или Вопросы, на которые мы так и не ответили РОССИЙСКАЯ ГАЗЕТА, 11.03.2005 Перестройка, то есть политический процесс, формальный отсчёт которого ведётся от времени прихода к власти в качестве генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачёва (11 марта 1985 года), является одной из двух самых глубоких трансформаций России в XX веке.
Причём так же, как и события, связанные с Октябрьской революцией 1917 года и воцарением большевиков, перестройка стала не только политическим, пусть и очень значительным событием, но и цивилизационным переломом. Достаточно напомнить о том, что большевистская революция фактически отменила (хотя, разумеется, и не до конца, ибо это было в принципе невозможно) частную собственность, а перестройка, наоборот, восстановила её. Поэтому как невозможно в одном тексте изложить или даже просто перечислить все содержательные составляющие политического процесса, открытого событиями в Петрограде 24 и 25 октября 1917 года, так же нереально пытаться за один присест раскрыть многомерное и разноплановое содержание того, что мы называем горбачёвской перестройкой. Вот почему я сознательно избираю для изложения того, что считаю наиболее значимым или наиболее примечательным в перестройке, форму тезисов. 1. Игнорирование, видимо, вполне сознательное и намеренное, нынешней российской властью двадцатилетнего юбилея прихода к руководству страной Михаила Горбачёва (если только ситуация не изменится в ближайшие недели, чему видимых признаков пока не наблюдается) демонстрирует желание отделить политические процессы, шедшие в Большой России, то есть СССР, в 1985-1991 годах, то есть перестройку, от того, что происходит сейчас, психологически и политически понятное, исторически является, безусловно, неправомерным и абсурдным. Нынешняя Россия во всей совокупности своих проблем и борющихся в ней тенденций есть очевидный плод перестройки, а идущие в ней процессы, как политические, так и общественные, являются перестроечными (в широком содержательном, а не узкокалендарном смысле, разумеется). Более того, определённая хаотичность нынешней политики, лишь несколько менее значительная, чем, собственно, в период собственно «перестройки», подтверждает это генетическое родство. 2. В этой связи, но не только в этой, сразу же нужно зафиксировать фундаментальный порок перестройки как политики — её инициаторы и лидеры не имели ни ясно продуманного, ни чётко формулированного, ни судя по всему, вообще никакого стратегического плана реформ. Более того, они не умели правильно прогнозировать реакцию общества на свои действия, а, столкнувшись с этой реакцией, не смогли адекватно её оценить и соответственно этой оценке скорректировать ход реформ. В результате перестроечные процессы быстро приобрели прямо хаотичный характер, что в конечном итоге и привело к распаду СССР и смене формального лидера реформ. 3. Отсутствие стратегии, без сомнения, является виной инициаторов (или инициатора) перестройки. А вот относительно возможности прогнозирования реакции общества на развернувшиеся реформы и возможности оперативной и адекватной корректировки политики вопрос остается открытым. Не исключено, что таковое в принципе было невозможно в столь большой (гигантской) и сложной стране, как Советский Союз. Хотя некоторые моменты, безусловно, прогнозированию поддавались. Например, попытка республик Прибалтики при малейшей демократизации избирательного процесса отделиться от СССР, по крайней мере некоторые межнациональные конфликты, появление внесистемной оппозиции (в национальных республиках определённо), появление революционистского крыла в рядах московской интеллигенции и альтернативного Горбачёву политического лидера и прочее. 229 4. Возможность прогнозирования подтверждается и тем, что реакцию Запада на перестройку Горбачёв угадывал правильно. По крайней мере, на первом этапе. Но, скорее всего, это было всё-таки угадывание, ибо Горбачёв, видимо, совершенно не предполагал, что Запад будет целенаправленно работать на развал СССР, а с определённого момента сделает ставку не на самого генсека, а на его главного оппонента, каковым весьма скоро стал Ельцин. Отсутствие же стратегии перестройки, безусловно, проявило себя и на международной арене. Политика Горбачёва фундаментальным образом повлияла на дела в мире, изменила, причём в положительную сторону, судьбы десятков стран и народов, но привела к распаду СССР и крушению всей системы его союзнических отношений с другими странами, что, конечно, не входило в планы генсека. Более того, Горбачёв фактически свернул боевые действия Москвы в холодной войне с Западом, явно рассчитывая на адекватные шаги последнего, а этого не случилось. И в результате Запад выиграл эту войну по всем стратегическим направлениям. В этом — одна из главных причин того, почему невозможно (по крайней мере при жизни нынешнего поколения) представить себе всенародное празднование юбилея перестройки в России. Несмотря на многие положительные последствия политики Горбачёва для страны в целом и её правящего класса в частности. 5. Немаловажным, а может быть, даже фундаментальным фактором, который не учитывается критиками Михаила Горбачёва и, конечно, не достаточно учитывался им самим, было следующее. Лишь формально Горбачёв начал политическую демократизацию в одной стране — в СССР. Фактически же — сразу в двух с половиной десятках стран: в 15 республиках Советского Союза и в почти десятке стран— членов СЭВ и Организации Варшавского договора (а заодно и в тогдашнем Афганистане). Строго говоря, невозможно представить, что нашёлся бы в мире какой-либо политик, который сумел бы провести радикальные реформы на географических пространствах такого масштаба и при таком страновом, национальном, конфессиональном, этнопсихологическом разнообразии в оптимальном, то есть без существенных негативных последствий, режиме. Да можно ли было даже теоретически, не говоря уже о практике, разработать стратегию эволюционной демократизации такого гигантского и многосоставного объекта? 230 6. Проблема, однако, состоит в том, что инициировал перестройку (то есть, проще говоря, политическую демократизацию) лидер СССР, многие народы которого в конечном итоге от реформ более всего пострадали, русский политик, чьи действия вольно или невольно спровоцировали распад Большой России, лидер коммунистической партии, в результате перестройки потерявшей власть, престиж, собственную идеологию и саму партию, лидер одной из двух супердержав, перестройкой убитой. То есть формально все признаки не только поражения, но катастрофического поражения, краха, глобальной (пусть полуглобальной) трагедии налицо. 7. Конечно, свою лепту в принижении перестройки сыграл Запад, откровенно смаковавший провалы политики Горбачёва, радовавшийся отступлению и ослаблению России, обманывавший в своих интересах СССР и Горбачёва при каждом удобном случае, провоцировавший антироссийские, а порой и антирусские настроения, алчущий победы над ослабшим гигантом и методично добивавшийся победы в холодной войне, которую Михаил Горбачёв уже перестал вести. Мне не раз приходилось участвовать в международных дискуссиях о перестройке. И я всегда поражался откровенности американцев, большинство из которых главной, а по сути и единственной заслугой Горбачёва (о других американцы либо не упоминают вовсе, либо говорят скороговоркой) провозглашают исключительно разрушение СССР. Западноевропейцы в этом смысле то ли более деликатны, то ли менее искренны. 8. Серьезные аналитики, безусловно, должны начинать реестр достижений и провалов перестройки с достижений, список которых довольно внушителен, хотя и не однозначен. И первое, на что они обязаны указать, так это на то, что действительно процесс демократизации СССР и всего социалистического лагеря начал русский, лидер СССР (якобы «империи зла»), более того — лидер КПСС. Конечно, под влиянием многих обстоятельств, ну так кто из политиков действует не под влиянием обстоятельств? То, что обстоятельства эти к моменту прихода к власти Горбачёва не только созрели, но и перезрели, хорошо известно. Пример Андропова (но не только этот пример) доказывает, что необходимость глубоких перемен осознавалась по крайней мере некоторыми членами самого высокого советского и коммунистического ру- 231 ководства. Не говоря уже о многочисленных представителях интеллектуальной элиты и многих так называемых простых гражданах. Но начал реальное государственное движение к демократизации, причем фактически с первых часов пребывания у власти, именно Горбачёв.
И, кстати, многие официальные руководители стран—сателлитов СССР сопротивлялись его реформам, выступали против них. Этот факт до сих пор пытаются игнорировать и на Западе, и в самих бывших социалистических странах. Наиболее характерен (я бы сказал, карикатурен) пример г-на Валенсы, заслуги которого как оппозиционера никто никогда не преуменьшал, но который с маниакальной регулярностью, в том числе и в присутствии Горбачёва, отводит последнему меньшую роль в развитии демократических процессов на Востоке Европы, чем не только Папе Римскому Иоанну Павлу II, но и самому себе. 9. Всё-таки стоит напомнить то, что, пусть в неоптимальной и незаконченной форме, принесла перестройка обществу (не стану говорить о стране, ибо здесь всё гораздо сложнее): — демократизацию как таковую, во всех аспектах; — возвращение института частной собственности; — свободу слова; — гласность, постепенно перешедшую в свободу печати; — легальную оппозицию; — фактическое завершение уголовного преследования как инакомыслящих, так и инакодействующих; — отказ от догматики; — свободу отправления религиозных культов; — свободу политического выбора; — свободу любого выбора, в том числе и свободу выступления против власти либо поддержки её; — альтернативные выборы; — свободный парламент (настолько свободный, что фактически он сразу же стал отбирать власть у самого Горбачёва); — свободу самоопределения народов и целых стран; — снятие угрозы глобальной ядерной войны и прямого военного конфликта между СССР и Западом. Этот список можно продолжать, но и перечисленного, думаю, достаточно. Сам Горбачёв в последнее время настаивает на том, что он вывел страну из сталинизма (здесь явное 232 преувеличение, ибо сталинизма как такового к началу перестройки уже не было) и освободил общество от страха. С последним можно согласиться, хотя, как выяснилось довольно скоро, свобода от страха перед государством обернулась рождением множества других страхов, увы, не менее существенных — во всяком случае, для некоторых (очень многих) людей. 10. Но в целом, дав начало многим, а фактически всем позитивным тенденциям, действие которых мы наблюдаем до сих пор, перестройка как политика Горбачёва и его команды в период с 1985 по 1991 год потерпела поражение. Увы, иного вывода сделать нельзя. Бесспорен успех перестройки как политического начала перехода от идейного и государственного авторитаризма (не тоталитаризма, конечно). Но столь же бесспорно и её тактическое и политическое поражение (перехват власти Ельциным одно из многих тому доказательств), а также поражение стратегическое. Этот вывод нуждается в пояснении. 11. Г орбачёв прав, когда говорит, что стратегический курс на демократизацию был верным. С этим нельзя спорить. Но если под стратегией иметь в виду не просто общий политический выбор, а конкретную стратегию реформ, учитывающую, в частности, соотношение издержек и результатов, то перестройка, безусловно, потерпела поражение. a. Во-первых, если иметь в виду то, что Горбачёв (по сумме его выступлений и выступлений его ближайших соратников) видел целью перестройки формирование «социализма с человеческим лицом» (или гуманного демократического социализма) , то эта цель не была достигнута. b. Во-вторых, некоторые последствия (не буду употреблять слово «результаты») перестройки прямо противоположны целям, заявленным её инициатором и лидером. Прежде всего здесь надо назвать распад СССР. Но не только. c. В-третьих, Россия всё-таки потерпела поражение в холодной войне, а этого не мог планировать инициатор перестройки (между прочим, по его собственному утверждению, «перестройки для страны и для всего мира»). Кроме того, Запад обманул Горбачёва, а это тоже поражение. d. В-четвёртых, в результате перестройки мощь, вес и авторитет России в мире упали, а не возросли. Она стала более 233 зависимой от внешних факторов, менее самодержавной (не в монархическом смысле этого слова). e. В-пятых, Горбачёв не только потерял власть, причём фактически с согласия народа, но и был свергнут. Его место занял не выбранный им преемник, а его прямой оппонент и конкурент, во многом усугубивший как раз негативные тенденции реформирования, хотя и не пресекший курса на неконкретную и хаотическую демократию. f. В-шестых, перестройка развивалась слишком хаотично, эклектично, последовательно непоследовательно, чтобы можно было говорить о какой-то стратегии как таковой. А раз не было стратегии, то и не могло быть её успеха. g. Наконец, в-седьмых, меру успеха или неуспеха стратегии перестройки (даже при всех превратностях проведения её в жизнь) можно было бы оценить, если бы когда-либо и где-либо был изложен, пусть засекреченный, стратегический план перестройки, который сегодня можно было бы предъявить миру. Но такого плана нет. 12. Всё сказанное не умаляет исторической роли Михаила Горбачёва как политического лидера, сознательно выбравшего путь демократизации политической системы, не отвечавшей требованиям времени, возродившего в СССР некоторые цивилизационные и общечеловеческие ценности (рынок, частная собственность, роль денег, альтернативность, политические свободы и прочее), начавшего радикальную экономическую реформу, отказавшегося от кровавой борьбы за личную власть. Ведь до Горбачёва был Черненко, ни о чём подобном не думавший. Был Андропов, желавший реформ, но отнюдь не демократических. Было коллективное брежневское руководство, спокойно смотревшее, как великая страна всё больше и больше заходит в исторический, экономический, политический, идеологический, психологический тупик. Каждому из предшественников Горбачёва представлялся шанс начать то, что начал Горбачёв, в гораздо лучших условиях и обстоятельствах. Однако они не начали, а он — начал. В любом случае Михаил Горбачёв первопроходец. 13. Специалисты по транзитологии приведут множество примеров грубейших ошибок политики перестройки в целом, социопсихологи и политологи — примеры его личных 234 ошибок. Но я хочу поставить в этом тринадцатом тезисе о перестройке несколько вопросов, ответы на которые потребовали бы не менее, а может быть, и более пространного текста. Поэтому лишь вопросами я и ограничусь сегодня. Тем более что дискуссия о перестройке должна непрерывно нарастать в нашем интеллектуальном сообществе, а не сворачиваться из-за политической конъюнктуры или нашего неумения на эти вопросы откровенно и глубоко отвечать. Вот эти вопросы. a. Может ли кто-либо сегодня сформулировать для обсуждения теоретически оптимальную стратегию реформирования Советского Союза, стратегию, хотя бы ретроспективно свободную от всех слабостей и дефектов горбачёвской перестройки? b. Каково оптимальное в условиях реальной России (ещё сложнее — бывшего СССР) сочетание авторитарных и демократических методов демократического реформирования? c. При каких условиях можно было бы с гарантией сохранить Советский Союз и в какой конфигурации? d. Как в принципе можно оценить политику, результаты которой в основном положительны для других стран и во многом отрицательны для страны, в которой эта политика проводилась? Является ли общечеловеческий интерес более значимым для оценки национального политика, чем интересы его собственной страны? e. Можно ли, допустимо ли вести честную международную политику, доверяя своим партнёрам и тем более конкурентам на международной арене так же, как себе? Совместима ли мораль с внешней политикой, всерьёз отстаивающей национальные интересы собственной страны? f. Можно ли было переиграть Запад на демократическом поле? Достижима ли эта цель вообще? g. Один из самых интересных и важных вопросов: можно ли надолго вырвать инициативу у бюрократического класса России? Если да, то как это сделать без народной революции? Выдержал бы Советский Союз такую революцию? Насколько близки мы были к полномасштабной гражданской войне? h. Последний и воистину провокационный вопрос: нужно ли слушаться русскую интеллигенцию при проведении любых реформ, тем более радикальных? Если нельзя, то как не- 235 репрессивными методами заставить её замолчать? Вообще — чем занять интеллигенцию во время реформ, тем более демократических? 14. Закончу всё-таки не тринадцатым тезисом. Мысленно, не для публики, отвечая на поставленные в предыдущем тезисе вопросы, я всякий раз вынужден давать ответы, которые принято называть циничными. И что нам тогда всем делать? Что делать-то? 236