За ответом — по возможности твердым и обоснованным— на этот вопрос вряд ли стоит обращаться к самому Гарфинкелю, ибо он предлагает по крайней мере четыре определения плюс по меньшей мере одно толкование этнометодолопи.
Все эти определения весьма пространны и служат прекрасными примерами, как говорил Голднер [86, р. 394], «туманных и тяжеловесных формулировок» этнометодолоюв. Однако, поскольк\ они послужат фоном всего, что будет сказано, и поскольку мне придется ссылаться на некоторые из них, я хочу начать с того, чтобы изложить их, насколько это возможно, словами самого Гарфинкеля 108. Определение 1 «Этнометодологнческие исследования анализир\ют повседневные действия как методы, применяемые \ частниками для того, чтибы сделать сами эти действия очевидно разумными и практически объяснимыми, то есть «описуемыми» в качестве организаций обычных повседневных действий. Рефлексивность этого феномена является исключительным свойством практических действий, практических обстоятельств, обыденного знания социальных структур и практического социологического мышления. Позволяя нам локализовать и наблюдать их проявления, рефлексивность этого феномена и обосновывает их исследование. Их исследование направлено на выяснение того, как действительные будничные действия участников складываются из методов, которые делают практические действия, практические обстоятельства, обыденное знание со циальных структур и практическое социологическое мышление доступными анализу, а также на открытие формальных свойств будничных практических основанных на здравом смысле действий «изнутри» действительных контекстов как текущей реализации этих контекстов. Эти формальные свойства не обеспечиваются никаким иным источником и никаким иным путем» [74, p. VII— VIII]. «[Этнометодологические исследования] пытаются трактовать практические действия, практические обстоятельства и практическое социологическое мышление как темы эмпирического исследования и, уделяя самым заурядным действиям повседневной жизни внимание, которое ' деляется обычно экстраординарным событиям, стремятся познать их как феномены, сами по себе заслуживающие изучения. Их главная рекомендация состоит в том, чтобы рассматривать действия, посредством которых участники производят и регулируют контексты организованной повседневной деятельности, как тождественные процедурам, применяемым участниками для того, чтобы сделать эти контексты «описуемыми». «Рефлексивный» или «воплощенный» характер описаний и описательных процедд р — вот в чем суть этой рекомендации» (р. 1). Определение 3 «...Термин этнометодология... относится к изучению рациональных свойств индексичных выражений и других практических действий как контекстуально обусловленной реализации организованных искусных методов повседневной жизни. [Этнометодологические исследования] считают эту реализацию феноменом, достойным интереса. Они стремятся установить ее проблематичные черты, рекомендовать методы ее изучения, но прежде всего выяснить, что вообще мы можем определенно знать о ней» (р 11). Определение 4 «...Термин «этнометодология»... относится к изучению практических действий согласно программам деятельности ', а также к феноменам, проблемам, данным и методам, сопровождающим их применение. [А. Возможность того, что любой аспект каждого из свойств любого социального явления или события, совершаемого кем угодно и в каком угодно контексте, может быть результатом выбора, делает это явление или событие феноменом, достойным изучения в качестве управляемой реализации организованных контекстов практической деятельности.] [Б. Различающиеся структуры организации] организованных методов повседневной жизни должны прослеживаться и наблюдаться с целью выяснить, как происходит выработка, применение, опознание и репрезентация рациональных методов. [Однако, поскольку эти последние феномены являются сами по себе] контекстуально обусловленным продуктом сочетаний повседневных методов [и как таковые] по-разному доступны участникам как нормы, цели, проблемы [их не следует толковать как результат использования какого-то универсально применимого критерия адекватной рациональности. Поскольку они представляют собой контекстуально обусловленный продукт самих методов, действий, они должны рассматриваться по определению в контексте ] [В. Любая социальная ситуация должна рассматриваться как самоорганизующаяся в той степени, в какой] она организует свои действия так, чтобы сделать свои собственные свойства как организованной среды практической деятельности описуемыми [через посредство их рациональных связей.] [Г. Очевидно рациональные свойства индексичных выражений и индексичных действий есть текущий pf зуль- тат организоЕанных действий повседневной жизни.] Теперь полезно было бы подытожить все четыре определения и начать их экспликацию. Первое из них основано на убеждении в том, что самые ординарные, будничные («повседневные») взаимодействия носят в высшей степени систематичный и организованный характер. Это, однако, не столько свойство, внутренне присущее самим взаимодействиям, сколько результат определенного упорядочения их, делающего возможным их описание, объяснение или связное изложение (то есть делающего их «очевидно разумными и практически объяснимыми, то есть «описуемыми»). Этот процесс придания взаимодействию свойства систематичности в ходе выра- ботки его «описуемости» называется рефлексивностью, очевидно, лотому, что упорядоченные требования последовательного и ясного лингвистического описания отражаются (рефлексируют) в наличном неупорядоченном материале повседневной деятельности, организуя и систематизируя ее. Тем самым обнаруживается сам процесс конструирования индивидами упорядоченности из наличного разрозненного многообразия повседневных действий в ходе объяснения или осмысления этого многообразия, и становится ясно, как должен исследоваться процесс установления порядка. Возможные пути осуществления такого исследования открываются при попытке изучить методы, посредством которых устанавливается смысл, или значимость, в ходе описания и объяснения обычного повседневного взаимодействия на обычном повседневном уровне (то есть исследование должно идти путем «открытия формальных свойств будничных практических основанных на здравом смысле действий»). Поскольку установление смысла есть часть самого процесса повседневного взаимодействия («текущая реализация»), оно должно изучаться путем участия в этих взаимодействиях (то есть «изнутри»). Ведь осмысленность этих взаимодействий для их участников или наблюдателей — единственное свидетельство обоснованности повседневных методов осмысления повседневных действий (она «не обеспечивается... никаким иным путем»). Во втором определении Гар&инкель формулирует более кратко то же самое, утверждая, что этнометодологи- ческое исследование начинается с отказа от характерного для традиционного анализа разграничения «экстраординарных», то есть самоочевидно важных событий и действий социальной жизни, с одной стороны, и ординарных, так называемых повседневных,— с другой. Все социальные события и действия, считает он, одинаково важны в качестве предметов этнометодологического исследования. Третье определение самое короткое. Оно связано с решающим различением109 двух типов выражений — ин- Дексичных и объективных, — которые неизбежно исполь- з\ются как в ходе самих взаимодействий, так и в их со- циологичееком анализе. Индексичные выражения описывают объекты с точки зрения их особенных, уникальных качеств, и поэтому они связаны с контекстом, в котором они используются. Объективные выражения, напротив, описывают общие свойства своих объектов, то есть те, благодаря которым объект воспринимается как типический, как представитель типа и, следовательно, как свободный от контекста — по крайней мере применительно к наличной цели того, кто так его описывает. Различение этих двух видов выражений оказывается у Гарфинкеля тесно связанным с противопоставлением— о нем мы говорили выше — обыденных и экстраординарных действий. Он полагает, что повседневные действия обретают обыденный характер — по крайней мере частично — именно благодаря специфике средств, применяемых для их описания, — индексичных выражений. Объективные выражения используются в основном в формальном или научном мышлении, где формулируются универсально обоснованные положения относительно типов и классов явлений. Социология, поскольку она должна рассматриваться как наука, обязана объяснить обыденные, повседневные социальные действия, составляющие важную часть ее предмета, посредством объективных выражений, отвечающих требованиям формального рассуждения. Однако действия эти, будучи обыденными и повседневными, также описываются адекватно самими действующими индивидами именно на обыденном, повседневном уровне, посредством индексичных выражений. Так что социология начинает их «научное» объяснение с подстановки в ходе описания объективных выражений на место индексичных. По Гарфинкелю, такая подстановка может быть ненужной, ибо индексичные выражения обладают собственной рациональностью, пооявляющейся в их способности создавать в ходе повседневных описаний деятельности самими ее участниками представление об упорядоченном характере этой деятельности. Навыки и техника использования рациональных свойств индексичных выражений в повседневной жизни и составляют предмет этнометодологии. В частности, она пытается выяснить, в какой мере вообще доступны нашему познанию процессы реализации смысла в ходе составления обыденных описаний повседневной деятельности. С этой целью она выясняет проблематич ные аспекты этих процессов и разрабатывает методы их изучения. В четвертом определении Гарфинкель представляет этнометодологию как изучение практических действий. Здесь резюмируются и проблемы, упомянутые в предыдущих трех определениях, представленные в виде программ («policies»), согласно которым должно осуществляться этнометодологическое исследование. При этом предполагается, что само исследование обладает свойством рефлексивности, ибо требует изучения «феноменов, проблем, данных и методов», сопровождающих применение самих составляющих его программ. В дополнение к этим определениям Гарфинкель уточняет главную тему своих исследований (а это значит — и этнометодологии). Это «рациональная описуемость практических действий как текущая практическая реализация». Или, представляя эту фирмулу в виде вопроса: как возможно рациональное описание практических повседневных взаимодействий? Гарфинкель приводит пять причин, объясняющих, почему именно эту тему он считает главной темой этнометодологических исследований *. 1. Описывая действительные ситуации, участники будут использовать термины, предполагающие или, напротив, исключающие действие таких факторов, которые, с точки зрения их самих и аудитории, считаются обычно связанными с объясняемой ситуацией, чтобы предотвратить возможность появления альтернативных объяснений, иначе толкующих описываемые ими явления. 2. Описание будет осмысленным с точки зрения аудитории, для которой оно предназначено, потому что оно предполагает общее для всех участников знание контекста. Это знание будет молчаливо подразумеваемым свойством взаимодействия. 3. Описания обладают свойством, которое можно' было бы назвать «поживем — увидим». Это значит, что не все знание, включаемое в описание в целях выявления смысла действия, обнаруживает севя одновременно с объяснением данных. Так, некоторые элементы описания, Даже будучи явно выражены, не обнаружат полностью свой смысл, пока описание не будет вполне законченным. 4. Описания конструируются последовательно и систематически. 5. Смысл материалов или элементов описания зависит от контекста. Под контекстом подразумевается или порядок следования их в процессе описания, или биография участника, составляющего описание, или более широкий контекст ситуации, подлежащей объяснению. Гарфинкель уточняет, далее, центральную тему этно- методологии, рассматривая три ее, как он их называет, «составляющих проблематичных феномена. Когда заходит речь об исследованиях практического мышления, они включают в себя следующее: (1) невыполненную программу разграничения объективных (свободных от контекста) и индексичных выражений и замены последних первыми; (2) «неинтересную» сущностную рефлексивность описаний практических действий; (3) анализи- руемость действий в контексте как практическую реализацию» (р. 4) *. Из рассмотренных выше определений и толкования ясно следует, что, во-первых, согласно этнометодологии, социология должна изучать как все аспекты пивседнев- ной социальной жизни, сколь бы тривиальными они ни казались, так и экстраординарные явления, и, во-вторых, социология сама представляет собой повседневную деятельность в весьма важном смысле этою слова. Гарфинкель в своих работах часто говорит о «практическом социологическом мышлении», имея в виду при этом два «параллельных» различения: (1) того, что он называет профессиональной, и того, что можно именовать «бытовой» социологией; и (2) того, что он именует практическим, и того, что следует назвать «теоретическим», или «формальным», социологическим мышлением. Гарфинкель, по-вндимому, считает, что все люди в обществе, или, по его собственной терминологии, «члены коллектива»110 (этот термин крайне важен и будет обсуждаться ниже), являются социологами, ибо, приписывая значения действиям других и претендуя на их понимание, они выступают в качестве практических теоретиков. Они занимаются социологией, обыденной и профессиональной, делая деятельность доступной наблюдению (р. 2). Таким образом, практическое социологическое мышление можно рассматривать как процесс, обеспечивающий «управляемую реализацию организованных с'.руктур практической деятельности» (р. 32), то есть как фундамент бытовой социологии. Гарфинкель считает, что нет принципиальной разницы между социологами и прочими людьми, и поэтому намеренно сглаживает любые различия между ними. Так, в одном случае к термину «участники» он добавляет фразу: «в том числе и профессиональные социологи»— и на той же самой странице представляет человека, проводящего социологическое исследование, как «профессионального социолога, или лицо, исследующее социальные структуры в интересах успешного ведения собственных практических повседневных дел» (р. 77). Правда, истинной причиной, объясняющей, почему Гарфинкель так настойчиво подчеркивает эту мысль, может быть стремление побудить социологов-профессионалов действовать более сознательно или, как сказал бы Бергер, более «экстатично», чем обыденные социологи, то есть учитывать собственную зависимость от мира повседневности. Это, по Гарфинкелю, необходимо потому, что главное, если не единственное различие между обыденными и профессиональными социологами состоит в том, что последние по крайней мере могут и должны задумываться о структуре исследуемых социологических феноменов— той структуре, которая, возможно, является продуктом самого процесса исследования. Именно здесь проливает свет на суть дела третье из гарфинкелевских определений этнометодологии, оказывающееся тесно связанным с первым из упоминавшихся выше трех «проблематичных феноменов», составляющих главную тему этнометодологии, а именно с «невыполненной программой различения объективных и индексичных выражений и замены последних первыми». Развивая высказанные выше мысли о взаимоотношениях индексичных и объективных выражений, следует сказать, что индексичные выражения относятся к людям, Месту, объектам, событиям и т. д., представляя их в специфических и уникальных конкретных проявлениях, •это, можно сказать, выражения, значение которых стро го определяется их контекстом — они связаны с контекстом '. Объективные выражения, напротив, представляют явления с точки зрения их общих свойств. В идеале значение этих выражений совершенно не зависит от того контекста, в котором обнаруживаются описываемые посредством их явления. Поэтому в отличие от индексичных выражений они рассматриваются как «свободные от контекста». Объективные выражения представляют собой единственный фундамент, на котором может основываться исследование, претендующее на научность (согласно архетипу естественных наук), ибо только они делают возможным формальное суждение, то есть позволяют формулировать общие утверждения, обладающие при учете особо оговариваемых ограничений почти универсальной значимостью. Они дают возможность устанавливать общие категории или классы явлений, составляющие элементы которых практически взаимозаменяемы в любой ситуации, где налицо условия, определяющие принадлежность к этому классу или категории. Гарфинкель указывает, что, несмотря на «исключительную полезность» индексичных выражений, они «неудобны для формального суждения» (р. 5). И это особенно справедливо в отношении социологии. В самом деле, проблема замены индексичных выражений объективными— это просто по-иному сформулированная проблема определения социальных феноменов, то есть та самая проблема, которую решал Дюркгейм [62], призывая рассматривать социальные феномены как «вещи» («eomme des choses»). Обычно социологи-профессионалы (и даже профессиональные социологи-теоретики) считают эту проблему уже решенной. Как пишет Гарфинкель, «число областей в социальных науках, где осуществляются обещанное различение и обещанная замена, — бессчетно. Обещанные различение и замена поддержаны гигантскими ресурсами, направляемыми на развитие методов строгого анализа практических действий и практического мышления, и сами служат их поддержанию. Обещанные применения и выгоды огромны» [74, р. 6]- Вряд ли нужно вновь повторять, что, если бы такого рода различение и замена оказались недостижимыми, так называемая научная, или даже, проще говоря, систематическая, социология была бы невозможна. Способы их достижения, конечно, широко известны. Это позитивизм, функционализм и т. д. — основные традиционные школы социологической теории и объяснения. Однако именно здесь Гарфинкель заостряет проблему, утверждая, что «где бы практическое действие ни становилось темой исследования, обещанные различение и замена индексичных выражений на объективные остаются нереализованной программой в каждом конкретном случае и для каждого конкретного явления, где это различение должно быть продемонстрировано. В любом без исключения конкретном случае будут указаны обстоятельства, которые компетентный исследователь должен будет признать заслуживающими внимания и согласно которым условия демонстрации могут быть смягчены, и тем не менее сама демонстрация будет считаться адекватной» (р. 6). Другими словами, Гарфинкель утверждает, что принимаемые нами в качестве объективных черты социальной реальности объективны лишь потому, что мы выражаем их в объективных категориях, то есть в терминах их общих свойств. Более того, подразумевается также, что сами эти общие свойства не обязательно присущи самим объектам и явлениям, но приписываются им в ходе их описания — не имея объективной природы, они буквально получают объективное выражение. Вот почему традиционные, устоявшиеся формы социологического объяснения можно считать чем-то вроде специальных приспособлений, кодировальных таблиц, служащих для выделения и подчеркивания общих свойств явлений в ущерб особенным и уникальным их свойствам. Подчеркивание этого свойства социологического объяснения не является новейшим откровением, хотя Гарфинкель и сделал это довольно оригинальным образом. Что действительно ново, так это утверждение Гарфинкеля о том, что таково свойство любого объяснения.
Ведь это значит, что процесс объяснения на повседневном уровне синонимичен процессу конструирования социальной реальности, самой социальной жизни. Таким образом, вырабатывая рациональные объяснения своих действий, индивиды де лают эти действия рациональными, делая тем самым социальную жизнь упорядоченной и попятной, так что она лежит в основе сконструированной природы всей реальности. Теперь только становится важен элемент, встречавшийся в первых двух определениях этнометодологии. Он наиболее отчетливо идентифицируется как второй из трех «проблематичных феноменов», составляющих главную тему этнометодологии — «„неинтересная" сущностная рефлексивность описаний практических действий». Гарфинкель утверждает, что любое практическое повседневное описание, осуществляемое любым членом коллектива — независимо от того, бытовой он социолог или профессионал, — рефлексивно на обыденном уровне (р. 8). Иначе говоря, индивид, описывая свои собственные особенные действия, типизирует их, исходя из системы значений, общей ему и другим членам коллектива, то есть из здравого смысла. Ибо, как указывал Шюц, «язык, используемый в повседневной жизни... это прежде всего язык наименованных вещей и событий. А любое наименование предполагает типизацию... Обозначая данный опыту объект, мы соотносим его благодаря его типичности с ранее испытанными вещами, обладающими сходной типической структурой, и воспринимаем его как горизонт, открытый будущему опыту подобного же рода, который поэтому сможет получить то же самое наименование» [189, I, р. 285]. Выражая свои переживания в терминах и категориях здравого смысла, индивид типизирует их и одновременмо лишает их специфичности и уникальности, свойственных им как его собственным индивидуальным переживаниям. Этот парадокс удачно выразил Шюц, когда (следуя Гуссерлю) писал, что «все формы опознания и идентификации, даже если речь идет о реальных объектах внешнего мира, основываются на обобщенном знании их типов или типической формы их проявлений. Строго говоря, каждый опыт уникален, и даже один и тот же опыт, повторившись, уже не тот, ибо он повторился. Это — повторенное то же, и, как таковое, оно испытывается в ином контексте, с иными оттенками... [Однако каждый тип объектов] имеет свою типическую форму данности, и знание этой формы само по себе есть часть нашего наличного запаса знаний. То же самое касается отноше ний, в которые вступают объекты друг с другом, событий Б их взаимных связях и т. д.» [189, II, р. 284—285]. Можно заключить, что социальное существование фактов индивидуального опыта, то, что они «познаны» в том смысле, что могут быть подтверждены и обоснованы, устанавливается лишь благодаря их типизации. И процесс их познания посредством типизирующего выражения сам по себе оказывается принципом организации опыта. Вот почему процесс описания автоматически или, как говорит Гарфинкель, «сущностно» рефлексирует в самих данных опыта, лишая их уникальности и специфичности в тот самый момент, когда они становятся познаны, и благодаря самому процессу их познания. Здесь, однако, мы замечаем, что существует некоторая неясность в отношении гарфинкелевского различения индексичных и объективных выражений. Поскольку сначала Гарфинкель представляет объективные выражения, описывая их как «свободные от контекста», разумно было предположить, что индексичные выражения, которые он противопоставил объективным, связаны с контекстом. Однако, если это так и если индексичные выражения представляют собой часть повседневного языка, и если к тому же, как утверждает Шюц, выражения повседневного языка осмысливаются, даже когда речь идет об обыденном опыте, лишь благодаря его типизирующим свойствам, — не означает ли это, что индексичные выражения оказываются до некоторой степени свободными от ограничений, навязываемых контекстом? Если да, то возникают еще два тесно связанных между собою вопроса. Во-первых, как вообще могут существовать выражения, связанные с контекстом до такой степени, что они отражают уникальность и специфичность индивид>ального опыта, если само их существование в качестве выражений обусловлено их типизирующими свойствами? И, во-вторых, в чем состоит различие между объективными и индексичными выражениями, если оба свободны от контекста по причине собственного существования в качестве выражений? Ответ на первый вопрос мог бы. пожалуй, быть таким: не стоит, исходя из гарфинкелевского определения объективных выражений как «свободных от контекста», Делать слишком строгий вывод о том, что индексичные выражения (в силу логического обращения) связаны с контекстом. Ответ на второй вопрос заключался бы в таком случае в различении двух типов выражений либо по степени их свободы от контекста, либо по их способности типизировать индивидуальные переживания в процессе описания. Если подойти к делу таким образом, то нндексичные выражения можно считать соответствующими уровню типизации, необходимому при описании так называемого обыденного опыта, тогда как объективные выражения можно считать отвечающими требованиям формального рассуждения'. Именно потому, что индивиды, используя индексич- ные выражения обыденного языка для описания собственных действий и переживаний, не могут не типизировать последние, Гарфинкелю и удается продемонстрировать «сущностную рефлексивность описаний практических действий» и — что еще более важно — «неинтерес- ность» этого явления с точки зрения практических социальных теоретиков. Говоря о его «неинтересности», Гарфинкель вовсе не считает, что это явление недостойно серьезного изучения, — он имеет в виду тот факт, что оно, как правило, вновь и вновь остается неисследованным. Неудивительно, что именно так обстоит дело у бытовых социологов — практических социальных теоретиков, непосредственно участвующих во взаимодействиях. Ведь исследование рефлексивности (требующее, разумеется, признания ее существования) по крайней мере смутит и озадачит их, ибо при этом будут поставлены под сомнение основанные на здравом смысле предпосылки того знания, которое считается несомненным. Как пишет об этом Гарфинкель, «понятный смысл, или факт, или методичность, или безличность, или объективность описаний не являются независимыми от социально организован* ных ситуаций их применения. Их рациональные черты состоят из того, что участники делают с объяснениями. или «из» объяснений в реальных социально организованных ситуациях их применения. Объяснения эти рефлексивно и сущностно связаны своими рациональными свойствами с социально организованными ситуациями их применения, ибо они есть свойства социально организованных ситуаций их применения» [74, р. 3—4]. Однако нежелание профессиональных социологов заниматься изучением сущностной рефлексивности описаний, особенно в их профессиональной социологии, представляет собой часть проблемы, к исследованию которой обращается этнометодология. Социологи-профессионалы формулируют описания практических действий минимум на двух уровнях. Первый— уровень повседневной жизни, когда социологи стремятся представить рациональными и описуемычи свои собственные практические действия как членов общества; здесь в буквальном смысле нет никаких различий между социологами и другими людьми. Второй уровень—это формальный, или профессиональный, социологический уровень, на котором они исследуют, а не просто практикуют социологию. И на этом уровне они также стремятся представить рациональными и описуемыми действия других людей — объектов их исследования, используя для этого формальные способы социологического объяснения, а не категории здравого смысла Однако этот второй уровень описания должен быть включен в первый, поскольку он является частью повседневной практической деятельности социолога-профессионала. Таким образом, на работе, в кругу своих коллег социолог занят описанием практических действий, трактуя их в терминах вроде бы разумного и связного контекста общих значений; это, однако, не контекст обыденного знания, а контекст социологического объяснения. Иначе говоря, социологи в целях рационального описания повседневных взаимодействий выражают их в рационально связанных объективных терминах и понятиях формального социологического объяснения. Так что, хотя эти взаимодействия могут и не быть изначально или внутренне рациональными, или рационально описуемыми,. свойства рациональности привносятся в них рефлексивно' в самом ходе их описания в социологических терминах. И, что самое главное, подчеркивает Гарфинкель, это справедливо не только в отношении профессиональных описаний социологов, где это самоочевидно, но и — хотя и менее очевидно — в отношении повседневных описаний, вырабатываемых любым из членов общества или коллектива. Отсюда следуют весьма радикальные выводы в отношении социологической методологии. Ведь это значит, что существует имплицитно формализованная система объяснительных терминов и понятий, используемая всеми социальными индивидами — независимо от того, являются они профессиональными социологами или нет,— в ходе рационального и систематичного осмысления собственных действий. В пользу этого вывода свидетельствуют индексичность терминов обыденного языка, используемого членами коллективов для описания деятельности, и процессы, благодаря которым описания индивидуальных действий могут быть, несмотря на индексичность языка, социально (то есть коллективно) познаны в их вербальном выражении, типизированы, сопоставлены с деятельностью других людей, отличающихся от того субъекта, своеобразие и неповторимость опыта которого выразились в этих действиях. Вот почему замену индексичных выражений объективными, которую Гарфинкель считает важнейшей предпосылкой формального рассуждения и, следовательно, развития и передачи научного знания (о реализации которой свидетельствует существование методологии любой «науки»), можно также считать практическим продуктом взаимодействия на повседневном уровне. Она оказывается необходимой для каждого и всех осмысленных рассуждений, независимо от того, будут ли они «формальными» («научными») или же нет. И о том, что подобная замена реализуется на практике, свидетельствует, по Гарфинкелю, тот факт, что члены коллектива, описывая свои повседневные практические действия, никогда не прибегают к оговоркам относительно границ или условий описания'—практических, концептуальных, стилистических и т. д., — и тем не менее любое описание предполагает такого рода условия и ограничения в качестве значимого контекста, в рамках которого объяснения могут иметь смысл с точки зрения аудитории, к которой они адресуются. Соответственно индивиды, составляющие аудиторию, чтобы понять описание, должны знать или уметь вообразить себе эти ограничивающие условия Так возникает третий проблематичный феномен из тех, что в совокупности своей составляют центральную тему этнометодологии — то, что Гарфинкель называет «анализируемостью действий в контексте как практической реализацией». Он возникает из двух предыдущих составляющих проблематичных феноменов и находит отражение в большинстве приведенных нами определений. Ибо процесс описания членом коллектива собственного опыта есть процесс превращения уникальных специфических индивидуальных переживаний в общеизвестные путем их систематической организации, причем такая организация (в силу типизирующих свойств обыденного языка) является эндемической чертой их выражения. Результатом выражения индивидом своих переживаний каждый раз становится сущностная (то есть необходимая и неизбежная) рефлексивность всякого описания. Именно вербальное выражение придает описываемому опыту его рациональный, связный и систематический характер; именно оно включает его в контекст обыденного или же формально-социологического объяснения* делающий его осмысленным и рациональным с точки зрения данной аудитории. Именно так, согласно Гарфпн- келю, «исследовательские усилия участников бесконечноразнообразными путями становятся конституирующими чертами ситуаций, к анализу которых они обращены^ И те же самые пути ведут к признанию членами общества практической адекватности этих предпринятых усилий» [74, р. 8]. Задачей профессиональных социологов с точки зрения этнометодологии становятся, таким образом, не принятие на веру того, что обычно принимается на веру на Уровне повседневной деятельности,— темой социологического исследования должна стать тогда сама реализация адекватности значений в повседневных основанных на здравом смысле объяснениях. А это, полагает Гарфинкель, обязательно требует, чтобы социологи считали рациональные свойства практических действий «антропологически чуждыми» (р. 9). Таким образом, социологи должны подвергнуть сомнению контексты значений, в которых устанавливаются объяснения индивидами их собственных практических действий, с тем чтобы вскрыть истинную природу этих контекстов как практических реализаций. Другими словами, задача профессиональных социологов состоит в том, чтобы показать, что здравый смысл является sine qua non социальной жизни не в метафизическом или метатеоретическом смысле — как «естественный порядок вещей» или «человеческая природа», — а в операциональном смысле — как конструируемая социальная реальность, делающая возможными социальные взаимодействия, ибо они понимаемы. И понимание это оказывается возможным потому, что именно в терминах здравого смысла взаимодействия описываются как систематически и рационально организованные. Становление повседневного, принимаемого на веру, •обыденного социального мира здравого смысла как упорядоченной реальности, хотя оно и представляется банальным явлением самим членам коллектива, для профессиональных социологов — предмет глубокого «благоговения», ибо, согласно Гарфинкелю, оно совершается неведомыми им путями. Оно является таким отчасти потому, что включает в себя два примечательных и тесно связанных между собой свойства. Это, во-первых, «использование участниками совместных обыденных действий как методов опознания и демонстрации... рациональных свойств индсксичных действий» и, во-вторых, «анализируемость действий в контексте при том, что не только не существует понятия контекста вообще, но всякое без исключения использование «контекста» само по себе, в сущности, индексично» (р. 10). Первое свойство предоставляется примечательным, потому что социологи-профессионалы считают нндексичные выражения, используемые членами общества для описания своих повседневных практических действий, не соответствующими целям формального объяснения. Они не облегчают описание действии, к которым они относятся, с точки зрения их общих свойств. Поскольку нндексичные выражения обретают смысл только в специфических контекстах, где они используются индивидами для формулировки повседневных объяснений, они не могут служить основой обобщений- Однако, именно благодаря контексту, который связывает их значение с конкретными ситуациями их употребления и со специфической деятельностью, описанию которой они служат, нндексичные выражения оказываются практически рациональными в силу самого факта его существования. Ибо, как показал Гарфинкель, контекст этот остается по большей части не сформулированным ни самими описывающими его индивидами, ни их аудиторией; он существует как имплицитный источник, из которого все они черпают при объяснении любых практических действий, чтобы сделать их осмысленными и рациональными. Второе свойство можно считать столь же примечательным, ибо, хотя описания участников формируются в контексте, делающем их понятными для аудитории, сам этот контекст остается тем не менее особенным по отношению к особенному описываемому опыту и к индексичным выражениям, используемым для описаний. Последние формулируются отнюдь не в терминах совокупности обобщенных, эксплицитных принципов контекста, хотя, как гласит предпосылка, на которой основывается вся традиционная социология, без наличия и соблюдения этих принципов поннмаемость просто недостижима. В самом деле, контекст описываемых участниками практических действий создается как часть самих описаний и связан с описаниями, ибо приносится рациональными свойствами индексичных выражений, использованных при их конструировании. Нндексичные выражения, следовательно, представляют собой уже готовое решение парадокса, решить который профессиональная социология стремится путем выработки объективных выражений для упрощения формального социологического рассуждения. Детально изучить методы, которыми достигается это решение, — такова, согласно этно- методологин, насущная задача социологического анализа. Эти примечательные свойства обыденного мира свидетельствуют о двойственной природе социальных явлений. Ведь, будучи социальными явлениями, они обладает общими объективными свойствами, благодаря которым и определяются как таковые, поддаются анализу и объяснению в формальных социологических категориях. Но они также существуют в форме описаний действий, экепектаций, отношении и т. п. действующих лиц на уровне обыденной повседневной жизни. Как таковые социальные явления считаются ситуационно обусловленными, специфическими и уникальными. Значения приписываются им путем реконструкций действий, экспекта- ций, отношений и т. д., напоминающих те, что пережили сами авторы или опытные слушатели этих описаний Иначе говоря, они объективируются как квазиклассы или квазикатегории', в результате чего обретают относительно объективное выражение и становятся понятными. Однако обычно выражения этих действий в описаниях участников остаются индексичными, сохраняя свою неповторимость и неприменимость для целей формального социологического рассуждения. Ведь их понятность ограничивается только кругом участников, которые либо сами пережили, либо в ходе описания переживают опыт, реконструкцию которого представляют собой эти описания. Из такого истолкования мысли Гарфиикеля следует, что формальная, или традиционная профессиональная социология может рассматриваться как процесс вторичной объективизации индексичности повседневного социального опыта. Ибо она систематизирует, согласно понятиям и терминам своей формальной методологии, описания опыта участников, уже систематизированного в процессе его описания. Истинной задачей этнометодологиче- ской социологии становится в таком случае анализ процессов объективизации первого порядка, то есть способов, используемых участниками для обеспечения рациональности и описуемости их повседневного опыта. Другими словами, этнометодологическая социология — это социология повседневной жизни. И задачей социоло- гов-профессионалов, экстатически относящихся к социальному миру, то есть не приемлющих на веру то, что приемлют их «бытовые» коллеги — члены коллектива, становится раскрытие молчаливо подразумеваемых общих предпосылок, которые, как предполагается, придают повседневной жизни ее упорядоченный характер. Это будет одновременно признание и исследование ими их собственного участия в мире здравого смысла и в его конструировании как реальности. Они смогут представить и проанализировать опыт социальных взаимодействий более осмысленно, чем это можно сделать при помощи формальных абстрактных терминов традиционной социологии. Они будут, как утверждает Гарфинкель в первом из приводимых выше определений этнометодологии, стремиться к «открытию формальных свойств будничных практических основанных на здравом смысле действий «изнутри» действительных контекстов как текущей реализации этих контекстов».