Государственная регламентация общественной жизни

Убрав престарелого Шишкова с

поста министра просвещения, Николай повелел пересмотреть составленный тем цензурный устав, принятый в 1826 г.

В отличие от устава 1826 г., устав 1828 г. ограничивал произвол цензоров, не поощрял их к поиску двусмысленностей и «задних мыслей», запрещал литературное редактирование, разбор тех или иных частных суждений автора. Тем не менее очень многое продолжало зависеть от личности цензора. Более-менее «либеральный» цензор всерьез относился к деликатной проблеме взаимоотношений между государством и литераторами, а за невнимательность подвергался наказанию: от ареста на несколько суток до отставки. Таким цензором был, например, профессор Петербургского университета А. В. Никитенко, через которого, среди прочих, прошли в печать гоголевские «Мертвые души» и журнал «Отечественные записки». Всю свою сознательную жизнь он вел дневник, настолько откровенный, что полностью опубликовать его смогли только через 77 лет после смерти автора.

151

«Библиотека для чтения», журнал, издаваемый Смирдиным, поручен на цензуру мне. Это сделано по особенной просьбе редакции, которая льстит мне, называя мудрейшим из цензоров. С этим журналом мне много забот. Правительство смотрит на него во все глаза. Шпионы точат на него когти, а редакция так и рвется вперед со своими нападками на всех и на все... Одним словом, я осажден со всех сторон. Надо соединить три несоединимые вещи: удовлетворить требованию правительства, требованиям писателей и требованиям своего внутреннего чувства. Цензор считается естественным врагом писателей — в сущности, это и не ошибка» (А. В. Никитенко)154.

Но были и цензоры-перестраховщики. Символом тупости и фанатизма цензуры еще с конца александровского царствования считался А. И. Кра-совский («муж с конской мордою, с улыбкою бесовской...» — А. Н. Майков). Он, например, предлагал сжигать запрещенные книги, выписанные книгопродавцами из-за границы, а безобидную лирику не пропускал в печать по самому ничтожному поводу. Строку «Один твой нежный взгляд дороже для меня вниманья всей вселенной» Красовский запретил с таким комментарием: «Во вселенной есть и цари, и законные власти, вниманием которых дорожить нужно». Этот человек, ненавидевший иностранную литературу за ее «душегубительное зловоние» и считавший Париж «любимым местопребыванием дьявола», на протяжении более 20 лет (в 1833— 1857 гг.) возглавлял Комитет иностранной цензуры.

Даже такой законопослушный журналист, как Ф. В. Булгарин, выпускавший официозную «Северную пчелу», жаловался на цензоров: «Что господин Фрейганг делает с нами, это ужас! Только что принесли к нему «Пчелу», тотчас за красные чернила, и пошел чертить, не обращая внимание на конец и выводы. Этого не бывало и при Магницком. Терпение истощается...»

Играя роль фильтра, отсеивающего неблагонадежные «писания», цензура мешала свободному обмену мыслями и суждениями в обществе, сокращала поступление необходимой информации из-за границы.

152

М. А. Корф, признавал в 1855 г., что именно из-за цензурных репрессий чрезвычайно

распространилась «рукописная литература, гораздо более опасная, ибо она

читалась с жадностью и против нее бессильны все полицейские меры».

Еще одним примером распространения контроля Николая над различными«частями государственного механизма» можно считать окончательное установление светского контроля над православной церковью. В 1836 г. обер-прокурором Синода стал бывший кавалерийский офицер граф Н. А. Протасов, при котором его должность из орудия государственного наблюдения и надзора при «синодальной команде» окончательно становится орудием управления. Как писал о Протасове историк Дубровин, «все делалось по его мановению, и стук его гусарской сабли был страшен для членов Синода». При нем система управления делами религии получает вазвание «Ведомство Православного Исповедания» и максимально приближается к министерской. Как писал известный общественный деятель славянофил Иван Аксаков: «Церковь со стороны своего управления представляется у нас какой-то колоссальной канцелярией, прилагающей с неизбежной, увы, канцелярской ложью порядки немецкого канцеляризма к спасению стада Христова». Обер-прокуроры стали добиваться подробнейших отчетов о жизни и деятельности духовенства, вплоть до сведений «о всех кружечных копейках в монастырях». В их ведение перешли хозяйственные дела и делопроизводство, что наплодило светских чиновников и в духовном ведомстве.

Особой тайной была покрыта деятельность государства.по борьбе «с заблуждениями» раскольников. С 1825 по 1855 г. (как раз все царствование Николая) действовал очередной секретный комитет «о раскольниках и отступниках от православия»; в 1838 г. были созданы губернские раскольничьи комитеты. За это время было издано почти 500 только карательных постановлений, ограничивающих гражданские права и свободу богослуже-вий «вредных сект». В 1833 г. по губерниям был разослан секретный циркуляр Николая «Об обращении раскольников к православию как искоренению ала». Он, как и другие документы, в силу секретности не был включен в об-

153

щий «Свод законов». Однако «административный ресурс» работал слабо: за четверть века по всей России число «притекших под сень православной церкви» в среднем составляло менее 100 человек в год.

В результате жесткого (по меркам XIX в.) контроля над обществом, распространившегося доносительства, чрезмерной строгости наказаний Николай добился неприязненного отношения значительной части общества и к себе, и к новой системе государственного контроля над жизнью страны. Негативное общественное мнение на многие десятилетия вперед окрасило все дела Николая в довольно мрачные тона, тем более что многие мероприятия Николая проводились в обстановке секретности, например намеренно скрывался от общества вопрос о судьбе самого многочисленного класса России — крестьянства.