ГЛАВА 4 АКСИОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНОГО: ГОРИЗОНТЫ ЦЕННОСТНОЙ ИММАНЕНТНОСТИ
Коммуникативное взаимопонимание, из которого исходит, которым прирастает все социальное, развернуто, как мы установили, на ценности. Ценности — неотъемлемая составная часть социального. Кроме них, в структуре социального значимо представлены также теория и практика.
Если теория идеально моделирует и отражает, а практика реально изменяет и преображает, то ценности экспрессивны, они выражают. И понятно в конечном счете что — присутствие-человека-в-мире, его желания, устремления, надежды. Экспрессивно-ценностный статус имеют все те смыслы, которыми насыщен, сущностно ориентирован мир социального. Вернемся, однако, к термину «часть» — он здесь не совсем точен. «Часть» невольно ассоциируется (коннотативная индукция) с чем-то выделенным, пространственно локализуемым. Но смысл, равно как и теория, и практика, так себя никогда не позиционирует. Все эти три формирования являются в действительности лишь тремя аспектами или сторонами единой реальности — теоретико-практико-ценностного многообразия бытия. Так что в нашем случае вместо «части» лучше использовать другой термин — «определенность». Он удачно очерчивает «место» ценностей в мире социального. В данной связи нам представляется спорным резкое противопоставление валюативной и рефлективной трактовок социально-историческо- го бытия людей, общества как такового. Проблема здесь в другом — в том, как возможно их единство. Только очень большой оптимист может сегодня полагать, что нам доступна собственная и научно верифицируемая логика существования человека и общества, не зависящая «от ценностных предпочтений познающего субъекта»149. Вне транс-проникаю- щей силы ценностей мир социального просто немыслим. Впору ставить вопрос о трансвалюативности социальной реальности, социального. «...Нет такого социального действия, — верно подмечает П. Рикер, — которое не было бы уже символически опосредовано»150. Важно подчеркнуть, что ни одна из названных определенностей не имеет какого-то фиксированного преимущества, права на авансцену жизни. Хотя на отдельных направлениях и в конкретных исторических ситуациях может интенсифицироваться одна из них — либо практика, либо теория, либо ценность (ценности). При системных кризисах, например, явно возрастает роль фундаментальных ценностей, смысложизненных ориентиров бытия. В ситуации структурных реформ повышается интерес к теории — поиску новых идей и концепций. Стабильно-мирное же течение жизни концентрируется, по сути, вокруг практической тенденции бытия и ее обычного инновационного (ноу-хау) сопровождения. О природе ценностей В связи с ценностной определенностью социального возникает вопрос о природе самих ценностей. Вопрос фундаментальный и, как всегда бывает в таких случаях, не имеющий однозначного ответа. Основное проблемное напряжение концентрируется здесь вокруг вопроса о мес те и роли объекта и субъекта в структурной диспозиции ценности. Известны и широко обсуждаются в этой связи две крайности: объективизм (натурализм) и субъективизм. Объективизм-натурализм есть трактовка ценностей в терминах фактической реальности, понимаемой как свойства или качества самих объектов, явлений внешнего (вещь, событие, поступок) и внутреннего (идея, образ, концепция) мира. Формой названного объективизма можно считать и социально-экономическую реификацию ценностей, состоящую в их отождествлении со стоимостью, ценой, потребительной полезностью. Определенное влияние на это отождествление оказывает, возможно, тот факт, что во многих языках, в частности в английском, немецком и французском, понятие «ценность» обозначается тем же словом (value, Wert, valeur), что и экономическое понятие «стоимость». В соответствующих текстах на русском языке «ценность» также взаимозаменяема со «стоимостью», а чисто вещные ассоциации и коннотации сопровождают многие другие слова и выражения («материальные ценности», «ценные бумаги»). Стоимостная интерпретация ценностей может принимать форму общественного или государственного утилитаризма. Так, в «Левиафане» Т. Гоббс писал: «Стоимость, или ценность, человека, подобно всем другим вещам, есть его цена, т. е. она составляет столько, сколько можно дать за пользование его силой, и поэтому является вещью не абсолютной, а зависящей от нужды в нем и оценки другого». И даже достоинства человека есть, по Гоббсу, не что иное, как его «общественная ценность... т. е. та цена, которая дается ему государством...»151. Разновидностью аксиологического объективизма можно считать и утилитаризм с его моральной арифметикой «максимального счастья для наибольшего числа людей». Привязка ценности к стоимости, цене — формированию так или иначе исчисляемому, объясняенюравнительно позднее появление мери- тологического, т. е. персоналистского, личностного (англ. merit — заслуга, достоинство), понимания ценности. Субъективизм — концепция, в соответствии с которой объект становится ценностью только потому, что субъект имеет определенное — санкционирующее (одобряющее и утверждающее) отношение к нему, что он апеллирует к неким своим иррационально-эмоциональным решениям. Здесь ценность отождествляется с личным выбором и субъективной значимостью — короче, с удовольствием, которое испытывает человек от удовлетворения своих желаний, потребностей, интересов, от манифестации своих страстей, чувств, настроений, в «предельном», метафизическом плане — фундаментальных бытийных интуиций и преференций. Иначе говоря, сами по себе объекты лишены всякого досто инства, все известные нам достоинства-ценности восходят в конечном счете к «порядку сердца», «моральному чувству», вообще «приятному чувствованию», особому (симпатия) «расположению души» и т. д. Человек — мера всего ценного и ценимого в мире социального. Критериальными маячками здесь выступают такие ориентиры (они же и ключевые ценности), как уже названное удовольствие, а также счастье, любовь, дружба, радость познавания и т. п. Стабильности или солидности так понимаемым ценностям часто добавляют догматические или идеологические притязания (претензии) на значимость. В порядке общей реакции на крайности объективизма и субъективизма в трактовке природы ценностей правильно, видимо, настаивать на том, что неразумно (нет достаточных оснований) искать ценности только на стороне объекта или только на стороне субъекта. В действительности они возникают и растут в точках их пересечения — как результат, эффект встречи субъекта с объектом. Возможно даже, что это нечто межсубъектное, т. е. род отношений между людьми по поводу того или иного объекта, его свойств, отношений, зависимостей. Взаимодействие субъекта с объектом — необходимое, но не единственное условие, отвечающее за возникновение и существование ценностей. Ничего собственно аксиологического здесь нет. Субъект-объ- ектные отношения фиксируются достаточно широко. Не обходится без них и гносеологическая ситуация, или теоретическое отношение человека к действительности, оформляемое в виде фактуальных или истинностных суждений. Поскольку истина по определению объективна, то субъект-объектное взаимодействие в ее случае имеет явную объектную асинхронию: доминирует объект, его логика, его содержание. В случае (ситуации) же ценности наблюдается субъектная асинхрония: доминирует субъективное начало, движение «от субъекта». Но если продолжать отталкиваться от объекта, то можно сказать, что истина — это соответствие мысли объекту, а ценность — соответствие объекта (свойств вещей) желаниям, интересам, планам, другим внутренним состояниям или интенсивностям субъекта. При всем том нельзя забывать, что в это- се науки истина признается в качестве наивысшей ценности поисковоисследовательской деятельности. Субъектную асинхронию в проблеме ценностей можно выразить одной фразой: ценность есть оценка значения. На английском языке, языке современной ученой латыни, она звучит более изящно: «А value is ап assessment of worth». Под значением (worth) в данном суждении понимается не само по себе объективное свойство вещи, а его насущность, важность, релевантность для субъекта. Это свойство, строго говоря, не существует, а значит. Интересно заметить, что в предикативном употреблении английского worth непременно присутствует некая отнесенность к субъекту: «достойный», «стоящий», «заслуживающий» (внимания индивида). Важно в данной связи обратить внимание и на союз «значит», в который легко преобразуется «значение». Он явно указывает на имп- ликативность («и потому», «следовательно») — надо полагать, не только лингвистическую или логико-семантическую, но и онтологическую. Союзно-импликативное значит разрывает объектную герметичность исходного свойства и делает его открытым контексту, окружению, в том числе и субъектному бытию. По-другому импликативную открытость свойства можно назвать его предрасположенностью, или диспозицион- ностью, — быть воспринятым в качестве ценности (value). Ясно, что далеко не все свойства обладают указанной предрасположенностью. К примеру, атом обладает таким свойством, как атомный вес, но к ценностям это не имеет никакого отношения. То же самое можно сказать и относительно инстинктивных механизмов, равно как и всех других физиологических процессов, которыми природа «напичкала» наш организм. Безусловно, нужно проводить различие между природным объектом и объектом, созданным самим человеком, — культурным артефактом. В последнем, по определению, ценность уже воплощена. Впрочем, это определение без оговорок работает лишь там, где «искусственное» и «искусное»(лат. arte factum переводится как искусственно или искусно сделанное) совпадают. А могут и не совпадать, как ремесло и мастерство например, как поделка и оригинальное художественное изделие и т. п. К тому же arte factum в наше время редко обходится без contra factum, т. е. подделки, у которой названного совпадения быть не может в принципе. Примечателен здесь и еще один factum — то обстоятельство, что, как показывает опыт искусства XX века, ценностное воплощение часто не идет дальше так называемого художественного жеста, как вслучае «Фаянсового писсуара» М. Дюшана или «Дерьма художника» («Merda d’Artista») П. Манцони. Для субъект-^бъектной «раскладки» ценностей (онтологии проблемы) их природно-артефактное разграничение не имеет особого значения. Принципиально не меняется эта проблема и тогда, когда в качестве объекта выступают деяния, поступки, другие процессуальные формирования человека. Ценность воплощается в объекте в виде некой структурно-знаковой телесности, т.
е. реальности опять же объективной, в которой ценности как таковой не видно. Средний член и смысловое ядро рассматриваемой фразы — оценка. С ней ценности связаны напрямую. Нет ценностей без оценки. В этом смысле ценности не находятся или открываются — они создаются. Любая ценность конституируется в поле или процессе оценки. Оценка же — это «практическое» определение «доступного влиянию наших действий явления как достойного порицания или одобрения» (М. Вебер). Одобрение или порицание обращено, с одной стороны, к значению объекта (объективного свойства), а с другой — к желаниям, интересам и надеждам субъекта. Первую сторону данного обращения мы уже зафиксиро вали как объектную предрасположенность к ценности — быть, конституироваться как ценность. Есть такая предрасположенность, рассуждая по аналогии, и на стороне субъекта. Только она теперь не пассивная, как в ситуации объекта, а деятельная и инициативная: органическая, на уровне способности, привязанность к субъекту делает свое дело. И называть ее теперь лучше не «предрасположенность», а «готовность» — диспозиционность в форме готовности или способности. Как диспозиционная способность субъекта оценка есть приложение (наложение) некоего масштаба, или критерия, к соответствующему объектному свойству. Приложение это может быть любительским, экспертным , светски м, рел и гиоз н ы м, обществе н н ы м, частн ы м, л юбы м други м — особых трудностей для понимания здесь нет. Проблема полностью смещается на другой вопрос, на критерий оценки — что это такое? Поиски ответа на поставленный вопрос выводят нас (и нетолько нас— большинство исследователей) на долженствование. Выражаясь в общем плане, можно сказать, что у всех ценностей с определенностью выделяется аспект долженствования. У некоторых из них, как у идеалов например, он разрастается до предельной полноты, яркой и убедительной одновременно. Долженствование создает «рабочее» напряжение между ценностями и той реальностью, с которой они так или иначе связаны. На языке деятельно-субъективных реалий его можно представлять в форме тех стимулов, которые толкают человека к развитию как реализации все более высоких ценностей. То есть в функциональном плане долженствование резонно рассматривать в качестве мотивации — к восприятию в соответствующем свете объекта, его интересных для нас сторон, или к реализации предположительно значимого проекта, к достижению жизненно важной цели. Долженствование, далее, создает особую — интенциональную ситуацию-среду для ценностных устремлений и ориентаций человека. Предмет интенциональности ценностного типа представляет собой некую идеальную модель, модель возможного совершенства. Поскольку в каждом конкретном случае мы наталкиваемся на те или иные ограничения, то оценка объектныхсвойств, вовлеченных в ценностные отношения (реальное использование или применение критерия оценки), выявляет не совершенство само по себе, а ту или иную меру его манифестации, представления, воплощения. Обращаясь к терминологии Гегеля, можно было бы сказать, что в ценностном акте к свойству вещи прикладывается масштаб ее всеобщего понятия, применительно к человеческим делам — масштаб человека как самодостаточного, свободного и творческого существа. Иначе говоря, модель совершенства есть всеобщее понятие, взятое в его идеальной функции — функции цели-идеала. Ничто не мешает рассматривать данную модель и в качестве античного эйдоса, правда, при одном принципиальном условии — чтобы он не от рывался от своих человеческих корней, не покидал мира социального, не переселялся, на манер платоновских Идей, в интеллигибельный или умопостигаемый космос, в «место над небесами». С эпистемологической точки зрения, идеальная или совершенная модель — это далеко не знание, которое соответствует предмету, это знание соответствующего (подходящего, такого, какого следует) предмета. Сказанное не нужно понимать в том смысле, что модель или образ совершенства возникает только из опыта разума, создаваемого «деятельностью» понятий. Образ совершенства может вырастать и из опыта чувств — разумеется, не внешних, а внутренних. Однако чаще всего эти два источника — опыт разума и опыт чувств — выступают вместе, образуя в итоге вкус — особое, далее не разложимое ощущение-пони- мание совершенства. Модель интенционально полагаемого совершенства можно, конечно, выделить и рассмотреть в качестве чего-то вполне самостоятельного. Но в действительности, в своем реальном бытии она дана в неразрывном единстве с самой этой интенциональностью, или должно-во- левой направленностью. Хотя, если быть точным, термином «единство» выбирается здесь далеко не все. Модель совершенства есть не просто предмет в единстве с должно-волевой направленностью на него, а предмет, конституируемый самой этой направленностью на него. Он возникает как бы на кончике ценностной интенциональности, в виде ее предельного уплотнения (кристаллизации) и структурно-смыслово- го упора. Ценностно-интенциональный предмет отнюдь не немецкое Gegenstand — то, что противостоит. Интенциональный предмет в мире социального не противостоит, а «стоит» — вместе с человеком, как продолжение и артикуляция собственно человеческого в человеке, как образ Человека в человеке. Вот, скажем, честь. С физической («вещной») точки зрения это — вымысел, фантом, ее нет в природе. И все же в ее реальности, в ее социально-онтологической состоятельности мы нисколько не сомневаемся. Честь реальна и живет тем, что мы мыслим и действуем в предположении, надежде и ориентации на то, что она есть или непременно должна быть. Раз мы — люди, а я — человек. Как критерий оценки (в своем функционировании) модель совершенства сродни перформативности известного класса истин. Перформативные истины не открываются в прямом смысле этого слова, они выполняются (англ. perform — исполнять, совершать). В чем, например, истина выражения «будь честен»? В том, чтобы действительно быть честным, поступать честно в той или иной ситуации. Следование такой истине совпадает с ее доказательством. Доказательством внутренним, имманентным, выстраиваемым из того же материала, что и сама истина. Модели совершенства — смысловые перформансы, специфические перформативные истины. Цель нормативного, идеально-требователь ного принятия данных истин та же, что и их ценностно-критериального исполнения или применения, — свобода, торжество свободного выбора в пользу добра, истины (истины экзистенциальной, правды), красоты, в пользу Человека — императива «быть человеком». Однако если остановиться на изложенном, то возникает ощущение, что ценностные модели совершенства либо слишком абстрактны, чтобы быть реальными, либо всецело развернуты на отдельного человека и его экзистенциально-бытийную «беседу» с Человеком как идеалом, идеальной нормой, во что тоже трудно поверить. Ситуация здесь и в самом деле иная. Реальная проблема далека от ее, с одной стороны, абстрактной глобализации, а с другой — индивидуально-частной локализации. Ясно, что Человек как идеал очень неопределенен. Не больше определенности и в идеалах Добра, Истины, Красоты. Все эти совершенства представлены различными моделями, между которыми идет ожесточенная конкурентная борьба — и в отдельных обществах, и в рамках человечества в целом. Только некоторые из них обладают достаточно убедительной силой. Спрашивается — откуда она, эта сила, берется? Есть разные объяснения, или понимания, но на сегодняшний день, как нам представляется, самым эвристичным является коммуникативное понимание. Этим предположением мы вписываем в предельно широкий — коммуникативный контекст нашу диспозиционность с такими ее индикативными уточнениями, как долженствование, интенционально- волевое наложение и перформативное исполнение. Из коммуникации растет, в конечном счете, все социальное, а значит, и его ценностная определенность. Будем точны: не просто из коммуникации, а из коммуникативного движения от субъективности к интерсубъективности — коллективной реальности, разделяемой многими людьми и существенно влияющей на их образ мыслей и действий. Из коммуникативной интерсубъективности исходит, в конечном счете, убедительность тех моделей совершенства (Человека и его фундаментальных ипостасей — Добра, Истины и Красоты), на которые выходит процесс оценки, а следовательно, и конституирование ценностей — строительного материала культуры. На что-то большее (в смысле более надежной реальности) в мире культурных ценностей рассчитывать не приходится. Подытожим сказанное: в реальности аксиологического типа воедино сплавлены ценность как диспозиционно-волевое усилие субъекта и ценность как диспозиционная характеристика объекта. Инициатива по переводу возможности (модельного, или образцового, совершенства) в действительность восходит в конечном счете к долженствованию и запускаемой ею интенциональности. Что до механизма этого перевода, то он представлен уже очерченной нами критериальной оценкой. Ценности, как видим, суть феномены, имеющие прямое отношение к развитию и совершенствованию человеческих качеств, к функциони рованию должного, идеально-образцового в структуре социального бытия. Нельзя не видеть в то же время, что жизнь включает в себя и нечеловеческое, и недолжное (в принятом, или культурно-доминирующем, его толковании). Как быть, например, со статусом жизненных ориентаций криминальной или террористической среды? По онтологической конфигурации и содержательной наполненности они несомненно ценностные, перформативно-должные. Преданность террористов-камикадзе своим мировоззренческим убеждениям и смысложизненным ценностям иногда просто поражает — настолько они искренни и субъективночестны. Конечно, на уровне веры, а не знания, рефлексии, но это уже другой вопрос. Выход из данной ситуации, видимо, один — согласиться с существованием отрицательных ценностей или, как их еще называют, антиценностей. Хотя проблема остается: не отменяет ли отрицательная определенность ценности саму ценность? Ценность в культуре всегда была (и остается) чем-то очень важным, нужным и достойным. У антиценностей отсутствует то, что составляет суть социально-исторического предназначения ценностей: быть индикатором желательного (не желаемого, а «что надо желать») и порядочного в человеческой жизни, содействовать коммуникации и взаимопониманию между людьми, служить средством легитимации социальных институтов, смысловыми нитями общественной канвы жизни в целом.