Стюарт У. Холмс ЧТО ЗНАЧИТ ДЗЭН ДЛЯ МЕНЯ

Говоря о значении и ценности дзэн для меня, я говорю как христианин, который изменяет свою жизнь в соответствии с растущим пониманием дзэн. Я не говорю как специалист по дзэн, но мои друзья-буддисты могут подтвердить мои слова.

Что такое дзэн? Или, точнее, что я в настоящий момент понимаю под словом «дзэн»? Многое. В первую очередь — образ жизни: через дзэн человек может пережить просветление, которого достиг Будда Шакьямуни 2500 лет тому назад. Таким образом, он достигает свободы жить в полную силу. Дзэн, как содержание этого переживания, не может быть описан словами.

Исторически дзэн — это буддийская секта, оформившаяся в Китае в VI в., когда буддийские миссионеры из Индии вступили в тесный контакт с даосами. Ока стала весьма влиятельной частью китайской культуры во времена династий Тан и Сун (618—1280 гг.). При династии Сун дзэнские миссионеры прибыли в Японию. С тех пор дзэн стал одним из главных факторов японской жизни, особенно в тех сферах, где пересекаются религия и жизнь простых людей. Живопись, искусство разбивки парка, архитектура, скульптура, театр, поэзия, икебана, дзюдо, фехтование, стрельба из лука — все они сформировались под влиянием

дзэн. Во всем этом есть эзотерические аспекты, искусно рассчитанные на то, чтобы помочь в достижении просветления.

Дээн сегодня — вторая по популярности буддийская секта в Японии. В Америке же, мне кажется, он обсуждается чаще всех остальных нехристианских религии.

Дзэн называет всю вселенную «природой Будды». Следовательно, каждое человеческое существо рассматривается в нем как потенциальный будда. Тот факт, что мы ведем себя не как будды, объясняется так: становясь взрослыми, мы становимся частью вербальной культуры и, некритически принимая ее, оказываемся объектами тирании условностей. Эти полученные в процессе обучения способы восприятия, оценки и использования символов подавляют нашу первичную, органическую, мудрость. Чтобы пробудить и развить свою природную буддовость, мы должны стать господами, а не рабами условных символических систем и даже способов восприятия, господами Gestalten,! идей, идеалов, догм и верований. Мы должны осознать: «...суббота для человека, а не человек для субботы».93

Это не означает, что мы должны выплеснуть с водой и ребенка, что мы должны пренебречь всеми условностями, всякой народной мудростью, всеми «приличиями». Это значит, что мы должны переориентировать себя и обратиться к этим аспектам нашей жизни, чтобы не они использовали нас, а мы — их. В свете этой переоценки ценностей последователи дзэн привыкли видеть во всех текстах и во всех высказываниях просто некие разглагольствования со всеми неизбежными ограничениями. Поскольку каждая личность существует как уникальное проявление природы Будды,

то научиться видеть ее можно только самостоятельно. Таким образом, многие дзэнские наставники называют буддийские тексты «загрязнителями», и существует даже изречение: «Если встретишь будду, убей его».

В свете этого я считаю дзэн «метарелигией», ибо он делает человека способным рассматривать сущность любой религии и любого атеистического и гуманистического убеждения. Так же как изучение сравнительной лингвистики приучает нас видеть возможности и ограничения мировоззрения, выраженного каждым языком, так же как изучение культурной антропологии делает то же самое относительно культуры, так же как изучение психиатрии делает то же самое относительно структур личности, так и изучение дзэн помогает видеть возможности и ограничения религиозной и личностной метафизики. Подчеркиванием важности самой жизни, а не разговоров о ней, дзэн отсекает давящие на нас продукты словесных и символических форм, подобно тому как скальпель хирурга отсекает раковую опухоль. Формы «счищаются» и открывают сущность.

Теперь, после этого утверждения, уместно будет перейти к вопросу о том, какое значение имеет дзэн лично для меня.

I

Во-первых, он делает меня способным видеть метафизическую глубину в самой главной идее XX в. — относительности познаваемого для познающего. Исследование способов нашего восприятия отчетливо показывает истинность организации эпистемологического процесса, истолкованного Кожибским. Кратко говоря, его формулировка такова: мы говорим только о своих впечатлениях, представляющих собой сенсорные реакции на сенсорные стимулы; мы никогда не говорим непосредственно об источниках сенсорных стимулов. Каждый из нас создает «реальность», на которой и основывает свое поведение. Если кто-либо слушает священника или читает священное писание, он знает только свою собственную интерпретацию этих слов, но не интерпретацию священника или автора писания. Мы знаем только то, что мы знаем. Насколько мне известно, только буддизм базируется на этом эпистемологическом основании. Дзэн неукоснительно следует этой идее.

Вторая важная черта вытекает из первой. Представляется, что дзэн вполне совместим с фактами и представлениями западной науки XX в. Дзэн, как и современная наука, рассматривает космос как единое целое. Он говорит не о Боге и мире, а только о природе Будды. Для него нет двух источников причинности — Бога и природы. Он не отделяет моральное и идеальное от того, что может быть названо «физическим». Он не признает существования вне человеческого сознания таких абсолютизированных дуальностей, как добро и зло, прекрасное и безобразное, Бог как абсолютная истина и дьявол как абсолютная ложь. Он не говорит о человеке как об особенном существе с бессмертной душой, вследствие этого отличном от всей остальной природы. Все это согласуется с моим пониманием основных направлений физических и социальных наук.

В-третьих, человеческое существо, вместе с его окружением, рассматривается в дзэн как часть трансактного процесса, который включает его окружение, — процесса» каждый момент которого уникален. Идея о том, что личность — это дискретное существо, никогда не изменяющееся и несущее полную ответственность за свои действия, личность, которую можно изменить уже словом, которая, фактически, обязана принуждать себя жить в соответствии с предписаниями своей религии и культуры, — такая идея, мне кажется, чужда и дзэн, и науке. Предпочтительнее думать, что человек — это часть природы, находящаяся с ней в постоянном взаимодействии, когда ее продукты попадают в его организм или выходят из него, когда сенсорные стимулы (включая слова) генерируются в нем и проецируются из него, изменяясь всякий раз, когда он приспосабливается к каждому изменению в своем микроклимате; он — часть процессов, в которых играет роль преобразователя. Он — не раб и не господин, он — соработник; он — не преступник и не святой, он — сложный и тонкий организм, различными способами постоянно приспосабливающийся ко все время меняющейся среде.

Четвертая важная черта тесно связана с вышеизложенным воззрением: дзэн делает человека способным уклониться от борьбы за выживание, навязанной внешними и ненаучными силами (ради спасения нашей бессмертной души), и мужественно преодолевать каждую новую ситуацию, результатом чего станет всеобщая гармония. Извечные и тщетные усилия немногих людей, направленные на ти, чтобы каждый любил своего ближнего, оказываются пройденным этапом, ведь достигается понимание того, что наш ближний — часть общей системы мироздания. Если я и мой ближний существуем как части целого, в котором чем лучше ему, тем лучше мне, то я буду делать для него все, что смогу, так как тем самым я улучшаю всю ситуацию, которая включает и меня. Никому не придется призывать меня любить его, для того чтобы я протянул ему руку помощи.

О пятой важной черте я уже упоминал в самом начале. Дзэн сосредоточивает внимание не на словах, а на вещах, не на обобщениях, обычно огульных и самоуверенных, а на наблюдениях; не на созданных самими людьми трудностях, а на радостях, которые мудрое «тело» наделило нас; не на догмах, а на интуиции; не на разговорах о жизни, а на самой жизни.

Я не хочу сказать, что дзэн заставляет верить, будто обобщения и т. д. следует устранить. Это не соответствовало бы духу дзэн» который включает (а не исключает) все феномены, в том числе и слова. Но обобщения в дзэн делаются не для того. чтобы утвердить истину; они делаются для того, чтобы любой человек смог лучше осознавать ее. Происходит смена акцента, когда человек выходит из борьбы за определение того, чьи слова более истинны, какие факты более «правильны», какие догмы по-настояще- му правдивы, какая картина прекраснее, какая идея наилучшая, какая реальность реально реальна. Не имеет значения, насколько впечатляюще облачен оратор; его слова должны быть ценными лишь настолько, насколько они соответствуют образу жизни слушателя.

Все вышесказанное также соответствует духу современной науки, в которой каждая высказанная гипотеза и любая утвержденная теория немедленно становятся объектом социальной и операциональной проверки. Более того, в науке имеет место не только постоянная проверка теорий, но и никогда не прекращающиеся дружеское общение и сотрудничество, не знающие границ. В религии редко можно наблюдать проверку теорий в соответствии с принятыми стандартами. Конечно, мы видим разрозненные и часто враждебные друг другу религии и секты. Операциональное использование символов с учетом влияния на них лингвистики — так, как это делается в дзэн и науке, — объединяет; их догматическое, абсолютистское, лингвистически наивное использование — так, как это происходит в большинстве религий, — разделяет.

В целом, значение, которое сегодня имеет для меня дзэн, можно определить так: он помогает мне стать типичным человеком XX в., и не только интеллектуально. Умственное понимание преобразуется в живой опыт, который образует смысл моей жизни. Какую ценность имеет дзэн для меня как для христианина? Он ценен для меня по четырем параметрам: 1) он устраняет все формы дуализма; 2) все его догмы сведены до ненавязчивого состояния, не имеющего большой важности; 3) благодаря ему христианская история приобретает живое, соответствующее времени содержание; 4) при нем религиозная практика превращается в некое искусство.

Дуализм, который в дзэн устраняется, — это понятие о личностном Боге и человеческом «я». Когда этот дуализм пропадает, вместе с ним исчезает всякое беспокойство но поводу этого сверхчеловеческого отношения ко мне; отпадает необходимость вымаливать у Бога такие дары, как здоровье, безмятежность ума, прощение грехов и т. д.; пропадает также и чувство вины, что я не живу по этим сверхчеловеческим стандартам. Я также отбросил всяческое беспокойство действенности этого образа отца, когда заметил, что сфера применения его сил уменьшается с ростом способности людей успешно решать все новые и новые проблемы. Бритва Оккама оказалась удобной практически во всех сферах моего мышления.

Проблема добра и зла, неразрешимая для меня при допущении абсолютно благого личностного Бога, исчезла. Согласно дзэн, происходят события, а человек навешивает на них ярлыки. Вопрос «Является ли что-либо поистиие добром или поистине злом?» не имеет смысла, как и вопрос о том, действительно ли Бог абсолютно благостен. И исчезают все давнишние тревоги, все еще ясно слышимые в голосах некоторых церковников относительно того, «на чьей я стороне — Бога или дьявола».

Также я уже ни во что не ставлю слова и термины феодальной монархии. Я — больше не раб, простертый ниц перед своим господином, но гражданин демократического государства, часть мирового процесса, и имею равное с другими, от президента страны до священника, достоинство; Бог и я — не отдельные сущности; Бог — это вечное целое, частью которого я являюсь.

Этот дуализм привел христианскую догматику в сферу исторических курьезов. Вопрос об истинности событий и утверждений, высказанных в Библии и на вселенских соборах, больше не беспокоит меня. Что такое Бог, кем был Христос, какова природа веры, рая. ада, провидения, какие чудеса происходили в истории и каким образом, каковы взаимоотношения лиц Троицы, что происходило с телом Иисуса между Голгофой и Воскресением, действительно ли крещение без погружения, эффективно ли крещение младенцев, действительна ли власть епископа, не принадлежащего к линии апостольской преемственности, какие грехи простительны, а какие являются смертными, как долго души пребывают в чистилище и т. д. — все это уже не представляет для меня никакого интереса.

Освободившись от всех застывших догм, я стал способен более ясно воспринимать послание Христа. Он говорил: «Дождь проливается и на праведного и на неправедного одинаково». Для меня это имеет смысл только в едином мире. Он говорил также: «...суббота для человека, а не человек для субботы». Я понимаю эту фразу так: высказывания и все культурные формы существуют для того, чтобы с их помощью люди могли достичь просветления, а не для того, чтобы одиночки осуществляли тиранию над народами. Я принимаю эти слова, кто бы ни был их автор, ибо это соответствует моим представлениям о природе символов и о тех, кто эти символы создает. Христос говорил также: «Посмотрите на полевые лилии...».94 Мое понимание этих строк согласуется с дзэнской идеей о полагании на природу Будды и следование Дао, «пути жизни».

В-третьих, благодаря дзэн я научился смотреть на христианские легенды как на живой миф.95 Например, я говорю какие-то слова. Какое смысловое содержание я должен в них вложить, чтобы оно наилучшим образом помогло мне в деле просветления? Поскольку дзэн научил меня жить на невербальных уровнях — там, где возникают религии, — то я опытным путем переживаю смыслы, дающие жизнь мифу в вечном «сейчас».

Непорочное зачатие, воплощение Бога в Иисусе через воздействие Святого Духа означают для меня то, что я, Всечеловек, — часть Бога. Святое Причастие становится в этом смысле «работающим» символом. Поскольку я глотаю пищу, я начинаю сознавать, что часть Бога за пределами моего организма функционально едина с Богом внутри меня. Логос и плоть суть одно. Можно использовать другую символику: каждый раз, принимая с помощью моей нервной системы сигналы из моего окружения, я понимаю, что окружение и я соединяемся в единое взаимодействующее целое. Это верно для всех систем организма, даже для пищеварительной, так как техасская морковь, грейпфруты Флориды и канзасское зерно трансформируются в нервы и мускулы, железы и кости, производящие слова, которые я сейчас использую, а также в нервы и мускулы, железы и кости, которые их интерпретируют. Всё есть природа Будды, — такова Максима дзэн.

(Взаимодействие лиц Троицы означает для меня следующее. Бог-Отец — это мир природы, исключая человека. Бог-Сын — это человек. Бог, Дух Свя- тый, — это мир человеческих абстракций, символических форм и обобщений. Эти три элемента суть части единого целого — космоса, в котором все вещи сосуществуют и содействуют друг другу в Дао, Вечном Пути. Ласковые дожди и катастрофичные наводнения, все люди, от самых прекрасных и благородных до самых низких и мерзких, все идеи и идеалы — все это части невидимого Целого. Я думаю о них как об аспектах Бога, космоса, природы Будды).

Размышляя о распятии, можно вспомнить о том, что мир форм — мир категорий и понятий, истинного и ложного, верха и низа, длинного и короткого — должен «умереть», прежде чем явится озарение. Эта смерть кажется отвратительной организму, вся жизнь которого зависит от стабильности этой замечательной системы «истин», «правильных взглядов», от всего того, что он ошибочно принимает за жизнь. Как печальны соратники Христа после распятия — и как они радостны после воскресения и богоявления!

Без распятия не было бы и воскресения. Каково семантическое содержание мифа о воскресении? Почему, просто однажды поверив в реальность ложной природы мира форм, слов и прочих символов, мы пробуждаемся к новой жизни, в которой мы можем использовать формы, — так, как это делал Иисус на пути в Эммаус, или отказываться от них — гак, как он сделал после того, как отведал пищи в тот вечер, — и жить, как если бы мы могли всё? Однажды мы понимаем, что наше представление о себе как о дискретных, независимых существах — это просто ментальный конструкт, и что смерть есть нечто незначительное по отношению к непрерывности Целого, частью которого мы все являемся. В дзэн это переживание называется сатори.

Каким образом мы попадаем в рабство к формам, к созданным нами самими фикциям, сделавших необ-

ходимыми распятие и воскресение? Миф о грехопадении демонстрирует это. Мы. как малые дети, как Адам и Ева. наслаждаемся своим первоначальным состоянием, блаженные и невинные, подобно другим животным. Затем мы вкушаем от плода древа познания добра и зла. То есть мы научаемся языку и принимаем условности и дуализм культуры, в которой рождены. Это знание «отлучает» нас. изгоняет из Эдема — из состояния, в котором спонтанность нашей жизни не искажалась фиктивными формами. После воскресения мы не возвращаемся в рай, ибо не можем снова стать детьми, не можем разучиться языку. Мы уходим на небеса или в нирвану, в некое семиотическое состояние, присущее человеку, избавившемуся от веры в культурные фикции. Дзэн возвращает нас к этой спонтанной жизни, к нашей природной буддовости.

В-четвертых, благодаря дзэн моя религиозная жизнь приобрела новое измерение. Умение достигать определенных состояний дисциплинировало меня, я стал сосредоточенным и упорным в моей повседневной жизни. Я чувствую, что поднимаюсь по реке своей религиозной традиции к ее истокам.

В итоге, благодаря тому, что я называю самовоспитанием в дзэн, я снова учусь жить спонтанно. Иисус говорил: «...если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».96 Это постепенное освобождение от власти фикций — как перцептивных, так и символических — делает меня свободным от конфликтов, основанных на дуализме. Дуализм — часть нашей культуры, часть традиционных христианских интерпретаций. Я попытался показать, как с помощью дзэн переживаю освобождение от рабства дуализма, догм и мифологического изобилия. Теперь эти мифы кажутся мне полными смысла, ибо я живу в вечности сегодняшнего дня, и они соответствуют моим нынешним взглядам на мир. Эти взгляды основаны на моих нынешних познаниях в культурной антропологии, общей семантике, философии и других науках, поскольку эти познания циркулируют в моем организме.

Оглядывая различения и догмы, все возникшие из культуры символы и перцептивные конструкты, я чувствую, что это помогает мне жить более творчески. Я могу получить свои силы — силы из слов Иисуса и Будды, из решения некоторых проблем, силы из рассматривания какой-нибудь картины или ландшафта, — становясь более свободным от того, что не относится к структурированию и функционированию каждого данного события.

III

Сейчас, завершив эту свою сол/сдою атапИя Zenist] я думаю о том, что эти слова могут означать для читателя. Я знаю только то, что для каждого человека они будут иметь разный смысл — и, определенно, отличный от моет. Дзэн превосходит все слова и все формы. Как говаривал Кожибский, «что бы ты ни говорил, это только то, что ты говоришь». Или, как говорил Сян-янь:

В одно мгновение я забыл все, что знал!

Нет никакой пользы в искусственной дисцшиине:

Действуя так. как мне хочется. я утверждаю

древний Путь.

Я не думаю, что можно рассказать, тем более описать с помощью письменных знаков то, как изменилась моя повседневная жизнь, с тех пор как я начал практиковать дзэн. Что чувствует человек, вышедший йз тюрьмы после долгого заключения? Что он чувст вует, когда узнает, что кто-то положил на его банковский счет миллион долларов? Что чувствует человек, впервые ощутив запах весны нового года? У римлян было хорошее слово для выражения этого чувства — (лс//аЫ/!5.97 Какую ценность имеет дзэн для меня? Все это очень личностно и потаенно, для того чтобы говорить об этом.

Чтобы некоторые читатели не подумали, что найти «сезам» для этих врат — просто сказать вместе с битниками: «К дьяволу все и всех!», я должен добавить следующее: чтобы достичь моего нынешнего уровня освобождающего осознания относительности познаваемого для познающего, мне потребовалось долгая практика понимания процесса функционирования восприятий и специфических форм, ощущений, символов. Я не говорю, что это легко. Но как волнующе!

Это волнение не проистекает из иконоборчества «бродяг Дхармы».98 Буддизм махаяны, одной из сект которого является дзэн, учит глубоко уважать все формы жизни. Упорядоченная красота дзэнских садов и храмов, чайной церемонии и цветочной аранжировки красноречиво и безошибочно свидетельствует об уважении, которое последователь дзэн ощущает по отношению ко всем формам жизни. Ведь все эти формы — части природы Будды; это формы, которые природа Будды создает в архитекторе или организаторе чайной церемонии. Эти формы неотделимы от их истинного знатока. Но этот знаток и ценитель не является их субъектом.

Возможно, наилучшей иллюстрацией способности дзэн прорываться через символические формы и освобождать нас от их тирании послужат слова мастера дзэн д-ра Хисамацу. Я несколько раз беседовал с ним весной 1958 г. в Кембридже. На обратном пути в Японию он остановился в Бодхи-Гае, где Будда Шакьямуни обрел просветление. Там, под деревом, выросшим из семян его предшественника, под которым Шакьямуни стал Буддой, Хисамацу сидел в медитации. На оборотной стороне картины, на которой друг изобразил его, сидящего в этом состоянии, он написал две строки:

Мир — бесформенный и свободный от уз!

Ничто! Ни я, ни даже Будда!