного вещания, которые были созданы государством «поскольку в ином случае они не могли бы выполнять своих интерпретирующих функций и не были бы в достаточной мере защищены от капиталистического влияния» (Habermas, 1962, с. 188). Так же можно объяснить, как удалось в современном обществе сохранить еще несколько важных институтов: публичные библиотеки, государственную статистическую службу, музеи и художественные галереи и даже систему высшего образования. Капиталистическая система делала столь энергичные попытки включить их в систему своих отношений, что государство было вынуждено выступить гарантом сохранения важных элементов инфраструктуры публичной сферы. Этос слуги общества в наилучшей степени может обеспечить функционирование публичной сферы. По крайней мере, по отношению к информационной сфере он требует распространения информации среди самых широких слоев общества независимо от их возможности платить за эту информацию, беспристрастного и политически неангажированного представления этой информации. Такое отношение встречается с подозрительным и часто настороженным отношением доминирующего сейчас в обществе корпоративного капитализма. Читая работу Юргена Хабермаса об истории развития публичной сферы, невольно думаешь, как же хрупка эта сфера и насколько непрочно ее будущее. Даже в свои лучшие дни буржуазная публичная сфера не была средством, которое вполне было способно обеспечить то, что немецкий философ называет «неискаженной коммуникацией». А его рассказ о том, что происходило с этой сферой позже, наводит на еще более мрачные мысли. Его интерпретация вполне укладывается в русло наиболее пессимистических прогнозов теоретиков франкфуртской школы. Особенно характерны взгляды учителя Хабермаса Теодора Адорно: капитализм торжествует, самодеятельность индивида сведена к минимуму, крайне ограничены возможности критической мысли, в эпоху транснациональных медиаимперий и заполняющей все рекламы для публичной сферы просто больше не осталось места. Медийные корпорации заботятся прежде всего о рынке сбыта, производимая ими продукция направлена лишь на то, чтобы собрать максимально большую аудиторию для рекламодателей и поддерживать предпринимательство. В итоге они создают лишь разные виды развлекательной продукции: приключенческую стряпню, пустую болтовню,.сенсации, сплетни о личной жизни знаменитостей, восторги по поводу современного образа жизни. Все это, раздутое до последних пределов, притягивает к себе и неплохо продается, но информации во всем этом ничтожно мало. Авторы этой продукции не ставят перед собой более серьезных задач, чем «незаметно подталкивать аудиторию к непрерывному потреблению» (Habermas, 1962, с. 192), но уж к данной цели они относятся серьезно. Хабермас идет дальше, чем сторонники Маркса. С его точки зрения, публичная сфера не только ослаблена вторжением рекламы и присущей ей этики, но ей еще нанесен существенный урон технологиями пиара. В этой связи на Хабермаса произвела сильное впечатление карьера Эдварда Бернайса (1891—1995) — старейшины американского направления «управления общественным мнением». Хабермас рассматривает его карьеру как особенно показательную для эпохи гибели публичной сферы. Для него все, что представляет Бернайс и его многочисленные последователи, связано с исчезновением характерной для публичной сферы традиции рационального обсуждения, на смену которой пришли лицемерие и манипуляции политиканов (Robins and Webster, 1999). Для Юргена Хабермаса это отказ от «критериев рациональности», лежавших в основе публичной дискуссии: подобные критерии «полностью отсутствуют среди хитроумных приемов формирования консенсуса», которые превращают политическую жизнь в шоу, разыг рываемое перед одураченными «зрителями, которые тут же готовы к нему присоединиться» (Habermas, 1962, с. 195). Хабермас с глубокой тревогой размышляет о сегодняшнем положении вещей. Все мы, получив избирательные права, приобщились к политике, но не привело ли это к тому, что мнение масс возобладало над разумной аргументацией? Плохо то, что избиратель частенько не задумывается над важностью вопроса, который ему предстоит решить, но еще хуже, что после появления всеобщего голосования каждый избиратель сталкивается с «современной пропагандой» (с. 203), которая в «манипулируемой публичной сфере» получила возможность управлять общественным мнением (с. 217). Так что у просвещения есть и мрачная сторона. Какой смысл в том, что люди голосуют, если они не могут понять, за что они голосуют? Зачем нужна дополнительная информация, если она используется для обмана? «Янус двулик: просвещение оборачивается надзором, информация — рекламой, воспитание — манипулированием» (с. 203).