ФРАНЦИЯ

La douce France — «сладкая Франция» — так она называется еще в «Песне о Роланде», средневековом эпосе. Значит: сладкая страна, «дуся», женщина. Но не «Матушка Русь». И не old merry England — «старая веселая Англия», как бы бабушка своему народу.

Ну и не Vaterland — «отцова земля», как для германцев. Но как возлюбленная и супруга.
Геополитическая ситуация тут —Запад континента Евразии, где он лицом к Атлантическому океану. Однако французы — не нация моряков, в отличие от англичан, их соседа на севере; также и от Испании (и Португалии), кто страны-соперники Англии по володению Новым Светом Америки. Правда, в Канаде и в южных штатах США: Луизиана, Виргиния, Каролина, Новый Орлеан и др. — есть следы некогдашнего присутствия Франции; но это не случайно, что французы отказались, сдали эти территории. Франция —в высшей степени самоцентрированный, центростремительный Космос и занимается преимущественно сама собой (как, кстати, и Китай на Востоке Евразии, к кому Франция испытывает своего рода избирательное сродство, как Германский дух — к Индии). В своей столице — Париже французы развили дифференцированное пространство разнообразных интересов, так что не только обитатели провинций влекутся в Париж, словно некоей центростремительной силой, но сей город претендовал и претендует быть идеологической и культурной столицей мира.
Если же бывали периоды экспансии в истории Франции, как в эпоху наполеоновских войн, то это происходило в силу внутреннего воспламенения Французской революцией, когда в стране заработал вулкан и принялся изливать свою лаву на окружающие страны. Ведь не от притяжения их магнетического (от Эроса володеть их землями и богатствами) вторгались в них французы, но от собственного избытка энергии: распираемы, а не влекомы. Не могло быть (и не было) никакого жизненного интереса у Франции к белоснежной России, чтобы зашвырнутый туда свои легионы. Но только избыток и прилив воспламененной крови в организме страны и народа имел нужду в том, чтобы успокоиться и охладиться. Он и шибанул в головы мужей патриотическим опьянением и поклонением Императору и, словно налив им скипидару меж ягодиц, погнал их ноги в это абсолютно чуждое им, трансцендентное и ненужное пространство, где и успокоились кровяные тельца солдат французских. Так что не как практически полезная акция истории, но, скорее, как незаинтересованная и эстетическая, — затеялась война 1812 года между Францией и Россией. Но она дала толчок для ряда событий такого же плана: национально-патриотический подъем в победившей России и восстание декабристов (тоже не прагматическое, а эстетическое: оно —- символическая акция в Духе и в национальной мифологии России); затем Франция выстрелом Дантеса в солнце русской поэзии отомстила России за поражение в войне. Однако Россия снова взяла тут эстетический реванш, создав «Войну и мир», национальную «Илиаду», на материале этой же войны, необходимый каждой стране героический эпос, эпопею даже.
Кровопускание как универсальное медицинское средство не случайно было очень распространено именно во Франции — вспомним «Мнимого больного» Мольера и проч. И о Декарте традиция повествует: когда он простудился и смертельно заболел в Швеции и местный врач приступил к нему с предложением пустить кровь, философ из последних сил приподнялся на одре и воскликнул патриотически: «Не смейте проливать французскую кровь!» — подобно какому-нибудь шевалье иль мушкетеру.
Во французской истории и ментальности наблюдаемо особо интимное отношение к этому субстанциональному элементу — КРОВИ. Это первоэлемент не Бытия, но Жизни — витальной (а не абстрактной) субстанции. И «витализм» как философско-на- учное течение и якобы объяснение многих феноменов наиболее развился во Франции XIX века. Однако еще римский историк
Тацит повествовал о жрецах древней Галлии, друидах, которые учиняли ритуальные кровавые жертвоприношения под священным дубом. И симптоматично, что женщина могла быть жрицей у галлов. Этот обычай нам донесен также оперой Беллини «Норма»: ее героиня —жрица друидов.
Кстати, Дуб (le chene) — французский вариант Мирового Древа. И поэт здесь —Андре Шенье (Chenier = «Дубовик», значит), тогда как в Германии на этих же правах выступает ель, сосна — Fichtenbaum в стихотворении Гейне. И философ там — Фихте (от пихты). Сравните готическую структуру Ели с романской архитектурой Дуба.
Ни в одной стране национальный гимн не столько кровожаден, как «Марсельеза»:
Contre nous de la tyrannie L’etendard sanglant est leve
(«Против нас поднят кровавый штандарт тирании»). А враги намереваются egorger nos fils et nos compagnes = «перерезать горло нашим сыновьям и подругам». И патриоты восклицают в энтузиазме отмщения: Qu’un sang impur abbreuve nos sillons! = «Пусть нечистая кровь обагрит наши борозды!» — оплодотворит их, как спермою. Да, много в гимне крови на душу словесного населения приходится!
Космос сакральной Жажды — вот Франция. Здесь Пантагрюэль обитает — герой эпоса Франсуа Рабле. А имя его означает по-гречески — «Всежаждущий». А его отец, Гаргантюа, получил свое имя от возгласа удивления родителей своему только что рожденному дитяти: Que grand tu’as! = «Какую большую ты ее (глотку. — Г.Г.) имеешь!» Персонажи этой книги затеяли путешествие к Оракулу Божественной Бутылки за вопросом философическим о смысле жизни и что в ней делать. И ответ Оракула был: Drink! = «Пей!» Также некий Тринкуло подвизается там в персонажах — от того же корня, питьевого, его имя.
Анатоль Франс озаглавил свой роман из эпохи Французской революции «Les dieux ont soif» — «Боги жаждут». И действительно: тогда друидоподобные кровавые жертвоприношения осуществлялись не мистериально,таинственно,эзотерически, но публично-демократически, как национальные фестивали, на Гревской площади. И был изобретен даже ненасытный механический Рот —машина доктора Гильотена —для этой цели: глотка, про которую тоже можно было б сказать: Que grand tu’as («Какая она у тебя большая!»).
Но что есть кровь, если ее перевести на язык четырех стихий? Что это вода — сие очевидно. Но какого рода вода? Та, что смешана с огнем. Кровь есть ОГНЕ-ВОДА. Другие варианты и ипостаси обогненной воды будут — вино и семя, сперма. И Франция всемирно известна и почитаема как законодатель в этих областях и отношениях: Вино и Эрос.
Оба варианта «огне-воды» (кровь и сперма) совмещены здесь маркизом де Садом («садизм»), как и Синей Бородой, легендарным аристократом Средневековья, кто любил и убивал своих жен в собственном замке.
Вино, с другой стороны, выступает как метафора Знания — духовное вино, духовная жажда. И у раблезианских гигантов не, только неимоверные глотки и животы, но они же — обладатели просвещенных умов, их черепа наполнены энциклопедическими знаниями.
В нашем веке долго тянулась тяжба между университетом Сорбонной и винными складами в Париже: оба претендовали на одну и ту же территорию в центре города. Рассказывают, что генерал де Голль (gaul = «галл», древнее имя племени, обитавшего на месте нынешней Франции, — таков корень имени этого великого француза) предложил остроумное, поистине соломоново решение этого казуса: отчего не построить небоскреб, расположив винные склады в нижних и подвальных этажах здания, а классы университета поместить в верхних этажах? Современная архитектура это позволяет сделать. И это было бы вполне в духе французской традиции совмещения спиритуального и спиртового: вина земного и вина небесного, что прекрасно выразил по-русски наш первейший галломан, воспитанник Шенье и Парни, — Пушкин, сказав:
...Что дружно можно жить
С Киферой,с портиком,и с книгой,и с бокалом,
Что ум высокий можно скрыть
Минутной шалости под легким покрывалом.
(«Каверину»)
Итак, в Космосе Франции следующая композиция элементов преобладает: огонь + вода. Сравните с русской комбинацией: вода + земля («мать-сыра земля»), огонь + земля в Германии, камень + свет в Италии и т.д. Французский Космос центрирован на Кровь, Эрос, Женщину. Cherchez la femme! = «Ищите женщину!» — как причину всего. Снова — «douce France = «СЛАДКАЯ Франция». «Сладость»—это солнечный сок, вариант «огне-воды».
В Римской империи земля нынешней Франции называлась Галлия, созвучное слово с gallina — курица. И пословичный символ здесь — «Галльский петух», этот фанфарон-задира, пастух
стада кур в куртуазности своего двора, подобно набольшему Петуху — Королю Франции, пасущему гарем своих любовниц (мадам де Помпадур, де Монтеспан, де Лавальер, де Ментенон...) при дворе тоже, где «маршалы» — на самом деле «конюхи»...
Петух — птица, интимно связанная с огнем («пустить петуха» = учинить пожар) и с солнцем: крик петуха означивает конец ночи, приход утра, восход солнца. И самый славный король франции —Людовик XIV —был прозван «Король-солнце». И это не просто метафора, но имеет прямое отношение к структуре социума во Франции и даже к его администрации. Она устроена наподобие солнечной системы с планетами-провинциями (Нормандия, Гасконь, Шампань, Прованс...), вращающимися вокруг столицы в Париже, или в Версале (что от глагола verser = крутиться, отсюда — Versaille, центр вращения в обществе, в «свете» лучей Короля-солнца). И эта централизация совершилась во франции уже в XV веке, в отличие от других стран Европы: Англии, Германии, Италии, в которых единение произошло гораздо позже, так что там Шотландия, Саксония, Тоскана... могут рассматриваться как подцивилизации со своим собственным мировоззрением. Франция же завращалась вокруг Парижа, который действительно «стоит мессы» (то есть ценнее религии: центр важнее выси Неба в топографии-иерархии мест здесь), по решению Генриха IV, кто принял католичество, чтобы воссесть в Париже и стать королем Франции на этом условии.
Между прочим, в «Трех мушкетерах» Дюма д’Артаньян — это типичный «галльский петух», легко возбудимый, драчливый, женолюб. Он огнен, легко воспламеняющийся южанин, гасконец. Даже полная одежда мушкетера — в шляпе с пером и со шпорами—петухоподобна. Несравненная популярность этой книги по всему свету обязана, в частности, тому, что ее четыре главных персонажа четко распределимы по четырем стихиям и темпераментам. Д’Артаньян = воздух + огонь, сангвиник — «кровяной», если буквально перевести с латинского, где sangua = «кровь». И не случайно он наиболее яркий и родимый изо всех и наиболее выражает галльскую душу. Аналогичен ему потом Жюльен Сорель у Стендаля и актер Жерар Филип... Атос = огонь + земля, холерик по темпераменту. Арамис = вода + воздух, сентиментален, меланхолик. Портос = земля-стихия, массивен, флегматик. И все они — как планеты, вращающиеся вокруг солнца — короля и луны — королевы центростремительным тяготением чести, что есть тут главная добродетель — пуще совести. Кесарево (Социум) во Франции роднее Богова: страсти общественно-политические сильнее интеллектуально-духовных идей и убеждений.
ВРАЩЕНИЕ — самый всеобщий тип движения во Французском Космосе, Социуме и Психее, и это — в согласии с первоэлементом крови в организме, в субстанции страны: кровообращение предполагает центр — сердце, средоточие и узкий круг — двор (cour), где людям подобает courir — бегать-обращаться в Версаль (verser — Versaille) и вращаться там в разговорах (соп- VERSAtions) и в пробежках рассуждений (disCOURses), и быть ловкими, обратимыми — versatiles. Вот уж где воистину «хочешь жить —умей вертеться!»
Все эти общекорневые соответствия — не игра слов, но соответствуют принципу французского Космо-Психо-Логоса. Рене Декарт предложил такое видение Вселенной, согласно которому она состоит из множества вихрей, вращающихся вокруг своих звезд-солнц как центров.
Каждый вихрь вращается между соседними, и среди них развивается соперничество: одолеть друг друга и пленить звезду соседа — подобно тому, как рыцари состязаются на турнирах (от tourner — тоже verser = вращаться) в присутствии прекрасной дамы, что созерцает дуэль своих возлюбленных. Особенно на латыни (на которой первично был изложен Декартом его трактат о мире) выразительно звучит эта история о том, как Vortex (Вихрь) пленяет Stella (Звезду) и умыкает ее из дома соседа. Наши персонажи, так сказать, — Герцог Вортекс и прекрасная Стелла, — такая выходит романтическая история и адюльтер.
В Декартовом вихре, на центрифуге его вращения, совершается сепарация, образование разного типа частиц-элементов- корпускул-индивидуумов, личностей и их распределение и классификация. Самые большие, грубые, неуклюжие, неотесанные (= вилланы, простолюдье) получают свое естественное место на периферии вихря=социума. Декарт назвал их «частицами третьего элемента», который практически совпадает со стихией земли. Самые малые, тонкие, мобильные, ловкие, гибкие и остроумные (esprit!) частицы естественно собираются вокруг центра, вокруг Стеллы-звезды-солнца вихря, образуя солнце и двор. Это — частицы «первого элемента», и он соответствует стихии огня. А между периферией и центром вращаются частицы «второго элемента», которые образуют «небо» каждого вихря и соответствуют элементам воды и воздуха. Такая структура Космоса близка к Платоновой в «Тимее», где элементы-стихии воздуха и воды рассматривались как посредники («средний термин силлогизма» у Аристотеля припомним...) между крайними стихиями огня и земли.
Три элемента Декартовой физики абсолютно подобны трем сословиям французского общества: третье сословие — буржуазия, второе —духовенство и первое —дворянство. И в занятиях меж ними соответствие. Третье сословие занимается материей, веществом (= грубые частицы «третьего элемента»). Второе сословие, духовенство, занимается спиритуальными, имматериальными субстанциями, которые могут быть символизированы в стихиях воды (Любовь —сострадание, милосердие) и воз-духа (Дух, Слово...). Первое же сословие, аристократия, призвано быть воинством, рыцарством, проливая и жертвуя кровь — сию огне-воду.
Между прочим, у Декарта «первый элемент» представляется жидким (не сухим), родом тонкой огненной жидкости, проницающей повсюду, в том числе и между частицами третьего и второго элементов. Космос купается в жидкой субстанции. Бытие — континуум, непрерывность. Первоматерия — жидкость. У Декарта — панический страх пустоты, horror vacui. Полнота, непрерывность —да! Пустота, дискретность — нет! И в этом Декартово, французское видение Бытия сходно с эллинским, Платоновым и неоплатоническим, да и гностическим, по которому Бытие = Плерома, Полнота. Такое воззрение естественно клонит и к гилозоизму (сравните французский «витализм»): представлять Космос живым существом, кровообращающимся, дышащим. Это естественно было в эллинском пантеизме и политеизме — в их тео-и-космо-ГОНИЯХ = происхождение всего полагалось приРОДным путем Эроса-зачатия и рожания женским началом. Возникший также в Элладе атомизм недаром на периферии ее, в Малой Азии и Фракии сложился (Левкипп — из Милета, Демокрит — из Абдеры, Эпикур — с Самоса) и откочевал на другую периферию греческого мира — в Сицилию и Италию — к Лукрецию. Вот в Риме-Италии, в космосе камня и сияющей пустоты, естественно Бытие представлять дискретным, состоящим из атомов и пустоты. Во Франции же атомизм не органичен, чужероден и исповедовался Гассенди — не французом, но итальянцем, кстати.
Бытие видится и Жаном-Полем Сартром как непрерывное марево, континуум, сплошняк, тесто, где вязнет дух, «я» в клейкости: viskeux = «липкое», —таков атрибут Бытия в его философии. Сартр — атеист в традиции французского либертена, вольнодумца. Но и у Тейяра де Шардена, католического мыслителя, в трактате «Божественная Среда» (Le Milieu Divin) основная интуиция такова: человек плавает в Боге как в Океане, в сплошняке Бытия. Бог всепроникает извне и изнутри, божественные энергии и милость окружают и пропитывают нас, как огнежидкая субстанция «первого элемента» в вихре, небесном океане Декарта. И вот Материя у Сартра, Дух у Тейяра — в одном образе видятся, который как бы врожден французскому сознанию.
Ну а вглядитесь в фактуру живописи Винсента Ван Гога: это клубление, вихри мазков, кривые, закручивающиеся линии, словно живчики-сперматозоиды, что стремятся по пространству с нервно-бешеной скоростью, — да ведь таковы опять же частицы Декартова «первого элемента», имеющие «желобчатую» (cannelures) структуру. Каждое тело, предмет у Ван Гога — поле, небо, лицо человека, одежда — предстает как тело внутреннего вращения, словно из вихрей-монад в каждой точке. Вращение — взволнованное у Ван Гога, предстает как плавное и магическое в «Болеро» Равеля. Вихрь оцепенел в заколдованный круг. Музыкальный орнамент может варьировать шествие по нему, но не прорвать и развить. Жанр рондо излюблен и французским народным танцем, и поэзией — и средневековой, и у Франсуа Вийона, и у Беранже, и у нынешних шансонье: куплеты (совокупления парочек стихов), рефрены (возвраты на круги своя).
Rondeau ведь буквально —«круг», цикл, цирк. Читая рондель Франсуа Вийона «Диспут сердца с телом», я воспринимаю его как диалог солнца-сердца со всем протяжением —телом своего вихря, как красноречивый разговор (con-versation = «со-враще- ние») между Стеллой и Вортексом.
Внутренняя жизнь французского Общества видится мне в модели СОЦИАЛЬНОГО РОНДО, где все индивидуумы-частицы вращаются в тесном соприкосновении (социабельность и коммуникабельность прославленная и пресловутая французов!) и в ходе общений-трений полируют (politesse — вежливость, социальная воспитанность!) острые грани друг друга, так формируя из себя граждан (citoyens!). Механизм этого процесса хорошо описан в «Общественном договоре» Руссо. Как я хорошо помню, он там применяет следующий образ: как речной поток полиру- ет-обтачивает камешки угловатые в гальку, таким же манером общество воспитывает граждан из вилланов. Но подобным же образом Декартов жидкостный вихрь своим вращением-ротацией, как токарный станок, фрезерует и обтачивает частицы трех элементов, формируя из них порядочных членов соответствующих сословий Космоса.
Но я еще недостаточно промедитировал СТРАХ ПУСТОТЫ во французском миросозерцании, точнее —миро-ощущении, сенсуалистическом, чувственном здесь, на всекасании основанном. Вот германский Логос и мировозЗРЕНИЕ (тут на месте этот корень для их термина Weltan-schauung) не боятся пустоты, но предполагают бытие диск-ретным, с оппозицией Haus — Raum (дом —пространство): этимология последнего —от корня, означающего «пустое», «чистое». И отточки-тверди-формы к такой же протягивается пунктир-тире-луч зрения. Декарт же даже луч света уподобляет палке — трубке, в которой кишат частицы мельчайшие первого элемента и которым мы касаемся отдаленных предметов, передавая им так давление глаза. И если нам кажется, что вот она — пустота, вакуум, то мы заблуждаемся: просто наши чувства и приборы не улавливают населенности этого места еще более мелкими частичками и энергиями. Любой зазор-интервал полон кишением частиц, которые движут, толкают более грубые куски вещества, и так повсюду разливается и передается единое движение вихря в целом.
Так работает СРЕДА (Milieu) — важнейшая идея во французском Космо-Психо-Логосе. В Германстве есть — «опосредование», «посредство» — нечто, происходящее в промежутке, в зазоре между субъектами бытия. Но во французском мировоззрении Среда есть в полном смысле то, что Гегель называл «субстанция-субъект». Она — активный перводеятель, в отношении которого частицы и индивиды — объекты приложения сил и энергий Среды: они — пассивнее ее, страдательны. «Среда заела» — оттуда это выражение. Социальное окружение — решающий фактор в формировании человеческих интересов, целей, страстей, мотивов и эмоций —все, кстати, кинематические идеи (от латинского motus —«движение», откуда и «мотор»), не статические, что и характерно для французского Космоса и социума вращения. Люди здесь мыслятся не как АВТО-мобили = САМО-движимые (как это врождено себя чувствовать человеку в английском Космосе — self-made men = самосделанных человеков), но АЛЬТЕРО-мобили = друг другом движимые, а еще точнее — Целым-движимые, внутри него.
Национальный образ ДВИЖЕНИЯ — эта проблема вырисовывается теперь перед нами. Ньютон в английском Космосе, постулируя абсолютное пространство и время, полагая пустоту и отвлекаясь от механизма действия сил всемирного тяготения: КАК это совершается, — может брать два или несколько изолированных тел и высчитывать прилагаемые к ним силы и их траектории в уравнениях, усматривая причины и импульсы в самих телах, их движения как бы «самосделанные», как и англосакс- Джентльмен. В Декартовой картине Вселенной такое невозможно: существует одно тотальное общее движение внутри данного Вихря, а уж частицы передают его друг другу, трогая соседа. Декарт определяет движение — как смену соседства, ближайшего окружения (соприкасался с частицами А и В, а вот теперь — с О и Р), а не по шкале расстояния, дистанции. Его Космос — близкодействия, тогда как дальнодействие в Космосах Англии (Ньютон) и Италии (Галилей) предполагает пустоту и дискретность, диалог твердых тел (или математически* точек) в вакууме, как свободных атомов = индивидуумов, самостоящих сами по себе. Как кот, что ходит сам по себе. Француз же — не атомарный человек, индивидуалист, самостоящий вертикально, но прежде всего социальный человек, не вертикальный, но приклоненный туда или сюда: к даме в реверансе или к цели. И мышление его — не абстрактное, но ориентированное. Французский Логос — ситуационный, векторный, считающийся с об- стояниями. Он — ум Среды, из ее воли. Именно во французских социологических теориях, столь влиятельных в европейском гуманистическом XIX веке, человек объясняется как функция обстоятельств, продукт окружающих условий и воспитания. В таком же направлении работал и французский реалистический роман (Бальзак, Золя...), описывая обстановку, условия и быт, землю и климат-природу как предопределяющие поведение персонажа субстанции и силы, с чем он сцеплен и чем пропитан, так что по обстановке жилища можно прочитать характер человека. В этом плане Стендаль, тяготевший к Италии, где Космос дискретности атома и пустоты, более налегает на свободу воли и индивидуализм личности, которая мотивируется своими страстями и вламывается в обстоятельства со своей кинематикой (Жюльен Сорель в «Красном и черном», Фабрицио в «Пармской обители». Кстати, еще и в романе «Красное и белое» из цветов константен «красный» — цвет крови, первосубстанции во Французском мире). И он — не бытописатель, но психолог- рационалист, картезианец...
Социализм, взгляд на человека прежде всего как на члена общества, — детище прежде всего французского Логоса: Руссо, Сен-Симон, Фурье, Конт и проч. Недаром и Ленин в исследовании «Три источника и три составных части марксизма» наряду с «английской политэкономией», «немецкой философией» перечислил и «ФРАНЦУЗСКИЙ социализм». И его известная формула «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» — вполне французска по интуиции и интенции.
Русской Психее и уму социализм и близок, и отталкивающ. Патриархальный «мир» и деревенская община склоняют полагать человека малым сим, мальчиком, не вполне ответственным за поступки и вменяемым: за него в ответе коллектив, все... Но оторвавшиеся от земли горожане — и Достоевский-петербур- жец, и даже люмпен-пролетарий Горький, — антиподы во многом прочем, сходились в неприятии этой теории всевластия Среды: «Среда, мол, заела! Я не виноват, что есмь такое дерьмо и гад-подлец!» И Горький даже так красиво сформулировал: «Человека создает его сопротивление окружающей среде».
Но не так-то просто с этим и у французов. ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ и СВОБОДА ВОЛИ — постоянная тема и проблема ума здесь, начиная со споров схоластов в средневековой Сорбонне; продолжая янсенизмом в XVII веке в монастыре Пор-Руаяль, в «Письмах к провинциалу» и в «Мыслях» Блеза Паскаля и т.д. Семя проблемы посеяно еще Августином в трактате «О ГОСУДАРСТВЕ Божием» (De CIVITATE Dei — у нас традиция переводить это как «О ГРАДЕ Божием», и при этом теряется важнейшая идея романского Логоса — Общество, Государство, Целое, «социальное рондо»). Карфагенец, в Космосе, сходном с Италией, где жесткая твердь и самость земли — камня-человека и сияние Света-Духа-Неба вокруг, он чуял этот сюжет именно как нелегкую разрешаемость, как проблему. Сам французский Космо- Психо-Логос, который есть клубление теплого влаго-воздуха, континуум, лиение-влияние климата и Среды, тут бы склонялся к Предопределению из Целого, тотальности (католицизм — из греч., «кат — холос» = «при целом»), однако соседство Рима- Италии с юга и германских Космосов с востока и севера надоумливало на другое: акцентировать самость «я», самодеятельность и самоответственность личности. И во французский католицизм вторглась из германства ересь Реформации, и вот — гугеноты тут, и тот же янсенизм. Да и Декартово cogito ergo sum «я мыслю = следовательно, я существую» — навеяно, как еще увидим, не без содействия и сотрудничества Германского пространства.
Итак, Двоица начал: или все предопределено волей и разумом Бога, или все во мне, я — источник. Эллинский Логос развил тут виение ДИА-лектики в философском гедонизме-игре мышления. Германский дух переживает это как антиномию, кричащее противоречие и ищет выхода, трансцензуса —переступить через противоречие к синтезу (Кант, Гегель...). А французская душа не выносит взаимоисключаемости («крайности — сходятся» — их девиз: les extremites se touchent — опять же КАСАЮТСЯ в чувственном сенсуализме, обнимаются!), и ей по душе—БАЛАНС, РАВНОВЕСИЕ, СИММЕТРИЯ противоположное- тей. Повсюду это видим: в приятии КАК Предопределения Бога, ТАК И Свободной воли человека, в дуализме субстанций Декарта (протяжение и мышление), в его же «психофизическом ПАРАЛЛЕЛИЗМЕ» — между душой и телом: в сенсуализме и рационализме в его же философии; в симметрии как эстетическом принципе французского классицизма, в статических антитезах Гюго: Гуинплэн («Человек, который смеется») безобразен лицом, но ангел душой; то же и слепая Деа, монах-демон Клод Фролло и цыганка Эсмеральда («Собор...») и т.п.
Однако Баланс принципов и подходов осуществляется во французской истории и культуре не только статически: так что всегда все уравновешено, — но и динамически: в непрерывных колебаниях и биениях, в осцилляции маятника и кренах то в одну, то в другую сторону между полюсами. Нуда: в коловращении Социального Рондо должны быть равномощны и направле- ние-сила центростремительная, и вектор-сила центробежная. И натяжение-усилие-перекос в одну сторону тут же мобильно и динамично компенсируется перевесом в другую. Хорошо тут работает обратная связь: смена МОДЫ, течений и вкусов в искусстве... Кстати, «обратная связь» —в кибернетике, французском открытии Винера, — ну да: в Социуме администрации развитой, поднаторевшей в искусстве управления среди гибко реактивного народа. («Кибернетика» от того же корня, что и «губерния» — «управление»...). И недаром из Франции термины пошли: префектура, мэр, провинция... Там наследие Рима подхвачено —и в кодексе Наполеона еще — искусство администрации в централизованной стране.
Детерминизм и свобода — в таком виде сюжет: Предопределение и Свобода воли — предстает во французской философии с рационалистической эпохи Просвещения по не менее рационалистический экзистенциализм, который настаивает на принципе choix originel = «первичный выбор»: он делается человеком свободно (как первородный грех), но затем уже предопределяет всю цепь поступков и жизнь. Абсолютный детерминизм исповедовал из материалистов XVIII века барон Гольбах, один из авторов «Энциклопедии». Такое воззрение перекликается с фатализмом ислама. И у Франции в истории ее культуры недаром наблюдается «влеченье, род недуга» — к Ближнему Востоку, к миру ислама и взаимопонимание с ним. «Персидские письма» Монтескье, «Магомет» и философские повести Вольтера, которых действие — на территории условного Востока; Алжир у Доде («Тартарен из Тараскона») и у Альбера Камю; «Искатели жемчуга» Бизе... И ориенталисты французские наиболее освоили именно Ближний и Средний Восток, начиная с Шампо- лиона и т.д.
Лаплас, великий математик и физик, выдвинул идею Мирового Интеграла, который если вычислить, то можно предзнать все будущие события в истории человечества и поступки людей, то есть Причинность овладеет всей Возможностью, и случай и свобода будут изгнаны из Бытия. Рассказывают, что, когда Наполеон на одном из приемов выразил Лапласу недоумение, что в его системе мира не нашлось места для Бога, ученый ответил: «Sire, je n’avais pas besoin en cette hypothese» = «Ваше величество, y меня не было нужды в этой гипотезе», — знаменитое изречение, mot. И для француза — дело чести (point d’honneur) — произнести некое mot, остроумное слово, которое, в силу тесного взаимного прилегания вращающихся индивидов в социальном рондо салонов и в «со-вращении» конверсасьонов (разговоров) там зациркулировало бы по Среде и вошло бы в субстанцию и память Франции.

Ориентировка на mot — характерная установка французского Лог оса.
Во французской душе нет того гордого самочувствия изолированной личности, которое может иметь германец в глубине своего внутреннего мира (Innere) и содержать в Haus’e, доме своего «я», и в силу чего его самость (das Selbst) способна к самообоснованию и самоопределению в существовании. Для француза существовать —значит: существовать в глазах соседа; впечатление, производимое на ближнего, рефлективно приносит доказательство моего бытия. Сам язык французский располагает к такому пониманию, усоседив «быть» и «казаться». От одного они корня etre; а «казаться» = par-aitre, то есть «прибыть», «возле-быть», «подле-быть», «чрез-быть».
Близость и конфликт между Etre и Paraitre образуют сюжет знаменитой трагикомедии Ростана «Сирано де Бержерак». В Роксане, женской ипостаси французского антропоса, две эти (как и прочие дуализмы) субстанции —совмещены: высокий интеллект и красота, творчество и грация. Маргарита Наваррская (автор «Гептамерона»), мадам де Скюдери, мадам де Сталь, Жорж Санд и т.д. Это единство — прерогатива самой douce France. В мужской же ипостаси Француза дуализм субстанций — проблема. И здесь они разведены до предельной антитезы. Сирано — гениальный интеллект и красноречивый поэт — безобразен наружностью (его пресловутый НОС!). Юный Кристиан—херувим внешностью, но бездарен на mot, слово. Сирано одержим страстью к Роксане, своей кузине, но та очарована Кристианом; однако тот на свидании не может выдавить из себя и двух слов. И вот между мужскими персонажами совершается своего рода симбиоз: Сирано жертвует собой Кристиану и пишет для него любовные письма Роксане, исполненные огня и красноречия, от которых ее целостность (взыскующая от предмета своей любви того же тождества ума и красоты, духа и тела, что и в ней самой) тает, внимая Сирано и взирая на Кристиана (такой там маскарад). Таким образом Сирано становится душой Кристиана, его духовной субстанцией, его мышлением, cogito, его etre. Кристиан же становится «протяжением» Сирано, его paraitre. В этом симбиозе они образуют одно существо, функционирующее наподобие Декартова «психо-физиче-ского параллелизма».
Важнейшесть «казаться» над «быть» во Франции сказывается в том, что французская Психея склонна к тщеславию, тогда как германская склонна к гордыне. Различие между этими двумя из грехов духа в системе семи смертных грехов — в том, что тщеславие есть род служения ближнему: тщеславный и честолюбивый выбивается из сил, чтобы его полюбили и почитали люди, он обращен к ним, зависит от них и в их зеркале видит подтверждение своему существованию, ценности его, в чем он сам не уверен, значит. И это — более легкий грех, нежели гордость, которая более эгоистична, самоцентрична, сатанинска. Тут человек самоуверен и самодостаточен, и самозамкнут. Когда я приятелю своему, Юзу Алешковскому, сказал как-то, что я тщеславие преоборол гордыней, то есть меньший грех — большим, он живо среагировал: «А, понял — как если бы кто триппер вылечил сифилисом!»
Сверхчеловек (Ницше), Супермен — идеал германства. Французский же будет — Сверх-общество, Суперсоциум — вот чего домогаются французские мыслители: Руссо, Монтескье, Сен- Симон, Фурье, Конт, Тейяр де Шарден, мечтатель о социуме, о коммуне в Боге...
Германский дух способен творить в одиночестве, как Фауст и Кант. Французский мыслитель нуждается в отклике, чувствовать свое влияние — лиение (inFLUence, где FLUide — «флюид» = тоже liquide — жидкость!) на умы, на дух века, слыть «властителем дум», как Вольтер, Руссо, Гюго, Сартр... По крайней мере — блистать в каком-нибудь салоне, где он развивает мысль в обществе прекрасных дам, чьи восторженные глаза питают его дух соком восхищения. Вольтер, Руссо, Дидро — все имели просвещенных женщин-друзей, поклонниц их таланта. И это было француз-ское изобретение в культуре — салоны мадамов: Ролан, Рекамье, де Сталь... — как территории, благоприятнейшие для развития философии, чем кафедры. Даже Декарт вел обширную корреспонденцию с принцессой Елизаветой и не устоял перед приглашением Христины, королевы Швеции, приехать к ней и лично излагать ей свою философию. Ион поехал зимой в эту ледяную страну Снежной королевы — он, теплокровный француз из Турени, схватил простуду и умер там в возрасте 53 лет...
О, это требует чрезвычайного усилия от французского духа — прорваться чрез Paraitre (кажущееся существование) к Etre (подлинному бытию). Этот прорыв, брешь сквозь Среду— обволакивающее нас пространство смутных ощущений, чувств, эмоций, образов, что окружает и пленяет наш разум, — к чистому Бытию проделал Рене Декарт, когда он пришел к формуле cogito ergo sum = «я мыслю — следовательно, я существую». Этот принцип лег в основание философии Нового времени, его развил Кант в своем «априоризме» и т.д.
И это совершилось, кстати, не без помощи Германского Космоса: что французу удалось трансцендировать к такому абстрактному принципу. Как сам Декарт описывает окружение этого ему откровения в «Рассуждении о методе», — сие озарение нашло на него, когда он, молодой офицер (прямо д'Арта- ньян!), оказался в Германии (то есть трансцендируя космос «сладкой Франции» даже физически) в одиночестве:
«Я был тогда в Германии, куда меня привели события войны, которая и сейчас еще там не окончилась. Когда я с коронации императора вернулся в армию, наступившая зима задержала меня на месте стоянки армии. Не имея ни с кем общения, которое бы меня развлекало, свободный, по счастью, от забот и страстей, которые бы меня волновали, я проводил целый день один у очага и имел полный досуг отдаваться своим мыслям» («Рассуждение о методе», ч. II.).
Итак, была зима, и он грелся у очага — типичная ситуация германского Haus’a, и он уГЛУБлялся (Tiefe —глубина, важнейший архетип германства, в противовес наружности и открытости француза) в свое Innere = внутреннее, «я». Благодаря этому озарению, которое совершилось НОЧЬЮ (тоже привилегированное во германстве время суток: Фауст, Новалис — «Гимны к Ночи», тогда как во Франции привилегирован полдень) 10 ноября 1619 года, когда «Дух Истины» снизошел на него, — он и оправдал свое имя Рене — Re-ne, Re-natus = «снова рожденный». Он стал как «дважды рожденный» (качество брахмана в Индии) и породил новое направление в мысли Запада.
Подобный же прорыв сквозь Среду к Свободе, к Я, проделал в нашем веке Жан-Поль Сартр — в трактате «Бытие и Ничто». Он ощущал Бытие как липкую, клейкую массу, тесто (хороший образ для Материи, ее континуума, для Среды, для Декартова «протяжения») — без просвета вакуума, где бы в порах Бытия могла обитать Свобода. И чтобы освободить дух и «я» от этого заключения, надо настроиться на Небытие: оно становится субстанцией, основанием для существования Pour-soi («Я для себя»). Этим усилием создается пространство Свободы. Но требуется долгий процесс «феноменологической редукции», чтобы победить клейкость Бытия и снова выйти к Декартову Ego.
Эта тенденция к чистому разуму, рационализм, находится во французской культуре в балансе с противоположной тенденцией: сенсуализм, чувственность радостно открыты навстречу Среде, ее объятиям и проникновению в меня. Природа —блага, «человек от природы добр», — тезис Руссо, тогда как Кант напишет «о радикальном зле в человеческой природе». Дух законов зависит от климата — в социологической теории Монтескье, а Ипполит Тэн объясняет особенности искусства во Франции и Англии влиянием местного космоса, географической среды.
И, конечно, в искусстве Франции сенсуализм, приветливость к окружающей среде жизни — многообразно проявились. Couleur locale, «местный колорит» в романтизме, натурализм, импрессионизм. А там — живопись на пленэре: не в дому между стен «я», но отдаваясь целиком флюидам и радиации среды, — вот открытие французов. Но что есть plein air? Это же дословно — «полный воздух». То есть стихия воздуха; но пузырьки его газа не в сухом вакууме, а между ними — влага. Жидкий воздух. Влаго-воздух. ВОДОВОЗДУХ. Сравним с субстанцией России, которая «мать-сыра земля», то есть «водоземля».
Это сочетание элементов оказало мощное влияние на фонетику французского языка и стиль произношения. НАЗАЛИЗАЦИЯ сухих и твердых звуков языка латинского, когда он перешел Рубикон и вторгся в Галлию, — сие есть работа французского космоса сырого воздуха. Звуки солнечного Итальянского Космоса словно простудились и им заложило нос после прибытия и натурализации в новой среде. И вот все эти характернейшие для французского языка носовые звуки: an, en, in, on, un, am, em, от...
Далее. Космос Полноты не мог дозволить словам стоять раздельно в потоке произношения и стал сливать и сплавлять концы и начала слов в акте lien и liaison (связи, соединения). Так, в Allons enfants de la Patrie («Пойдем, дети отчизны!» — запев «Марсельезы») оба слова произносятся одним потоком, как единое, и в нем сухое мужское s преображается во влажный звонкий согласный z. В потоке французской речи мы не можем различить, где кончается одно слово и начинается следующее. Воистину Les Liaisons sont dangereuses — «Связи — опасные» (аллюзия на роман Шодерло де Лакло того же названия).
Космос влаго-воздуха сказался даже во французских интуициях в физике, в теориях, касающихся строения вещества и света. Так, Френель в XVIII веке выдвинул ВОЛНОВУЮ теорию света, тогда как англичанин Ньютон в «Оптике» развивал КОРПУСКУЛЯРНУЮ теорию: согласно англосаксу, свет состоит из частиц. Френель же видел свет как жидкостную субстанцию и полагал, что он распространяется волнами, как и естественно осуществляться движению в континууме, в непрерывности и заполненности. Передвижение же частиц, телец («корпускула» — это маленький «корпус», тельце) предполагает пустоту, куда им двигаться и чье место занимать-стать.
Да, но ведь и в современной, на что уж интернационализированной науке, внутри квантовой теории германец Макс Планк выступил с идеей «кванта» энергии, как бы атома энергии: что она порциями обитает, дискретно, пунктирно; а вот француз герцог де Бройль выдвинул квантово-ВОЛНОВУЮ теорию строения атома, вещества.
Если уж мы зашли в физику, то тут же вспоминается классический трактат Паскаля «О равновесии жидкостей и о весе воздуха» — тоже ведь выбор характерен: стихии воды и воздуха. А вот Галилей, современник почти Паскаля, занимается изучением падения твердых тел в пустоте, абстрагируясь от воздуха как субстанции, сводя его к вакууму. Опять же классическое сочетание римско-итальянского атомизма: атомы и пустота. Кстати, проблема равновесия, которою занимается ум Паскаля, — это же знакомый нам БАЛАНС снова. Ну а если вслушаться в сам термин, как он звучит по-французски: equi-libre — да ведь это сложное слово из двух корней: equus, egal = «равный» и libra, что может означать и «рычаг», но liber — это «свободный». Так что «равно-весие» по-французски —это «равно-свободие». Вот как: принципы 89 года (Французской революции) «свобода, равенство и братство» словно предзаложены в Логос француза и могут быть обнаружены даже в наклонении его и физических исследований...
ВОДО-ВОЗДУХ на многое здесь накладывает свою «печать», а лучше сказать, «взводняет» и «вздувает». В живописи тут акварель развита, письмо пятнами («ташизм»), а ведь «акварель» от латинского aqua = вода. Напротив, немцы, в Космосе «огнезем- ли» и жесткой формы и грани, — расположены к четкому рисунку (а не размытым пятнам) и мастера в графике (Дюрер, экспрессионизм...).
Французская кухня изобрела СУФЛЕ — от souffler = «вздуть». Влаго-воздух вдувается в стихию «земли», делает ее пористой, невесомой (вспомним также и пирожное «безе», что буквально значит «поцелуй» — baiser) и таким образом причащает ее к своей субстанции. Так стихия земли имеет свою евхаристию — причастие к сакральному в этом Космосе «водо-воздуху». Земля-стихия тут пария. Иерархия четырех стихий в Космосе Франции мне видится таковой: огонь, вода, воздух, земля.
Сама ПЛОТЬ французских мужчин и женщин — как «суфле»: нежная и чувственная. Камень — не чувствен. Стихии земли, чтобы стать чувственной, надо стать пористой, смешаться с воздухом, водой и огнем. Жкшая телесность именно такова. Малейшее прикосновение к плоти, сотканной таким образом, сочной и наэлектризованной, производит мгновенный ответ. Сексуальная реактивность и возбудимость французского антропо- са пословична в народах и их анекдотах.
Но и физика опять же тут как тут: основатель электростатики Кулон — как додумался до закона, согласно которому электрический заряд любого тела располагается целиком только на его поверхности, так сказать, на коже тела? Не острейшая ли чувственность «откожно» мирочувствующего и мыслящего француза наводила его на именно такую интуицию? И, кстати: электро- СТАТИКА — открытие французов, не электроДИНАМИКА, что уж —дело англосаксов (Фарадей, Максвелл...). А статика —это закон уравновешивания, баланса опять же и симметрии.
Теперь в нашей шкале ценностей может получить свою реабилитацию ПОВЕРХНОСТНОСТЬ француза, что пресловута во мнении о нем чужеземцев, не посвященных в таинство здешнего Космоса, в особый склад вещества, материи, телесности тут. Германцы и русские кичатся своей «глубиной» и «внутренним» человеком, презирают поверхность как бесчувственное и бездуховное пространство. И это так, справедливо в отношении их жесткой и суровой нордической плоти и древесной кожи, как коры. «Чтобы в московите пробудить чувствительность, — писал Монтескье в «Духе законов», — с него надо содрать кожу», которая, по его соображению, состоит из грубых волокон. Потому-то северяне мужественны и обычно побеждают южан в войнах... Но все ж показательно это: что Шарль Луи Монтескье и в кожу поместил окуляр своего умозрения, до чего вряд ли додумался бы выходец из другого народа и Космоса. Во французском антро- посе поверхность кожи работает как в высшей степени чувствительная антенна и мембрана.
Вот почему в иерархии чувств по-французски ОСЯЗАНИЕ — первочувство. По моей интуиции, пять чувств человека расположатся в такой тут последовательности по степени важности: осязание, вкус, обоняние, зрение, слух. Для сравнения, германская иерархия-шкала мне видится так: слух, зрение (теоретические чувства дальнодействия, на расстоянии, тогда как во французском Космосе первенствуют чувства близкодействия, которое есть принцип и в физике Декарта, в его картине Вселенной), осязание (труд руки), обоняние (цветы значат в поэзии), вкус.
Объяснение есть акт приведения чего-то сложного и неясного — к простому и знакомому, и очевидному. Так вот: Декарт, усиливаясь дать объяснение сложному явлению СВЕТа и акта зрения, приводит их к осязанию — как чему-то первородному здесь. Глаз в акте зрения КАСАЕТСЯ своего предмета, а посредником служит столб частиц первого элемента. Так что и зрение ОЩУПЫВАЕТ свой предмет.
И вообще ТРОГАТЬ во Франции очень интеллектуальное действие, и много качеств от него происходит: «трогательный» — как эстетический критерий — у нас калька с французского touchant. Также и характер прикосновения к музыкальному инструменту — «туше» — оттуда же.
Также и ТОЛКАТЬ здесь многосмысленное действие. Если в физике Ньютона действует всемирное ТЯГОТЕНИЕ, то в физике Декарта внутри Вихря идет толчея частиц, такая вселенская «тусовка», — и так передается движение: трением частиц, вращающихся в обществе друг друга. Есть такая фигура — Тянитолкай. Так вот: англосакс Ньютон выбирает для организации своей Вселенной принцип ТЯНИ! Декарт же, француз,—ТОЛКАЙ!
Из оперы осязания-касания и такой феномен и критерий социального поведения, как ТАКТ — от латинского tango = «касаюсь».
«Материя — как щекотка и боль» — так, помню, сформулировал я Декартов анализ материальной субстанции, его «протяжения». Оно ведь через осязание-касание становится внятно нам, через сенсуализм. Мгновенное и сильное касание есть удар и производит боль. Легкое и плавное касание — щекотка, сладострастие. Разница между ними —лишь в силе и степени. Зная- читая Декарта или нет, но на ту же закономерность, на то же тождество напал другой французский философ, знаток Эроса — маркиз де Сад: взаимоперетекаемость сексуального наслаждения и истязания плоти.
ВКУС и ОБОНЯНИЕ — ипостаси Осязания: тоже ведь от касаний в близкодействии эти ощущения возникают. В кухне французы — гурманы и гедонисты, их кухня в разработанности уступает разве греческой. И с ближним Ориентом в этом тоже перекличка. Как и в чувственности сексуально-гаремной. Слизистая оболочка рта у французов столь же нежна и отзывчива, мысля- ща, как у вагины и у пещеристого тела, и они взаимозамени- мы —в минете.
Но ВКУС поднят во французском мироощущении из сферы консумации блюд и дегустации вин и соусов, — ввысь: стал категорией эстетического «суждения вкуса» — в искусстве, литературе. И даже германец Кант воспринял это изобретение французского Логоса и впустил этот термин в свою «Критику способности суждения».
Утонченность вкуса, finesse, рафинированность чувственной сферы — качество, присущее французам, и оттуда, как и «вкус», вошло в обиход мировой цивилизации. Но вслушаемся в корень слова: он от лат. finis = конец, цель, острый конец, острие (как и в «остроумии», что есть качество именно французского ума — esprit), качество микрочастиц Декартова «первого элемента», этой огненной жидкости, субстанции электричества.
ОБОНЯНИЕ прославлено французской парфюмерией и Бодлером в «Цветах зла», где мы утопаем и в роскошнейших «Экзотических запахах» (так прямо одно из стихотворений именуется: Parfums exotiques), и в гиньоли падали (Charogne), из чего декадентски рафинированный сатанинский вкус извлекает свое сладострастие.
Кстати, о САТАНИЗМЕ французском. Он остается на уровне грехов плоти (обжорство и блуд раблезианцев и либертенов; сребролюбие ростовщиков —«Гобсек» и проч.), на уровне грехов души: уныние, тоска, печаль, романтическая меланхолия (ennui, tristesse, nausee, Le soleil noir de la melancolie) и гнев, воспламенения революций; ну и из грехов духа —тщеславие, чело- векоугодничество. Но все это—детские шалости, мелочь и мелкие бесы во сатанинстве, не дотягивают до Князя Тьмы, которого как раз германский дух, в грехе гордыни, во множестве ипостасей породил. Люцифер в «Авроре» Якова Беме, в «Потерянном рае» Мильтона, «Каин» Байрона и «Манфред», Сверхчеловек (и Антихрист) Ницше; пара: Фауст-Мефистофель в народных легендах и у Гёте и Томаса Манна... И атеизм во Франции — скорее, просто бытовой, нечувствие, равнодушие к Богу, а не воинственное ополчение человеческого Я на Бога. Просто француз слишком утопает в радостях Жизни и в сюжетах и битвах внутри Социального рондо, Кесарева универсума, чтобы оставались силы души и духа на богоборчество. И атеизм социализма расплывчат: просто рай на земле хотят создать, — а не лич- ностно-персоналистично антибожь он...
Но что есть ЗАПАХ по своему составу? Он производится мелкими частицами стихии «земли», несомыми на крыльях анге- лов=вестников воз-духа, и накатывающимися волнами на влажную ткань ноздрей. Опять —обогненная земля, пыль, продутая чрез влаговоздух и вздутая им. Снова суфлеподобная ипостась вещества, материи.
О ЗРЕНИИ достаточно уж мы толковали в связи с живописью тут и трактовкой света Декартом. Но вот об иерархии частей суток и времен года уместно помыслить. Полдень, ночь, вечер, утро —так мне чувствуется здешняя шкала ценностей, исходя из космоса и культуры (не из жизни земледельца, для которого естественно ценить иначе: утро, полдень, вечер, ночь). Полдень — предельное расширение существа, вскипание крови, солнце в зените. Ночь — излияние избытка огне-воды-семени во Эросе или в творчестве: Бальзак и Пруст творили ночью. Вечер — про- странство-время тусовки в Социальном рондо общения и вращения в «свете».
Из времен года иерархия: весна, лето, осень, зима — нормальная, не извращенная последовательность (почему-либо). Весна — время надежды, esperance, что постоянно рифмуется в поэзии и народных песнях с France —Францией. Весна = кровь, сангва. Лето = холера (желтая желчь, пережженная жидкость). Осень = «мелан-хола» (черная желчь). Зима = флегма и лимфа, первосоки у северян медлительных, трудно возбудимых...
Что же до СЛУХа и МУЗЫКИ во Франции, то тут, во-первых, такое соображение: латинский язык, назализовавшись во Французском Космосе влаго-воздуха, зазвучал здесь столь сонорно, плавно, «музыкально», что во многом отбил почву и потребность в надобности чистой музыки здесь. Тут говорят, произносят — как поют, в отличие от немцев, что каркают и лают, и кому, как в компенсацию, нужна чистая инструментальная музыка —не вокальная, подальше от резкого голоса своего.
Та же музыка, что есть во Франции, наклонена не к личности (песнь Innere души, что выпевает германец в своих Lieder: «песня» от Leid = «страдание»), но к социальности и публичности: трубадуры Прованса, шансонье — от Франсуа Вийона чрез Беранже до Эдит Пиаф и Ива Монтана — у всех социально ориентированные песни, исполняемые не камерно, но публично, на ярмарках, на турнирах, на стадионах, электризуя слушателей и на политические акции. Так родилась и «Марсельеза» Руже де Лиля, песня прикладная для марша отряда марсельцев на Париж, ставшая гимном Франции.
Жест, декламация, патетика, наружный эффект —отличают и симфонизм Гектора Берлиоза. Его Траурно-триумфальная симфония (баланс противоположностей, что сходятся, касаются друг друга уже в заглавии), посвященная жертвам Июльской революции, с грандиозными размерами оркестра, призвана как бы сопровождать всенародное действо, шествие. Так же и его «Ракочи-марш» из «Осуждения Фауста», и «Шествие на казнь» из «Фантастической симфонии». Музыка тут не чистая, а программная, прислоняется к литературе, не самостоит. Или — опера, при дворе короля, с балетом, или «большая опера», как «Гугеноты» Мейербера, на кровавый сюжет Варфоломеевской ночи. Ну и Бизе — с экзотикой ориентальных «Искателей жемчуга» и с жрицей свободной любви, цаганкой (как и Эсмеральда Гюго) Кармен, что подливала огонь движению эмансипации женщины. Кармен — это любовь, кровь и смерть — так же Fort comme la mort «Сильна, как смерть» — название романа Мопассана. Кармен — фонтан страсти, огневода в обеих испостасях: кровь и сперма, и танец на площади. «Публичная женщина» в благородном смысле —тоже чадо социального рондо.
А с другой стороны — импрессионизм, музыка чувственных нюансов, нега слуха, музыкальные акварели Дебюсси (много сюжетов с водой у него и музыкальная картина «На воде»...) или густая эротика Мориса Равеля: «Послеполуденный отдых фавна», «Дафнис и Хлоя», «Павана», то же «Болеро» и т.д. Все это музыка не внутреннего человека, но обращенного наружу: в социум-общество или чувственность тела индивида в неге.
Но Верлен-то начинает свой манифест «Поэтическое искусство» (Art poetique) призывом: «Музыки, музыки, прежде всего!» (De la musique avant toute chose). Да ведь это — для поэзии, для словесного искусства: усилить подпитку литературы развившимся уже самостоятельным искусством музыки. Вообще это стихотворение Верлена характерно для французского Логоса по ходам мысли. Оно, во-первых, откровенно полемично против «Поэтического искусства» Буало, которое было манифестом классицизма в литературе (XVII век), устанавливая принципы картезианского рационализма, акцентируя требования меры, пропорции, симметрии, четкость и рельефность формы, запрещая все смутное и низкое. Верлен выдвигает прямо противоположные критерии.
De la musique avant toute chose,
Et pour cela prefere l’impair Plus vague et plus soluble dans l’air,
Sans rien en lui qui pese ou qui pose.
Музыка прежде всего, И для того предпочитай НЕПАРНОЕ (отвращение к симметрии и балансу. — Г.Г.), Более смутное и растворимое в воздухе (космос влаго-воздуха. — Г.Г.)Х Без чего- либо, что весит или твердит.
Следует также, чтоб ты не выбирал слов безошибочных (sans meprise). />Ничто не дороже пьяной песни (chanson grise),
Где Неясное с Точным соединяются (Ou Г Indecis au Precis se joint— и сам сбалансировал пару! — Г.Г.)
Не надо Цвета, только Нюанс! (Pas de Couleur, rien que la nuance).
Избегай Остроты убийственной (la Pointe assassine),
Остроумия жестокого и нечистого Смеха (L’Esprit cruel et le Rire impur).
Возьми красноречие и сверни ему шею! (Prends l’eloquence et tords-lui son cou)
Но ведь все эти Pointe, Esprit, Eloquence составляли принципы и гордость французской мысли и словесности!
Итак, все рекомендации Верлена происходят из тезисов Буало — как им антитезисы. Но если Германский Логос не выносит состояния противоположности и имеет нужду в синтезе: или трансцендировать антиномии (Кант: его «Критика способности суждения призвана навести мост между антиномическими друг другу «Критикой чистого разума» и «Критикой практического разума»), или через принцип развития, в диалектике преобразить одно в другое, или свести их в высшем Единстве (Гегель, его «триада»), то Французский Логос не испытывает жгучей, жизненной потребности в синтезе, но его удовлетворяет БАЛАНС КОНТРАСТОВ — или в статическом положении (как статические антитезы контрастных персонажей у Гюго опять же: слепая Деа видит светлую душу урода Гуинплэна...), что зафиксировано в известном французском принципе «les extremites se touchent» = «крайности (чрезмерности, экстремы) касаются друг друга» (не «сходятся», как, меняя статику на динамику, переводят в Русском Космосе пути-дороги, игнорируя важнейшую во фран- Цузстве процедуру КАСАНИЯ), — или в осцилляции, колебании, в мелких и быстрых шажочках (как у «петиметра») туда-сюда: «Du grand au ridicule n’est qu’un pas» («От великого до смешного — только один шаг» — кажется, Наполеона изречение, mot).
Отталкивание от предыдущего (моды в одежде вчерашней, стиля в искусстве) — просто автоматический механизм развития французской жизни и культуры, который они, по влиятельности Парижа как мирового центра цивилизации, навязали миру и в XIX, и в первой половине XX века. Оттуда все эти «последние крики» во всем, что призваны сбалансировать предыдущий последний крик: от импрессионизма к экспрессионизму, от натурализма — к абстрактному искусству, потом сюрреализм и т.д. И снова работает сила ОТТАЛКИВАНИЯ, а не проникновения внутреннего тяготения (напоминаю «Тяни!» Ньютона и «Толкай!» Декарта...).
Такой механизм дает шанс французам в любой момент быть на шажочек впереди прогресса и выступать законодателями вкусов Западной цивилизации.
Французский Психо-Логос — это une demoiselle sur une balancoire («барышня на качелях» — из известной песенки Ива Монтана). Для французской модели мира я как-то естественно вышел
к такой эмблеме: • Тут крест Декартовой системы коорди
нат из прямых, мужских линий и синусоида обвивающей их женской кривой. И выходит подвижный баланс. Французский Ум словно не может утверждать нечто, тут же механически не двинувшись в противоположную сторону. Это производит впечатление развития, но в сущности это —статика, осцилляция, равновесие, параллелизм.
У того же Декарта —дуализм субстанций: духовной и материальной, психо-физический параллелизм (между душой и телом), рационализм уравновешен сенсуализмом. Вслушаемся, кстати, в термины. То, что у нас переводят как «мышление» и «протяжение», у Декарта — entendement и extension: оба от глагола tendre, что значит — «тянуть» с различными префиксами: EN = «в» и ЕХ = «вы». То есть «В-тягивание» и «ВЫ-тягивание», как «в-дох» и «вы-дох» — вот ведь какие простые интуиции залегают под сложными категориями Дух и Материя во Французском Космосе. И в самом деле: мышление — это как бы втяже- ние пространства в точку и аннигиляция вещественности таким образом, а континуум мира образуется вытягиванием, эманацией, вытеканием-расширением из точки Бога, как Вселенная расширяется (вытягивается опять же) из взрыва первичного «атома» бытия.
Вопрос «Почему?» по-французски звучит POUR-quoi и означает буквально: «Для чего?» Если Германский Логос в аналогичном вопросе делает акцент на Причине, происхождении, прошлом явления, то Французский Логос — на Цели, призвании вещи. То есть вперед, в Будущее его вектор. Отсюда —теории ПРО-гресса, Э-волюции, «жизненного прорыва» (elan vital) — именно во Франции блестяще развивались умами (Руссо, Кон- дорсе, Ламарк, Бергсан...).

<< | >>

↑

Источник: Георгий ГАЧЕВ. МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА. 2008

Еще по теме ФРАНЦИЯ: