Такая роль обыденного знания в конструировании социального мира предполагает, что социологическое наблюдение и анализ: 1) должны привести к систематизации критериев, применяемых участниками взаимодействий для выявления смысла социальных ситуаций, действий, высказываний, избегая при этом привнесения наблюдателем в исследуемую ситуацию чуждых ей значений; 2) должны сосредоточиться на том, что участники считают «обыденным», «очевидным», «неинтересным», чтобы выявить способы конструирования подобных состояний в ходе социально организованной деятельности. Однако мало кто из социологов мог бы отрицать, что традиционная социология неотрывно связана как с привнесением значений в ситуацию, так и с выбором именно собственных «проблем» участников в качестве объекта исследования. Там, где для изучения «установок» применяются вопросники и разрабатываются количественные шкалы, мы имеем дело, как пишет Сикурел [38], с «волевым измерением», то есть с измерением, основанным на произвольно принятой предпосылке о прямом взаимном соответствии применяемых социологом инструментов (таких, как шкалы установок) и исследуемой при помощи этих инструментов реальности. Даже там, где при выборе проблемы руководствуются социологическими, а не социальными критериями, суждения относительно «обыденных», «очевидных», «неинтересных» свойств факта или явления основываются на предпосылках здравого смысла, и этим же оправдывается применение соответствующих понятий (например, обозначение поведения, не соответствующего орга низационным «правилам», как «неформального») '. Это сходство выработки и функционирования обыденного и социологического знания позволило некоторым авторам поставить социологию в один ряд с «народной» наукой. Смысл этого термина поможет понять изложенная Полнером [177] притча. Полнер рассказывает об инопланетном социологе, прибывшем на Землю со своим ассистентом. Профессор поручает ассистенту сбор полевой информации о земных обществах.
Спустя некоторое время ассистент возвращается и вместо отчета предъявляет полные комплекты всех существующих на Земле социологических журналов. «Не нужно никаких исследований, —говорит он. — Вот материалы, собранные земными социологами. Отсюда мы узнаем все, что нужно». Профессор был возмущен. «Как вы не понимаете,— воскликнул он,— что эти материалы представляют собой лишь подлежащие анализу данные, так же как и сами общества! Ибо они основаны на подспудном знании участников, а именно это знание определяет реальность как раз теми способами, которые нам нужно изучить». Связь социологии как «народной» науки с обыденным знанием ярче всего проявляется в признании мира заранее конституированным и лишь ожидающим исследования (социология) или воздействия (обыденное знание). Она проявляется и в том, что внимание социологов оказывается сосредоточенным (в соответствии, как они полагают, с требованиями научного метода) на причинах и следствиях явлений при игнорировании (или, скорее, обыденной интерпретации) явлений, как таковых. Если же в поле зрения попадает само явление, социолог стремится сконструировать идеализированные описания его природы (таковы, например, шкалы установок), не учитывая при этом всего богатства непосредственного опыта участников (речь, жесты, интонация). Как и критиков, анализировавших фильм «Прошлым ’Детом в Мариенбаде», его прежде всего интересует, что происходит «на самом деле». Он считает, что участники судят о мире «узко» и «односторонне», а потому стремится исправить их суждения, сконструировав объек тивные объяснения явлений и ситуаций. При этом он такой постановкой проблемы исключает из сферы анализа вопрос о том, как социальная жизнь в целом развивается, основываясь на «частичном» знании, и как процесс выработки «односторонних» объяснений порождает (для участника и наблюдателя) то, что они воспринимают как «реальный» мир 10.