Отчего я не могу наглядеться на твои странные фантастические листы, смелый художник? Отчего твои фигуры, часто только намеченные парою смелых черточек, не выходят у меня из головы? Когда я долго рас- сматриваю твои богатейшие композиции, созданные из совершенно чужеродных элементов, передо мною оживают тысячи, тысячи образов, и каждый из них, блистая самыми естественными кр/сками, с силою выступает вперед часто из самой дальней глубины ^аднего плана, где его сначала даже трудно было и разглядеть. / Ни один мастер не умел лучше Калло в малом пространстве разместить множество предметов, которые, не затрудняя зрения, выступают рядом друг с другом, даже входят другая друга, так что все отдельное представляется отдельным, но в то .же время принадлежит и к целому. Строгие ценители искусства могу/ упрекнуть его в незнании подлинной группировки, а равно и распределения света; его искусство идет, однако, дальше правил живописи или, лучше сказать, его рисунки — только отражения причудливых картин, рождавшихся в его необыкновенно возбужденной фантазии. Ведь даже в сюжетах, взятых им из жизни, — в его шествиях, сражениях и т. п. — всегда чувствуется глубоко индивидуальный, задорный почерк, придающий его фигурам, его группам, я сказал бы, что-то странно знакомое и вместе с тем непривычное. Обыкновеннейшие вещи из повседневной жизни — его крестьянская пляска, для которой самозабвенно играют музыканты, сидящие, как птички, на деревьях,— приобретают диковинный оттенок какого-то романтического своеобразия, вызывающего чудесные созвучия в душе, открытой всему фантастическому. Ирония, сталкивающая человеческое с животным, издевающаяся над человеком и его жалкою суетою, живет лишь в обители могучего духа; гротески Калло, созданные из людей и животных, раскрывают серьезному и проникновенному взору все таинственные намеки, скрытые под покровом шутовства. Как превосходен в этом отношении черт, у которого в «Искушении святого Антония» 2 нос вырастает в виде ружья, и он беспрестанно целится им в божьего человека; веселый черт-фейерверкер, а также кларнетист, который пользуется необычным органом для того, чтобы дуть в свой инструмент,— на том же листе столь же восхитительны. Как прекрасно, что Калло и в жизни был так же смел и дерзок, как и в своих рисунках, созданных уверенной и сильной рукой. Рассказывают, что, когда Ришелье потребовал от него, чтобы он награвировал взятие своего родного города Нанси, он смело объявил, что скорее отсечет себе большой палец, чем увековечит своим талантом унижение своего государя и родины. Разве поэт или писатель, которому образы обыкновенной жизни являются в его внутреннем романтическом царстве духов и который изображает их в том освещении, каким они окружены там, словно в каком-то чужом и причудливом наряде, не может, по меньшей мере, указать в свое оправдание на этого мастера и сказать, что он хотел работать в манере Калло?