Я хочу закончить эту главу, рассмотрев, как обсуждавшиеся выше идеи могут помочь при анализе организационного поведения. Поскольку я менее всего хотел бы реифицировать ярлык, следуете самого начала подчеркнуть проблематичный характер понятия «организация».
Школы, больницы, учреждения и т. д. («формальные организации») социологи часто отличают от семейных, дружеских групп и сообществ («социальных организаций»), при этом отмечается предполагаемая «четкость» постаногки целей и формализованность отношений в организациях, относящихся к первому из указанных типов. Это различение имеет чисто аналитические основания, иначе говоря, ни в коей мере не соотносится с интересами и переживаниями самих участников организаций. Остается невыясненным, действительно ли участники ориентируются на специфические цели (и если да, то какова их природа) и действительно ли они воспринимают правила как уже готовые и данные в своих отношениях друг к другу. Другими словами, я утверждаю, что аналитические различения, не принимающие во внимание обыденных интерпретаций социальной реальности (а прибегающие вместо этого к социологическому здравому смыслу), ведут обычно к искажению сути дела. К?к я пытался показать, одной из традиционных слабостей социологического анализа является реификация человеческих институтов, то есть подход к ним с точки зрения здравого смысла как к фактам, объектам, вещам. При таком подходе проблема социального порядка остается за рамками анализа, ибо исключается возможность изучения того, как члены общества рассматривают институты в качестве, «фактов», «объектов» и «вещей». В результате социологический анализ приходит к бессодержательному детерминизму, согласно которому люди являются «марионетками культуры», более или менее соответствующими реальным (с точки зрения социолога) потребностям безличной системы. В исследовании организаций это проявляется в общепринятом различении «формальной структуры» организации (специализация, размер, иерархия) и деятельности ее участникоз. Совершенно очевидно при этом, что «формальной структуре» приписывается причинная первичность, и именно она считается предметом «собственно организационного анализа» 86. Если воздержаться от веры в «реальность» организационных структур, возникнет возможность разработать иной подход, сосредоточивающий внимание на том, как используют участники правила для определения и интерпретации деятельности. Счнтая, что фактичность правил коренится в убедительных объяснениях действий, Битнер Г131 очертил некоторые весьма слабо изученные до сих пор области анализа организации. Исследование может концентрировать внимание (1) на том, как понятие организации применяется участниками для решения стоящих перед ними проблем; (2) на значениях, которые приобретают проблемы при соотнесении их с обобщенными формулами деятельности, которые и представляют «организацию» в сознании участников, и (3) на том, как поведение представляется в виде «соответствующего правилам» *. Рассмотрим же некоторые исследования, ориентирующиеся на предложенную Битнером проблематику. Циммерман [233] подверг анализу процесс прохождения заявлений в одном из отделений Американского Бюро общественной взаимопомощи. Он начинает с анекдота, рассказанного сотрудником, ведающим приемом заявлений. Некая дама не могла найти официальную бумагу, свидетельствующую о ее возрасте, хотя без этой справки рассчитывать на помощь она не могла. Она, однако, утверждала, что в прошлый раз написала дату рождения на листочке бумаги, который и отдала служащему. Сотрудники отдела сочли анекдот очень забавным. Разумеется, хотя служащему требуется «бумага», не любой лчсток бумаги годится. Только «официальный» документ следует считать «очевидным фактом», безоговорочно заслуживающим доверия. К объяснениям заявителя, напротив, следует относиться с недоверием, они сомнительны a priori. Адекватность официальных документов порождается, таким образом, самими служащими, которые считают само собой разумеющимся, что чиновники в организациях следуют правилам, а потому по необходимости «объективно» фиксируют происходящее. Они, можно сказать, исходят из наличия мотивов у чиновников и стандартизированных процедур ь бюрократических организациях. Официальные свидетельства, конечно, не отражают полностью (или даже частично) «того, что происходит». Например, говорит Циммерман, фирма может просто не располагать протоколами бесед с лицами, которым было отказано в приеме на работу. Но, даже если содержание официальных документов сомнительно (и «доказательства» просителя, что он усердно искал работу, неубедительны), служащие весьма неохотно отказываются от того, чтобы считать их точным отражением реальных событий. Бюрократические процедуры в организации основываются на «верификации» объяснений клиентов. Поставить под сомнение надежность официальных документов—значит усомниться в самих основах, на которых строится нормальное функционирование организации. Если документы «не говорят сами за себя», решение обычно откладывается.
Ограниченность тридцатидневного срока, прздоставляемого согласно инструкции для проверки документов, побуждает к возможно более быстрому принятию решений. Таким образом, пишет Циммерман, «можно обнаружить веские организационные причины, способствующие сохранению определенности эгих процедур» [233, р. 46] и побуждающие служащих давать такие интерпретации, которые подтверждают надежность официальных документов. В результате продукт этой деятельности оказывается непроблематичным как в глазах самих сотрудников учреждения, так и в глазах социологов, основывающих свои исследования на официальной документации. «Конечным результатом,— считает Циммерман, — является «документированный» отчет, демонстрирующий как обоснованность или необоснованность заявлеьия клиента, так и обоснованность принятого решения, то есть его очевидно рациональный характер» (р. 52). Этот результат является продуктом практической деятельности сотрудников, принимавших решения, опираясь на свойственные им обыденные типизации и фоновые ожидания87. Так что характер решения по тому или иному «делу» определяется не изначально данной социальной структурой, а теми представлениями о социальной структуре, которые есть у участников, и их деятельностью, воплощающей эти представления (и производящей тем самым «реальное» общество). Проведенное Саднау [209] исследование практических методов, применяемых назначаемыми судом защитниками в Соединенных Штатах, служит еще одним примером деятельности, состоящей в выработке конвенциональной реальности. Хорошо известно, что большинство преступлений не доходит до стадии судебного расследования, ибо обвиняемые признают себя виновными. Признание вины предстает как естественный продукт системы, в соответствии с принципами которой полиция возбуждает обвинение только в том случае, если она убеждена, чтоб обвиняемый совершил преступление. Саднау, однако, утверждает, что признание «виновности» является обычно результатом своего рода сделки между казенным защитником и обвиняемым, в ходе которой последнему обещается смягчение приговора, если он согласится облегчить ход судопроизводства и признать себя виновным в менее опасном преступлении. Может показаться, что такая «редукция» обвинения предусмотрена законодательством. Обвинение в тяжком преступлении, согласно закону, может быть сведено к обвинению в более легком преступлении, если последнее «необходимо предполагается» (так, преднамеренное убийство необходимо включает в себя убийство вообще) или «ситуационно предполагается» (мелкая кража может ситуационно, но не с необходимостью, сопутствовать краже со взломом). Однако казенный защитник чаще всего основывает свои предложения на том, что он сам считает естественным свойством «преступлений именно такого рода», то есть °н исходит не из нормативного понятия преступления, -а из собственных представлений о том, каково «обычное преступление». «Обычное преступление» предполагает типологию различных преступлений и преступников, обстоятельств, в ко горых совершается преступление, а также их жертв. Казенный защитник, опираясь на свое знакомство с местным сообществом, может сказать: «Разве это не такая же кража (насилие, торговля наркотиками), как прочие?» Его компетентность определяется умением «установить»- типические черты преступления и преступника, с тем чтобы как можно скорее решить дело «подходящим» приговором. Договариваясь с клиентом об исходе его дела, защитник пользуется понятием «обычного преступления», во-первых, принимая во внимание личные и социальные характеристики обвиняемого, а также особенности преступления, во-вторых, считая несомненным, что человек, представший перед судом, виновен в преступлении и с ним следует соответствующим образом обращаться ', и, в-третьих, используя «рецепты» для замены первоначального обвинения меньшим, — рецепты, основанные на том, что такая замена «разумна», поскольку этим достигается признание обвиняемым своей виновности и в то же время он «получает по заслугам». В результате обвинение, по которому преступник признает себя виновным и подвергается наказанию, является по отношению к первоначальному обвинению лишь его типичной редукцией, формулируемой с целью сведения его к «обычному преступлению». Исследования Циммермана и Саднау свидетельствуют о том, что поведение не является простым продуктом «формальной структуры»88. «Формальные» правила действуют в социальных ситуациях лишь посредством постоянной интерпретации их «значения» в специфических контекстах практического принятия решений. Деятельность, которая выглядит организованной согласно правилам («надлежащее» прохождение дел просителей в агентстве социального обеспечения и обвиняемых в суде) , фактически представляет собой продукт практической' деятельности участников, успешно демонстрирующих (хотя бы ретроспективно), что все, что они делают (или сделали), делается точно «по книге»