...Будет молодец уже в разуме, в беззлобии, и возлюбили его отец и мать, учить его учали, наказывать, на добрыя дела наставливать: «Милое ты наше чадо, послушай учения родительскаго, ты послушай пословицы, добрыя, и хитрыя, и мудрыя; не будет тебе нужды великия: ты не будешь в бедности великои.
Не ходи, чадо, в пиры и в братчины, не садися ты на место болшее, не пей, чадо, двух чар заедину! Еще, чадо, не давай очам воли, не прелщайся, чадо, на добрых, красных жен, на отеческия дочери! Не ложися, чадо, в место заточное1, не бойся мудра, бойся глупа, чтобы глупыя на тя не подумали, да не сняли бы с тебя драгих порт, не доспели бы тебе позорства и стыда великаго и племя ни укору и поносу безделнаго! Не ходи, чадо, х костарем2 и корчемникам, не знайся, чадо, з головами кабацкими, не дружися, чадо, з глупыми — не мудрыми, не думай украсти-ограбити, и обмануть-солгать и неправду учинить. Не прелщайся, чадо, на злато и серебро, не збирай богатства неправаго, не буди послух3 лжесвидетелству, а зла не думай на отца и матерь и на всякого человека, да и тебе покрыет бог от всякого зла. Не безчествуй, чадо, богата и убога, а имей всех равно по единому. А знайся, чадо, с мудрыми и с разумными водися, и з други надежными дружися, которыя бы тебя злу не доставили». Молодец был в то время се мал и глуп, не в полном разуме и несовершен разумом; своему отцу стыдно покоритися и матери поклонитися, а хотел жити, как ему любо. Наживал молодец пятьдесят рублев, Развитие педагогической мысли и просвещения в XIV — XVII вв. 241 залез он себе пятьдесят другое. Честь его яко река текла. Друговя к молотцу прибивалися, в род-племя причиталися. Еще у мол отца был мил надежен друг — назвался молотцу названой брат, прелстил его речми прелесными, зазвал его на кабацкий двор, завел ево в ызбу кабацкую, поднес ему чару зелена вина и крушку поднес пива пьянова; сам говорит таково слово: «Испей ты, братец мой названой, в радость себе, и в веселие, и во здравие! Испей чару зелена вина, запей ты чашею меду сладко во! Хошь и упьешься, братец, допьяна, ино где пил, тут и спать ложися. Надейся на меня, брата названова,— я сяду стеречь-досматривать! В головах у тебя, мила друга, я поставлю крушку ишему4 сладково, вскрай поставлю зелено вино, близ тебя поставлю пиво пьяное, зберегу я, мил друг, тебя накрепко, сведу я тебя ко отцу твоему и матери!» В те поры молодец понадеяся на своего брата названого,— не хотелося ему друга ослушатца: принимался он за питья за пьяныя и испивал чару зелена вина, запивал он чашею меду слатково, \ и пил он, молодец, пиво пьяное, . упился он без памяти и где пил, тут и спать ложился: понадеялся он на брата названого. Как будет день уже до вечера, а солнце на западе, от сна молодец пробуждаетца, в те поры молодец озирается: а что сняты с него драгие порты, чиры5 и чулочки —*? все поснимано, рубашка и портки — все слуплено, и вся собина6 у его ограблена, а кирпичек положен под буйну его голову, он накинут гункою кабацкою, в ногах у него лежат лапотки-отопочки, в головах мила друга и близко нет. И вставал молодец на белы ноги, учал молодец наряжитися: обувал он лапотки, надевал он гунку кабацкую, покрывал он свое тело белое, умывал он лице свое белое.
Стоя молодец закручинился, сам говорит таково слово: «Житие мне бог дал великое,— ясти-кушати стало нечево! Как не стало денги, ни полу денги,— так не стало ни друга, ни полдруга: род и племя отчитаются, все друзи прочь отпираются». Стало срамно молотцу появитися к своему отцу и матери, и к своему роду и племени, и к своим прежним милым другом. Пошел он на чюжу страну, далну, незнаему, нашел двор, что град стоит, изба на дворе, что высок терем, а в ызбе идет велик пир почестей, гости пьют, ядят, потешаются... «Государи вы, люди добрыя! Скажите и научите, как мне жить на чюжей стороне, в чюжих людех, и как залести мне милых другое?» Говорят молотцу люди добрыя: «Доброй еси ты и разумный молодец! Не буди ты спесив на чюжой стороне, покорися ты другу и недругу, поклонися стару и молоду, а чюжих ты дел не обявливай, а что слишишь или видишь не сказывай, не лети ты межь други и недруги, не имей ты упатки вилавыя7, не вейся змиею лукавою, смирение ко всем имей и ты с кротостию, держися истинны с правдою,— то тебе будет честь и хвала великая. Первое тебе люди отведают и учнуть ти чтить и жаловать за твою правду великую, за твое смирение и за вежество, и будут у тебя милые други, названыя братья надежныя!» И отуду пошел молодец на чюжу сторону, и учал он жити умеючи. Он великого разума наживал он живота болшы старова, присмотрел невесту себе по обычаю — захотелось молотцу женитися. Средил молодец честен пир отчеством и вежеством, любовным своим гостем и другим бил челом. И по грехом молотцу, и по божию попущению, и по действу диаволю пред любовными своими гостьми и други, и назваными браты похвалился. А всегда гнило слово похвалное, похвала живет человеку пагуба! «Наживал-де я, молодец, живота болши старова!» Послушало Горе-Злочастие хвастане молодецкое, само говорит таково слово: «Не хвались ты, молодец, своим счастием, не хвастай своим богатеством! Бывали люди у меня, Горя, и мудряя тебя и досужае, и я их, Горе, перемудрило, учинися им злочастие великое...» Ино зло то Горе излукавилось, Горе архангелом Гавриилом молотцу по-прежнему явилося, еще вновь Злочастие привязалося: «Али тебе, молодец, неведома нагота и босота безмерная, легота-безпроторица великая? На себя что купить-то проторится, а ты, удал молодец, и так живешь! Да не бьют, не мучат нагих-босых, и из раю нагих-босых не выгонят, а с тово свету сюда не вытепут, да никто к нему не привяжется — а нагому-босому шумить разбой!» Тому сну молодець он поверовал, сошел он пропивать свои животы, а скинул он платье гостиное, надевал он гунку кабацкую, покрывал он свое тело белое. Стало молотцу страмно появитися своим милым другом. Пошел молодец на чужу страну далну-незнаему... «Стой ты, молодец; меня, Горя, не уйдеш никуды! Не мечися в быстру реку, да не буди в горе кручиноват — а в горе жить — некручинну быть, а кручинну в горе погинути! Спамятуй, молодец, житие свое первое и как тебе отец говорил, и как тебе мати наказывала! О чем тогда ты их не послушал? Не захотел ты им покоритися, постыдился им поклонитися, а хотел ты жить, как тебе любо есть. А хто родителей своих на добро учения не слушает, того выучю я, Горе злочастное» [5, с. 598—606].