Бессознательное, время, память

Совершенно очевидно, что психоаналитическая трактовка «бессознательного » должна каким-то образом справиться с различием, существующим между ней и вышеупомянутым третьим значением «сознания» (или «сознательного») — тем, что мы обозначили как дискурсивное сознание.

Дискурсивное сознание есть способность артикулировать или выражать происходящее с помощью слов. Термин «бессознательное », в том виде, в котором он используется в психоанализе, означает нечто противоположное — неспособность артикулировано высказать побудительные причины тех или иных действий.
Для того чтобы развить наши представления о «бессознательном », необходимо сказать несколько слов о памяти, ибо память и язык очевидно связаны между собой. Мы полагаем, что «бессознательное» можно объяснить только посредством обращения к памяти, а это в свою очередь требует тщательного исследования того, что представляет собой последняя. И здесь мы снова сталкиваемся с проблемами теоретического осмысления времени, значение которых подчеркивалось нами ранее. На первый взгляд может показаться, что память имеет отношение только к минувшим дням — прошлому опыту, следы которого каким-то образом зафиксировались в организме. В таком случае человеческая деятельность разворачивается в пространстве настоящего, а воспоминания о прошлом привлекаются, когда они необходимы или желательны. Несостоятельность подобного подхода обнаруживается при попытке рефлексии того, что представляет собой настоящий момент. «Настоящее » не может быть выражено словами или представлено в письменном виде, не «растворяясь» в прошлом. Если время есть не последовательный ряд «текущих моментов », а «непосредственное присутствие »(в том смысле, в котором его понимал Хайдеггер), то память есть аспект присутствия. Можно предположить, что память, кроме всего прочего, есть инструмент воспоминаний или средство активизации прошлого — способ восстановления, извлечения или «вспоминания » необходимой информации. Эта точ
ка зрения определенно согласуется с представлением, согласно которому между прошлым и будущим имеется четкая граница, а память является средством воскрешения прошлого в настоящем. Однако если это не так, то определение памяти как воспоминания о прошедших событий теряет свою убедительность. Название, предложенное Прустом, следует воспринимать как иронический комментарий по поводу такого рода примитивных взглядов и представлений. Совершенно очевидно, что способность вспоминать (или воскрешать события ушедших дней) имеет отношение к памяти, но никоим образом не определяет ее содержания.
Основываясь на вышеизложенном, можно с уверенностью заключить, что память тесным образом связана с восприятием, или перцепцией. Весьма интересно, на наш взгляд, что теории восприятия имеют тенденцию склоняться либо к субъективизму, либо к объективизму. Одна точка зрения, соответствующая квазикантианской традиции, отводит основополагающую роль в формировании действительности воспринимающему субъекту как преобразователю того, что в противном случае было бы бесформенной пустотой [7]. Вторая, противоположная точка зрения заключается в том, что перцепция организуется предзаданным объективным миром [8]. Попытки преодолеть это расхождение привели к осознанию особого значения пространственно-временных характеристик восприятия. Точно так же, как намерения, мотивы и пр., восприятие не дискретно, но представляет собой поток деятельности, интегрированый с движением тела во времени и пространстве. Перцепция организуется посредством опережающих структур (структур антиципации по Отто Зельцу — Пер.), позволяющих воспринимать поступающую информацию, одновременно перерабатывая уже поступившую; в норме она связана с постоянным (даже во время отдыха) движением глаз и, как правило, головы. Опережающие структуры перцепции являются «посредником, благодаря которому прошлое воздействует на будущее » и который «идентичен основным механизмам памяти »[9]. Ключом к пониманию восприятия вообще вполне могло бы оказаться осязание, или тактильная чувствительность, считающаяся наиболее простым и, конечно же, наименее изучен
ным чувством. Эта чувствительность не связана с каким-либо специализированным органом чувств или отделом нервной системы (как, например, зрение) и представляет собой самоочевидный элемент движения тела в контексте его деятельности. Далее, характерной чертой большей части исследований восприятия является изучение различных ощущений в отрыве друг от друга, т. е. каждый раз анализируется какой- либо один вид чувствительности [10]. Искусственность подобного подхода становится очевидной при самом беглом рассмотрении человеческого поведения в любых ситуациях повседневной жизни.
Таким образом, восприятие связано с неразрывной целостностью пространства-времени, активно организуемой воспринимающим субъектом. Основным ориентиром должно быть не отдельное ощущение и не рефлексирующий субъект, но тело в его взаимодействии с материальным и социальным миром. Перцепция основана на неврологических структурах, посредством которых воспроизводятся непрерывность и преемственность человеческого опыта. Это воспроизводство неотъемлемо включено в рефлексивный контроль деятельности. Бессмысленно отрицать, что способность к восприятию присутствует уже у младенца. Иными словами, у него сформированы не только сами органы чувств, но и неврологические структуры, позволяющие ему реагировать на окружающую среду с некоторой, пусть еще примитивной избирательностью. Есть масса сведений о том, что грудные дети поворачивают голову по направлению к источнику звука, следят глазами за движущимися предметами и тянутся к ним ручками, а такое поведение, несомненно, требует интеграции чувств [11]. Новорожденный ребенок способен оценивать временной интервал между слуховыми сигналами в двух ушах и поворачивать голову в ту или другую сторону соответственно. Конечно, при дальнейшем психомоторном развитии подобные реакции становятся более точными, и лишь по прошествии длительного времени дети научаются формировать абстракции, т. е. понятия о тех объектах, которые они не воспринимают непосредственно. Совершенно очевидно, что назвать или определить объект не значит просто «приклеить ярлык » к явлению с уже известными свойствами. Назвать что-либо правильно — значит быть способным правильно об этом говорить, т. е. типизировать свойства называемого объекта, отнеся его к классу объектов с об
щими свойствами, отличающими их от объектов других классов [12]. В этой связи стоит рассмотреть положительные и отрицательные стороны гибсоновского понятия «возможность ». Согласно Дж. Гибсону (Gibson), все возможные действия, применимые в отношении объекта (т. е. предопределенные его свойствами), могут быть восприняты непосредственно. В этом взгляде подчеркивается практический характер восприятия, но не выявляется его связь с процессом образования понятий, который, вероятно, должен иметь культурную специфику.
Если рассматривать перцепцию как совокупность механизмов, обеспечивающих непрерывность и преемственность человеческого опыта, которые формируются и формируют движения тела в контекстах его поведения, возможно понять значимость избирательного внимания в повседневной деятельности. В любой ситуации происходит много событий, которые остаются незамеченными. Почему это происходит? Обычно это объясняется тем, что человек попросту «отфильтровывает» ненужную ему информацию. Но подобный процесс должен быть активным, а посему это объяснение ошибочно. Избирательность играет положительную, а не отрицательную роль, символизируя активную позицию человека в окружающей среде. Рассмотрим эксперимент, вызвавший в свое время немало споров [13]. Участникам предлагалось одновременно прослушать две магнитофонные записи разного содержания, которые звучали, соответственно, в разных наушниках с одинаковой громкостью. Необходимо было услышать только одну определенную запись и в точности повторить ее. Все участники не только великолепно справились с заданием, но вообще «не слышали » вторую запись. Этот эксперимент интересен нам постольку, поскольку отражает тактику поведения индивидов в ситуациях соприсутствия с другими людьми, когда одновременно ведутся несколько разговоров. Результаты были объяснены наличием так назы- ваемых негативных информационных фильтров[14], блокирующих ненужную информацию на пути к высшим корковым центрам; было предположено, что этот процесс контролируют определенные механизмы нервной системы. Подобные теории не только рассматривают индивида как пассивного «получателя » информации, но и совершенно бездоказательно разобщают восприятие и память: считается, что в процессе восприятия чего- либо в любой данный момент многое из воспринятого «блокируется », т. е. быстро «забывается »[15]. Американский психо- Устроение общества

лог Ульрих Найссер (Neisser) пишет, что предполагалось, будто через миллисекунды после регистрации употребление информации зависит уже не от восприятия, а от памяти. Однако такой взгляд не привлекает умозрительно и не правдоподобен эмпирически. Если рассматривать восприятие как то, что субъекты делают, т. е. как часть их активности в пространстве и времени, то нет необходимости предполагать наличие каких-либо блокирующих механизмов вообще.
Организмы активны: они делают одно и не делают другое. Для того, чтобы сорвать одно яблоко, вовсе не обязательно «блокировать» восприятие остальных плодов; достаточно просто не трогать их. На примере сбора яблок можно долго рассуждать о том, как возникает решение выбрать конкретное яблоко, как оно достается и т. п., однако, мы не сможем установить, почему мы не срываем те яблоки, которые нам не нравятся [16].
Если «настоящее » не оторвано от потока деятельности, со              то «память » не может быть ничем иным как способом опи-
сания человеческой способности знать. Если память не обо- L-              значает «прошлый опыт », то и сознание (в любом из трех
вышеупомянутых значений) не характеризует «настоящее ». То,что человек «осознает», не может быть зафиксировано в определенной точке времени. Поэтому нам необходимо различать сознание как чувственное восприятие (первый и самый общий смысл «сознания »), память как конституиро- вание сознания во времени и вспоминание как способ повторения прошлых опытов в фокусе непрерывной целостности человеческой деятельности. Если память соотносится со свойственной человеческому опыту властью над временем, то дискурсивное и практическое сознание касается психологических механизмов вспоминания, используемых в контекстах деятельности. Дискурсивное сознание связано с теми формами вспоминания, которые возможно выразить вербально. Практическое сознание включает вспоминания, к которым субъект имеет доступ в процессе действия, не будучи способным выразить то, что он или она таким образом «знают». Бессознательное же относится к тем видам вспоминания, к которым нет прямого доступа вследствие того, что рефлексивный контроль и особенно дискурсивное

сознание создают своего рода негативный барьер, препятствующий их непосредственному выходу. Этот барьер имеет двойственную природу. Во-первых, формирование базисной системы безопасности, «канализирующей » или конт-              ^
ролирующей уровень тревожности, на основе первого опыта              о
младенца происходит на долингвистическом этапе, вслед-              J
ствие чего, вероятно, этот опыт остается «за пределами »              f
дискурсивного сознания. Во-вторых, бессознательное со-              ®
держит вытеснения, что само по себе не допускает дискур-              ^
сивной формулировки его содержания.              Я
В общем и целом наше употребление понятий «созна-
ние » и «бессознательное » соответствует взглядам Фрейда.              g
J= s
Однако утверждая, что большинство повседневных действий не имеют в основе своей непосредственной мотивации, мы              §
ставим под сомнение саму модель мотивации, которой он при-              J
держивался. По Фрейду, все то, что человек делает или про-              j
износит, носит целенаправленный характер, в том числе, на-              w
пример, и очевидные «ляпы»,такиекакоговоркиилиобмол-              ^
вки. Фрейд стремился доказать, что «случайные » явления              о
фактически происходят из бессознательных мотивов, и дей-              ?
ствительно преуспел в этом. Однако в идее, что каждое дей-              н
ствие целенаправленно, т. е. имеет под собой определенный              I
мотив, смысла не больше, чем в утверждении, согласно которому деятельность состоит из цепи совокупных намерений или причин. Логический изъян заключается в упрощенном взгляде на саму природу человеческой деятельности. С нашей точки зрения, деятельность не есть простая совокупность действий, хотя именно такое понимание неизбежно следует              W
из преимущественной концентрации Фрейда на отграничен-              ^
ных «сегментах» поведения (невротических симптомах). Вме-              ё />сто того чтобы предполагать, что каждый «поступок » имеет              ^
свой «мотив », необходимо осознать процессуальный характер «мотивации »(т. е. наличие постоянного рефлексивного              lt;
контроля за поведением и его контекстами. — Пер.). Это зна- чит, что бессознательное лишь изредка подключается к реф-              §
лексивному контролю, и такое взаимодействие зависит не              ^
только от внутриличностных психологических механизмов              0
индивидуального актора, но опосредовано социальными от- ношениями людей в повседневной жизни.              л
Немного уточнив это положение, мы наметим переход              |js
к тому, что будет обсуждаться в следующих главах. Основ-              ^

ные позиции таковы. Повседневная жизнь — в большей или меньшей степени, зависящей от особенностей контекста и специфики индивидуальной личности, — подразумевает наличие системы онтологической безопасности, выражающей независимость (автономность) контроля за действиями человека в рамках предсказуемого хода событий. Психологические истоки онтологической безопасности следует искать в базисных механизмах контроля тревожности (это хорошо показал Эриксон, чьи идеи мы обсудим ниже) — иерархически упорядоченных компонентах личности. Формирование чувства доверия к другим как наиболее глубокого элемента этой системы происходит на основе предсказуемых и заботливых действий по уходу, связанных с фигурами родителей. Младенец рано начинает оказывать доверие и доверять. Обретая все большую автономность, он осваивает «механизмы защиты »(Гофман), обеспечивающие обоюдный характер доверия (вежливость, тактичность и т. п.). Система онтологической безопасности охраняется этими механизмами, но основывается не столько на них, сколько на предсказуемости происходящих событий, нарушаемой в критических ситуациях. Увеличение уровня тревожности, не сдерживаемой базисной системой безопасности, и есть, таким образом, специфическая черта критических ситуаций.
Критическая оценка фрейдовского подхода к определению деятельности и понятия «самость » позволяет сделать несколько выводов. «I» есть основная структура рефлексивного контроля деятельности, однако ее невозможно определить ни через деятеля, ни через «самость» (self); в отличие от «самости», «I» не имеет своего собственного образа. Под «субъектом деятельности »(agent или actor) мы понимаем личность, соотнесенную с телом, которое имеет пространственно-временные характеристики. Вместе с тем, «самость » не есть самостоятельный мини-субъект действия, «функционирующий » внутри индивида. «Самость » представляет собой сумму тех форм вспоминания, посредством которых человек осознает, «что » стоит у истоков его деятельности. Таким образом, субъект сам наделяет свою «самость » свойствами деятельности. Именно поэтому «самость », тело и память тесно взаимосвязаны.

Эриксон: тревожность и доверие
К изучению бессознательных элементов человеческого поведения весьма часто подходят с позиций объективизма. Все дело в том, что такая позиция (как и многие другие способы теоретически обосновать бессознательное) не отводит рефлексивному контролю сколько-нибудь существенной роли в организации человеческой деятельности, действительные истоки которой находятся где-то в другом месте. Нам предстоит рассмотреть ряд положений, касающихся бессознательного и социальных взаимодействий, не поддавшись при этом искушению последовать версиям структурного психоанализа (в первую очередь психоанализа Жака Лакана (Lacan), которые столь модны сегодня в определенных кругах. Хотя работы Лакана бесспорно интересны, сама его концепция субъекта, по нашему мнению, несостоятельна и отчасти напоминает «структурный марксизм» [17]. Лакан — один из главных противников того направления в психоанализе, которое именуется «эго-психологией». Его полемику с Салливаном (Sullivan), Хорни (Ногпеу), Эриксоном, Кардинером (Cardiner) и другими эго-психологами можно считать достаточно успешной, учитывая тот факт, что сегодня они практически ушли в тень. Полагая, однако, что работы упомянутых авторов совершенно не утратили своего значения, мы будем неоднократно обращаться к ним.
С начала нашего века психоаналитическая теория (в той же мере, что и марксизм) изобиловала как «критическими » и «ревизионистскими» подходами, так и попытками сохранить ортодоксальное учение. Что касается эго-психологии, то она развивалась на базе двух принципиальных направлений, разрабатывающих и пересматривающих «классические » постулаты Фрейда. Первое из них связано с именем Анны Фрейд, следуя за которой, эго-психологи убедительно доказывают, что результатом чрезмерной фрейдовской поглощенности «вытеснением» и «бессознательным»становится недооценка когнитивных, рациональных составляющих человеческого поведения. Социальные аналитики и в особенности антропологи, представляющие другое направление, показывают в своих работах все разнообразие способов человеческого поведения в обществе. Сколь бы ни были важ
ны культурологические изыскания Фрейда, они так или иначе связаны с эволюционизмом, которым проникнута антропология девятнадцатого века. Осознать разнообразие моделей поведения в обществе — значит принять и разнообразие форм организации семьи, а следовательно, и способов ранней социализации. Вот этими идеями и проникнута эгопсихология: существенные отклонения от традиционного психоанализа здесь очевидны, но они вовсе не ведут к культурологическому релятивизму, есть процессы, одинаковые для представителей любых человеческих обществ. В своей книге «Детство и общество» Эриксон сформулировал это следующим образом:
Современный психоанализ занимается изучением эго, ...смещает акцент с концентрации на изучении условий, притупляющих и искажающих эго конкретного человека, на изучение корней эго в социальной организации...

Продолжительное детство делает человека в техническом и умственном отношениях виртуозом, но и оставляет в нем пожизненный осадок эмоциональной незрелости[**] [18].
На наш взгляд, Эриксон и Салливан являются самыми значительными фигурами среди исследователей, которые, сохранив определенные универсальные принципы фрейдовской теории стадий психосексуального развития, одновременно признали и достижения, сделанные в рамках социальных наук. Их идеями, конечно, не без критической оценки, нам еще предстоит руководствоваться в дальнейшем изложении. Основываясь на клинических и культурологических исследованиях, Эриксон выделил стадии развития личности с младенчества до зрелости. Его трактовка природы мотивации и развития умственных способностей ребенка чрезвычайно убедительна. Однако, на наш взгляд, он недостаточно ясно обозначил тот переломный период, когда овладение языком способствует осознанию ребенком своей индивидуальности (что показал Хомский (Chomsky)), и результаты которого налицо, а истоки далеко не очевидны.

В любом обществе главенствующую роль в раннем развитии ребенка играет его (как правило, родная) мать. Начальные этапы развития личности связаны с удовлетворением потребностей и снятием напряжений, обусловленных физиологическими свойствами организма. Очевидно, что фрейдовская трактовка этих явлений страдает излишним детерминизмом, а объяснение их различий (между обществами и внутри одного конкретного общества) предполагает куда более гибкий подход. Можно сказать, что формирование бессознательного зависит от самых ранних контактов ребенка с матерью, и понятие «двигательная активность ребенка » имеет совсем не тот смысл, что «действие » взрослого. Вслед за Эриксоном мы выделим три последовательно сменяющих друг друга стадии, или ядерных конфликта, с разрешением которых связана трансформация тела в своего рода инструмент или проводник деятельности в окружающем мире. Первый конфликт — «базисное доверие » против «базисного недоверия». Младенец представляет собой пучок импульсов, реализующих определенные генетически заложенные гомеостатические механизмы адаптации к условиям внешней (чуждой новорожденному) среды; действия матери обеспечивают уход и защиту. «Доверие »(здесь — характерная черта личности) понимается как психологически «связанное » пространство-время и возникает благодаря осознанию того факта, что отсутствие не означает «дезертирства» или покинутости. Источник психологических реакций на присутствие или отсутствие находится в теле, телесных потребностях, способах их удовлетворения и контроля.
Эриксон пишет: «Первым социальным достижением младенца в то время оказывается его готовность без особой тревоги или гнева переносить исчезновение матери из поля зрения, поскольку она стала для него и внутренней уверенностью, и внешней предсказуемостью. Предсказуемость, непрерывность и тождественность обеспечивают «зачаточное чувство эго-идентичности, зависящее... от «понимания » того, что существует внутренняя популяция хранимых в памяти и предвосхищаемых ощущений и образов, которые прочно увязаны с внешней популяцией знакомых и предсказуемых вещей и людей» [19]. То, что называется доверием (trust), соответствует здесь уверенности (confidence) и с
самого начала предполагает наличие взаимности; говоря об уверенности, мы имеем в виду зарождающееся у младенца ощущение собственной надежности, связанное с обобщенным распространением доверия на других. Конечно, формирование чувства доверия не происходит бесконфликтно. Как раз наоборот, доверие противопоставляется и противоборствует с базисной тревожностью, попытки контролировать которую и являются наиболее общим мотивационным источником человеческого поведения. Общение с матерью, плохо это или хорошо, неизбежно сказывается на всем дальнейшем развитии ребенка. В своей заботе о малыше мать играет роль «обобщенного другого », включая ребенка в некий прототип социальных отношений с их нормами, требованиями и санкциями. Отсутствие и тревожность компенсируются соприсутствием и доверием, при этом у ребенка формируется понимание запрещенного и дозволенного, на котором, собственно говоря, и построено все многообразие взаимодействий человека с обществом. Это осознание расширяется и закрепляется по мере увеличения автономии маленького человека, связанной с умением владеть своим телом как проводником собственной деятельности и существенно меняющейся в период овладевания языком. В зависимости от тех или иных ситуаций любой человек имеет право дистанцироваться от других, оберегая уединенность своего тела и целостность (integrity) собственной «самости». Однако «самость» несет и определенные социальные обязательства, связанные с необходимостью признавать и уважать потребности других. Ребенок пока не разбирается в этих тонкостях, не способен он и демонстрировать (посредством мимики) свои чувства к другим. Беккер (Becker) утверждает, что выражение лица есть «позитивное чувство собственной душевности и сердечности, обращенное в мир для рассмотрения, а, возможно, и саботажа другими» [20].
Конфликт «доверие против недоверия», на котором основываются все способы снятия напряжений, организован вокруг механизмов проекции и интроекции. По Фрейду, ин- троекция есть приписывание себе внешней добродетели и внутренней уверенности, а проекция — приписывание другим внутреннего зла [21]. Эти механизмы связаны с идентификацией; в дальнейшем на них накладываются более зрелые структуры психики, но в критической ситуации проек
ция и интроекция обнаруживают себя вновь. По мере физического развития тела психика ребенка вступает в новый возрастной этап. Эриксон считает, что фрейдовская трактовка этого процесса как чередования зон наслаждения не совсем удачна, хотя фиксации либидо на какой-либо из этих зон иногда и происходят. «Удержание» (holding on) и «отпускание »(letting go) применимы к контролю над испражнениями, но связаны главным образом с движениями конечностей. Удержание и отпускание — поведенческие корреляты ядерного конфликта этой стадии, конфликта «автономия против стыда и сомнения ». В конечном счете и первый, и второй конфликты, находящиеся в достаточно напряженных отношениях, могут разрешаться как в мягкой и доброжелательной, так и во враждебной или разрушительной форме. Поэтому удержание может принять характер либо жестокого самопоглощения, либо заботы (иметь и сохранять), выражающей личную автономию. Аналогичным образом, отпускание может стать разрушительным высвобождением агрессии или безразличным «пусть все идет своей чередой». Здесь необходимо подчеркнуть различие, существующее, на наш взгляд, между понятиями «стыд » и «вина ». Вслед за Фрейдом многие психоаналитики связывают стыд исключительно со страхом обнажения гениталий. Такая трактовка обращает наше внимание на аспект тревожности, связанный с внешним «обликом» человека, большое значение которому, как мы увидим далее, придавал Гофман. Очевидно, однако, что чувство стыда — феномен куда более широкий [22].
Насколько у человека выражено чувство стыда или сомнения в себе, можно понять по частоте употребления в обычном разговоре терминов «стыд» и аналогичных ему — «униженность», «оскорбленность» и т. п. Вряд ли можно согласиться с тем, что чувство вины «лично », сокровенно, а стыд — «публичен ». Стыд подрывает самоуважение и, очевидно, тесно связан с более мягким опытом «смущения »(или «замешательства »). Стыд и смущение образуются на стыке запрещенного и дозволенного вследствие «разоблачения» попытки что-либо сделать. В отличие от «вины», «стыд » и «смущение » относятся к обеим контактирующим сторонам, т. е. могут ощущаться человеком по поводу как своего, так и чужого поведения. Мы можем стыдиться или испытывать

смущение в отношении самих себя и собственных поступков, но также и по поводу кого-либо другого. Вот здесь и обнаруживается разница между этими эмоциями. Стыдиться поведения другого индивида — значит ощущать некую взаимосвязь с ним или даже ответственность за него. Смущение за кого-то есть противоположность безразличию, т. е. определенное соучастие и расположение к тому, кто оказался излишне «раскрытым» перед другими.
В свете рассуждений Гофмана, анализирующего аналогичные ситуации, особенно интересно отметить, что Эриксон связывает стыд у ребенка (имеющий ощутимые остаточные явления в системе безопасности взрослого) с положением тела и осознанием его «передних »(«фронт ») и «задних »(«тыл ») планов. Фрейдовская теория анальной задержки приобретает здесь намного более социализированную форму. Зоны «переднего» и «заднего» планов, в контексте которых происходят социальные взаимодействия, возможно, напрямую —              связаны с первичным опытом регионализации тела. Защищен
ность «фронта » при взаимодействии с обществом позволяет со              избежать тревожности, связанной с ощущением стыда, а стыд
^              и смущение возникают вследствие потери этой защищенное-
L.              ти. Тыльная сторона тела (behind) имеет для ребенка совер
шенно особое значение (the behind):
...это неизвестный континент маленького человека, область тела, где могут магически властвовать и куда могут lt;lt;с боем» вторгаться те, кто обычно стремится уменьшить право малыша на автономию... Поэтому исход этой стадии решающим образом зависит от соотношения любви и ненависти, сотрудничества и своеволия, свободы самовыражения и ее подавления.
Из чувства самоконтроля, как свободы распоряжаться собой без утраты самоуважения, берет начало прочное чувство доброжелательности, готовности к действию и гордости своими достижениями; из ощущения утраты свободы распоряжаться собой и ощущения чужого сверхконтроля происходит устойчивая склонность к сомнению и стыду [23].
На следующей стадии, приходящейся на период бурного языкового развития, с наибольшей очевидностью проявля-

ется конфликт «инициатива против чувства вины ». Это эдипова стадия, которая, сколь бы сложной она ни была, является критическим этапом психологического развития человека. В сфере телесного она характеризуется способностью
держаться и передвигаться в вертикальном положении и раз-
витием инфантильной сексуальности. В плане дальнейшего
развития личности главная роль отводится подавлению ран-
ней привязанности к матери (как девочек, так и мальчиков),
обусловленному значительным скачком в языковом разви- тии. Вэто время ребенок начинает проявлять инициативу,
обретая внутренний контроль, необходимый ему при пере-
ходе от непосредственного контекста семьи (постоянного
присутствия своих родителей) к самостоятельности и отно-
шениям на равных. Все это, однако, приобретается ценой
подавления, которое в ряде случаев может вести к повыше-
нию уровня тревожности, происходящей из чувства вины.
...Именно здесь ребенок навсегда становится разде-
лившимся внутри себя. Фрагменты инстинкта, кото-
рые до этого кризиса усиливали рост его детского тела и разума, теперь оказываются разделенными на
детский набор, навсегда сохраняющий изобилие по-              1
тенциалов роста, и родительский набор, поддерживающий и усиливающий самоконтроль, самоуправление и самонаказание [24].
При рассмотрении этих стадий мы обнаруживаем прогрессирующее стремление ребенка к автономии, на которой
как раз и основана сама возможность осуществления реф- лексивного контроля или мониторинга деятельности. Вмес-
те с тем подобная «автономия » не предполагает наличия
барьера для стимулов, которые провоцируют тревожность, и не обозначает способов ее контроля, характерных для
системы безопасности взрослой личности. Мотивационные
компоненты ребенка и взрослого определяются стремлени-
ем избежать тревожность и защитить самоуважение от «пе-
реполнения » стыдом и чувством вины. Можно сказать, что
механизмы системы безопасности остаются на бессознатель-
ном уровне, так как они долингвистичны, несмотря на то,
что эдипова фаза и есть тот самый период, когда ребенок научается определять себя как «Я».              §

		Инициатива против чувства вины
	Автономия против стыда н сомнения
Базисное доверие против недоверия

III локомоторногенитальная стадия
II мышечно-анальная стадия I орально-сенсорная стадия

Рис. 5

Из рис. 5 видно, что наличие сменяющих друг друга стадий предполагает различные соотношения и комбинации телесного и психического в их зависимости и независимости друг от друга. Если бы наша задача состояла в анализе индивидуальных различий, мы обратились бы к пустым ячейкам, заполняющимся по мере того, как в организацию человеческого поведения включаются те или иные фиксации детского возраста или формы регрессии.
Исследования развития ребенка достаточно аргументированно доказывают, что формирование способностей к автономной деятельности тесным образом связано с осознанием других как субъектов действия. Различают три основных этапа формирования представлений о деятельности, соответствующих стадиям, описанным Эриксоном. Первый — распознавание того, что называется «простым действием », из которого следует, что другие могут вмешиваться в ход событий, изменяя их [25]. Осознание ребенком своего тела как источника деятельности происходит одновременно с приписыванием этих свойств телам других. Реакции младенцев самого раннего возраста при взаимодействии с «похожими на субъект деятельности » другими различны, хотя аспекты поведения фигур, вызывающих реакцию, относительно просты и четки [26]. Вместе с тем, отношение к другим субъектам деятельности носит пока инструментальный характер, иными словами, они представляются некоторыми объектами окружения, а не физическими существами, функционирующими отдельно от самости, которые могут уйти и вернуться. Эмоциональное созревание, связанное с чувством доверия (второй этап), по-видимому, тесно переплетено с осознанием дея
тельности как свойства отдельно существующих индивидов. Наделение же «человеческими» свойствами людей вообще, а не только родительских фигур, знаменует переход к третьему этапу.
Выготский продемонстрировал тесную взаимосвязь между локомоторным развитием (умением управлять телом как источником действия) и владением языком. Несмотря на то, что в его работах не решается «проблема Хомского» (каким образом ребенок относительно неожиданно обучается операциям с синтаксическими структурами?), они проливают свет на важнейшие аспекты связи деятельности и речи. Дифференцированное использование языка опосредуется развитием «практического мышления» ребенка, иначе говоря, зависит от определенных аспектов практического сознания [27]. Можно предположить, что развитие «практического мышления» ускоряется с разрешением третьего конфликта, обозначенного Эриксоном, ибо подобное мышление подразумевает исследование тела как проводника деятельности. Однако начальные проявления «практического мышления» относятся к моменту первых исследовательских движений младенца; овладение речью конвергирует с развитием практического мышления в ключевой фазе развития. Поразительно, насколько некоторые из наблюдений Выготского, касающиеся восприятия взрослыми индивидами «диссоциации» речи и поведения, напоминают наблюдения Мерло-Понти (Merleau- Ponty) больных с органической патологией мозга (см. с. 65-7). Например, ребенок может выполнить довольно сложное задание только при условии, что каждое действие будет описано вербально. Дети, так же как и многие «психически больные » люди, с легкостью разговаривают сами с собой на людях — феномен, который необходимо отличать от «эгоцентрической речи » Ж. Пиаже (Piaget).
Достаточно часто ссылаясь на Эриксона, мы должны отметить, что некоторые из его идей приняты нами с существенными ограничениями. Мы полагаем, что наименее интересные области работы Эриксона прославили его больше всего — речь идет об исследованиях формирования «эгоидентичности » и стадий развития личности от рождения до подросткового возраста и далее. Эриксон критически пере
сматривает фрейдовский подход к «эго » и его отношениям с обществом [28]. Частично это связано с тем, что формулировки Фрейда неадекватны с социологической точки зрения. В своих работах Фрейд полагался на мало приемлемые тексты (такие как современные дискуссии о психологии толпы). В то же время основу психоаналитического метода составляют индивидуальные клинические случаи (истории болезни). Вот здесь видно существенное расхождение. Ни сам Фрейд, ни его многочисленные последователи не выработали приемлемой концепции дифференцированного общества; «идея социальной организации и ее отношения к эго» была «сведена к упоминанию о наличии «социальных факторов »[29]. Так, с точки зрения Эриксона, понятие Эго строилось Фрейдом через противопоставление его беззаконной природе толпы и первобытным инстинктам Оно. Для обозначения моральных ценностей человека Фрейд использует понятие Супер-эго или Эго-идеал, имея в виду некую ношу или нагрузку, которую должно выдерживать Эго. Эриксон стремится компенсировать однобокость этого подхода. Вместо того чтобы концентрироваться исключительно на том, что социальная организация не дозволяет ребенку, следует учитывать те выгоды, которые она ему сулит, не забывая при этом, что типы социальных организаций могут различаться. Таким образом, учение Эриксона об «эго-идентичности » дополняет традиционные психоаналитические концепции [30].
Мы полностью согласны с критическими замечаниями Эриксона. Однако сам термин «эго-идентичность» не вполне удовлетворителен. Мы уже говорили о том, что понятие «Эго » порождает в психоаналитической теории довольно много концептуальных проблем. Поэтому введение понятия «эго-идентичность » может лишь увеличить существующую путаницу. Сам Эриксон признает, что здесь возможны как минимум четыре коннотации: «осознанное» восприятие собственного Я, «бессознательное стремление к личностной целостности », «критерий скрытых действий эго-синтеза» и «поддержание внутренней солидарности и идентичности с идеалами группы» [31]. На наш взгляд, ни одно из этих значений не выглядит достаточно вразумительным; оставим же в покое понятие, включающее их все!

<< | >>

↑

Источник: Гидденс Э.. Устроение общества: Очерк теории структурации.— 2-е изд. —М.: Академический Проект. — 528 с.. 2005

Еще по теме Бессознательное, время, память:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -