Метод социологии

Придерживаясь классической точки зрения на методологию социальных наук, Южаков выступает с критикой методологического дуализма, провозглашенного основоположниками субъективной школы П.Л. Лавровым и Н.К. Михайловским. Статья «Субъективный метод в социологии. (Разбор мнений гг. Миртова и Михайловского)»44 стала естественным продолжением ранее опубликованных им этюдов. Спустя почти двадцать лет после первой публикации она в несколько укороченном варианте была перепечатана в качестве «Приложения» к первому тому «Социологических этюдов».

Необходимость применения в социологии особого, субъективного, метода, заключающегося в сознательном введении в исследование нравственно-оценочного элемента, и Лавров, и Михайловский обосновывали спецификой исследуемых явлений и свойствами человека как познающего субъекта. Неповторяемость исторических событий, из которых складывается процесс общественно-исторического развития, аргументировал свой взгляд на методологию социальных наук автор «Исторических писем», не позволяет при установлении законов его протекания пользоваться теми же логическими приемами, что и при установлении законов природы. Если в последнем случае все достаточно просто: «что [в природе] повторяется в неизменной связи, то важнее, потому что в нем-то и есть закон»45, то к фактам истории46 исследователю приходится прилагать субъективную оценку, т. е., судить о них «субъективно, по своему взгляду на нравственные идеалы», оценивать их важность и значение с точки зрения их содействия или противодействия осуществлению этих идеалов. Только с помощью метода субъективной оценки, считает Лавров, возможно научное изучение процесса общественно-историчес- кого развития, постижение смысла истории и выявление закона прогресса. В то же время свойство оценивать что-либо в терминах важности, вред ности, желательности, благодетельности, отвратительности и т. п. присуще исключительно человеку, и только для него такая оценка может иметь значение. Природа чужда оценок и не нуждается в установления общих законов. «Для человека важны общие законы,., потому что он понимает предметы, лишь обобщая их»47, и для него некоторые мысли, чувства и дела выделяются в качестве исторически важных, значимых. В стремлении к обобщению и к оцениванию заключается особенность человека как познающего субъекта. Причем критерии оценки и представления об идеале у разных исследователей могут быть различны, в зависимости от уровня их умственного, нравственного и пр. развития, что также накладывает свой отпечаток на методологию социальных наук и делает невозможным применение общенаучных объективных (т. е. основанных на объективном способе судить о важности явлений, мера которой заключена в самих явлениях — их повторяемости) методов в рамках науки о прогрессе.

Но «действительно ли история есть ряд неповторяющихся изменений? Едва ли!»48 — отвечал Лаврову наш критик субъективного метода. История есть ряд неповторяющихся изменений лишь в том смысле, что любое историческое «явление, как данный факт, повториться не может», но историческое «явление, как факт данного рода, повторяется»49. Например, «падение Римской империи произошло однажды, больше не повторялось и, конечно, не повторится, но падение государств вообще повторялось не раз, как до этого падения, так и после него»50. Вдумаемся в это возражение Южакова. Фактически он указывает на необходимость различать конкретное историческое событие («падение Римской империи») и тот mutt социальных явлений, к которому оно относится («падение Римской империи» принадлежит к типу явлений «падение государств»), или, другими словами, различать содержательный и формальный аспекты явлений, изучаемых в рамках социальных наук. С содержательной точки зрения, любое историческое событие уникально и неповторимо, впрочем, как и любое природное явление (например, Лиссабонское землетрясение или памятное извержение Везувия в 79 г. н. э.), но форма, в которой оно осуществилось, позволяет его объединить с рядом других схожих явлений в один тип (падение государства, извержение вулкана, землетрясение). Типичность, в указанном смысле, исторических и социальных явлений и означает их повторяемость. А так как «качественного различия между физическим и историческим процессами как предметами изучения» нет, то объективные общенаучные методы вполне могут применяться в социологии, ориентированной на изучение не исторически уникального, а типичного: «...падение государств; это явление, понимая это выражение как родовое, общее название, повторялось не раз... и нет решительно никакого основания думать, что невозможно открыть <эмпирический> закон, устанавливающий связь между известным или известными общественными явлениями и падением государств»51. Следовательно, возражает Южаков г. Миртову52, нет и никаких оснований говорить о принципиальном различии в методологии естественных и социальных наук. Не является доводом в пользу такого различия и указание на особенности и специфику познающего субъекта53. Поскольку «логические приемы мышления и психологические явления восприятия однородны у всего человечества», то «верное [т. е. истинное] для одних будет верно и для других или, по крайней мере, допускает поверку другими [курсив мой—Я.О.]»54 (при условии, конечно, что эти другие обладают необходимыми для проверки знаниями и навыками)55. Научны лишь верифицируемые выводы и утверждения, полученные в результате «критических исследований» и анализа, тогда как к выводам, опирающимся на субъективные оценки, здравый смысл и «мнение людей, конечно, весьма почтенных, но вовсе не ученых»56, процедура верификации не применима, и потому их научный статус более чем сомнителен.

Иной аргументации в пользу методологической специфики социальных наук придерживался Н.К. Михайловский. Специфика социальных явлений заключается, по его мнению, в том, что они не только причинно обусловлены, но, будучи сопряжены с деятельностью человека, це- лгсообразны. Причем, цитирует его Южаков, «различие это до того важно и существенно, что само по себе намекает на необходимость применения различных методов к двум великим областям человеческого ведения»57. И так как цель — это нечто желаемое, приятное, должное, то в оценке общественных явлений категории желательного и нежелательного, полезного и вредного, должного и безнравственного так же необходимы и разумны, как и категории истинного и ложного. Более того, различаются не только сами явления природные и социальные, но и отношение исследователей к ним как к объектам изучения. Исследователь ведь тоже человек, и как таковой имеет свои цели, свои представления о том, что желательно, приятно, полезно. В силу этого обстоятельства он может оценивать общественные явления не иначе, как только субъективно, т. е. с позиции собственных предпочтений, понятий о должном, симпатий и антипатий. Этот оценочный, или нравственный, как называет его Михайловский, элемент, составляющий особую разновидность предвзятого мнения и проявляющийся в сочувствии или осуждении тех или социальных явлений, поступков и действий людей, исторических событий, неизбежно присутствует в любом социологическом исследовании и влияет на его результаты.

Южаков возражает Михайловскому: «Само по себе существование целей... не может служить причиною неприложимости объективного метода к построению социальной науки, к установлению законов общественного развития»58 и не предполагает введения «какого-либо особого элемента в процесс исследования, изменяющего существенно метод»59. Целе- и законосообразность социальных явлений — эти категории тесно связаны друг с другом. Цель как отличительный признак общественного процесса представляет собой не нечто особенное для каждого члена общества, исключительно для него желательное, а нечто общежелательное и общеполезное, преследуемое всеми индивидами, всем человечеством из поколения в поколение, «хотя бы и бесконечно разнообразными путями»60.

Что же касается нравственного элемента, то факт его присутствия в социологическом исследовании тоже не может считаться аргументом в пользу специфики методологии социальных наук. Нравственность, в понимании Южакова, есть приспособление жизни к условиям социального существования, т. е. установление соответствия между личными наклонностями и чувствами членов общества, с одной стороны, и требованиями сохранения и поддержания жизнеспособности социального целого — с другой. Соответственно, нравственный элемент можно определить как основы, на которых держится общество, как сущность отношений личностей друг к другу и к обществу. Таким образом, введение этого элемента в социологическое исследование, которое якобы возможно только посредством субъективного метода, заключается в принятии ученым теоретического постулата, гласящего «что общество основано на личностях и что развитие общества совершается не иначе, как личностями, чрез личности и в личностях [курсив мой — Н.О.]»62, и в определении того, какое влияние изучаемое явления оказывает на общественную среду — культуру — и «на созидателей этой среды, на те общественные атомы, чрез которые единственно и могли возникнуть наблюдаемые им изменения общественной среды»63. Признание истинности указанного постулата свидетельствует о высоте нравственного развития социолога и о его профпригодности, так как без «достаточно высокого нравственного уровня исследователь не может разглядеть нравственного элемента»64 и осознать роль личностей в протекании со циальных процессов. Впрочем, ни принятие данного постулата, ни построение исходя из него теоретической модели социального явления не требует от него применения каких-то особенных приемов исследования или иных методов, кроме общенаучных объективных.

«Ошибка субъективистов, — резюмирует Южаков, — заключалась в том, что они теоремы социологии приняли за теоремы логики и доктрину, долженствующую влиять на содержание науки, объявили методологическим критерием [курсив автора). Собственно говоря, такая постановка вопроса есть сама по себе уже отрицание социологии как особой науки и отождествление ее с политикой»65, где оценочные суждения относительно желательности или вредности, нравственности или безнравственности происходящих событий вполне уместны. Отсюда вывод: и Лавров, и Михайловский были не правы, обосновывая применение в социологии особого метода, но они были абсолютно правы, указывая на громадное значение нравственной доктрины в социологии. Кстати сказать, «с правильностью... взгляда, высказанного относительно субъективного метода Южаковым» впоследствии соглашался Н.И. Кареев66. Он оказался чуть ли не единственным, кто еще при жизни автора «Социологических этюдов» поддержал его в методологическом споре с субъективистами67.

Если методология оказалась наиболее уязвимым местом в теоретических построениях приверженцев субъективного метода, то их несомненными заслугами, по мнению Сергея Николаевича, следовало считать: 1) акцентирование внимания на проблеме личностного (субъективного) фактора в жизни общества, и 2) артикуляцию проблемы зависимости общественного прогресса от уровня развития нравственного начала у его членов. В признании основополагающей важности этих проблем для социологии и в стремлении решить их Южаков видел свой вклад в продолжение теоретической традиции субъективной школы, которую он предпочитал именовать школой этико-социологической. Только решаться означенные проблемы, на его взгляд, должны были не методологически, не созданием нового метода, а путем построения адекватных объяснительных моделей изучаемых явлений, учитывающих влияние фактора деятельности личностей. Проблему субъективного фактора Южаков предлагал решать посредством введения фактора «активность» в качестве первичного социального фактора. Предложенное им решение второй проблемы заключалось в построения теоретической модели социальной эволюции, предусматривающей различные, а не только прогрессивный, пути развития общества в зависимости от типа проявляемой его членами активности.

Выступление автора «Социологических этюдов» в адрес адептов субъективного метода не осталось ими незамеченным. Первым отреагировал г. Миртов, направив «Письмо в редакцию “Знания”» с указанием «тех аргументов, которые действительно имеет за себя субъективность в социологии»68. Чуть более чем через год в январской и мартовской книжках «Отечественных записок» за 1875 г. свои возражения критику субъективного метода высказал Н.К. Михайловский69. Основной пафос обеих ответных статей сводился к следующему: специфика методологии социологической науки обусловлена особенностями предмета изучения, свойствами познающего субъекта, а также тесной связью социологии отвлеченной, теоретической, с социологией практической, т. е. с политикой. Последний аргумент, лишь вскользь упоминавшийся в подцензурных публикациях, был на самом деле основным в арсенале защитников субъективного метода. Помимо научного изучения какого-либо социального явления и оценивания степени его исторической важности, желательности и т. д., применение данного метода предполагало посильное участие ученого в осуществлении социальных изменений, направленных на реализацию общественных форм, признанных идеальными, желательными, должными. Доказывая неприменимость или ограниченную применимость объективных общенаучных методов в социальных науках, приверженцы субъективистской методологии фактически оправдывали политическую активность ученого при условии, конечно, что отстаиваемый им идеал «прогрессивен». Субъективизм как научная методология был не отделим от волюнтаристической, по сути, трактовки исторического процесса. Отрицание законосообразности социальных явлений вкупе с постулированием их производного от потребностей, целей и активности индивидов характера использовались адептами субъективизма в социологии в качестве «научного» обоснования необходимости сознательного и целенаправленного вмешательства ученого-социо- лога в процесс общественных преобразований на правах эксперта и/или вождя. Именно отношение к политической предвзятости человека науки и его роли в жизни общества можно считать основным пунктом расхождений между Южаковым и его оппонентами, вдохновляемыми, по меткому выражению Л. Слонимского, «не научно-теоретическими, а глубоко-практическими целями и стремлениями»70. То, что первый счи тал недопустимым для добросовестного ученого, в отличие от политического деятеля или политического обозревателя, последние объявляли его долгом. В противоположность критикуемым им «субъективистам», Сергей Николаевич полагал, что социальный прогресс обеспечивает активность, соответствующая законам общественного функционирования и развития, а не активность, продиктованная нравственными идеалами развитого меньшинства. Установление этих законов — задача ученого; следование этим законам в своей повседневной, профессиональной, политической и т. д. деятельности — вопрос личного выбора каждого человека, обусловленного степенью развитости у него нравственного начала и его отношением к судьбам родной страны и народа.

Другой вопрос, как и исходя из чего Южаков толковал содержание законов, управляющих жизнью общественного агрегата и, соответственно, определял критерий и направленность его прогресса. Справедливости ради надо сказать, что вся его социологическая концепция представляет собой не что иное, как научное обоснование разделяемых им представлений о нормальном (т. е. должном) типе социальных отношений. Активное использование данных статистики, математические вычисления (правда, весьма примитивные), ссылки на последние научные достижения и наукообразная лексика, присутствующие в социологических текстах Южакова, не должны вводить в заблуждение. При их внимательном прочтении нельзя не заметить, что автор доказывает истинность желательного (например, огромный экономический потенциал крестьянской общины или непременное устранение дефицита жизненно важных ресурсов, порождающего борьбу за существование в обществе) и опровергает для него как для гражданина неприемлемое (например, неотвратимость развития капитализма в России или мальтузианскую теорию народонаселения71). В своих научных изысканиях он придерживался иной, отличной от декларируемой (см. выше), логики исследования: собранные и представленные доказательства должны были продемонстрировать истинность выводов и утверждений, уже изначально признанных таковыми. Подлинным источником таких выводов и утверждений оказывалось не проведенное исследование, как об этом объявлялось в тексте, а личное мировоззрение ученого и его представления о должном общественном устройстве. Впрочем, реально практикуемую Южа- ковым исследовательскую логику можно считать явлением типичным не только для российской дореволюционной социологии, но и для европейской социальной науки XIX в. «Правильно» подобранные доказательства превращали желаемое в научный факт, а социальный идеал — в социологический закон. Так в чем же заключался социальный идеал Сергея Николаевича, и как он доказывал его законосообразность?