Это утверждение, находящееся в разительном противоречии с догмами любой организованной церкви, отчетливо показывает основную установку Джемса: любую проблему, сколь бы абстрактной и метафизической она ни казалась, ставить в непосредственное отношение к нуждам, интересам и запросам отдельного человека и само решение ее искать в том прямом влиянии, которое оно может оказать на человеческую жизнь.
Джемс видел смысл прагматической максимы Пирса в том, чтобы при встрече с любой теоретической дилеммой ставить вопрос так: «Какая получится для кого-нибудь практическая разница, если принять за истинное именно это мнение, а не другое? Если мы не в состоянии найти никакой практической разницы, то оба противоположных мнения означают, по существу, одно и то же, и всякий дальнейший спор здесь бесполезен». Даже о философии, несмотря на ее общий и абстрактный характер, Джемс считает возможным сказать: «Вся задача философии должна была бы состоять в том, чтобы указать, какая получится для меня и для вас определенная разница в определенные моменты нашей жизни, если бы была истинной та или иная формула мира» (27, 33, 36). Многие американские авторы усматривают в такой постановке вопроса Джемсом проявление «характерной американской заботы о том, чтобы идея имела отношению к течению чьей-либо жизни... Требование, чтобы у любой мысли было режущее острие, чтобы она имела отношение или не была бы безразлична к жизненным целям кого-либо, глубоко укоренилось в американском сознании. Если это отношение неясно, идея вызывает подозрение и даже враждебность» (139, 63). Действительно, чисто теоретический интерес, по крайней мере за пределами сугубо специальных вопросов физиологии и психологии, по-видимому, не играл самостоятельной роли в мышлении Джемса и всегда отступал на задний план перед практическими соображениями и интересами. Вопрос не о том, каков окружающий нас мир сам по себе, а о том, как наилучшим образом устроиться в нем, чтобы «чувствовать себя как дома во Вселенной» (29, 137), — вот что было мотивом философствования Джемса. Может показаться, что такое противопоставление неправомерно. Разве не надо знать, каков мир, чтобы хорошо устроиться в нем? С точки зрения Джемса, это не так. Мы помним, что материалистическая картина безбожной Вселенной вызывала у него ужас и отвращение. «Прежде всего, — писал он, — мы должны избавить свои собственные сердца от атеизма и страха» (29, 69). Теоретически принять мир таким, каков он есть на самом деле, — значит стать на позиции материализма, не приемлемые для Джемса прежде всего по идеологическим соображениям. И как раз потому, что в реальном мире большинству людей не удается устроиться хорошо, Джемс призывает верить в то, что это возможно! «Мы требуем от Вселенной такого характера, который соответствовал бы нашим эмоциям и активным стремлениям» (29, 95). Поэтому, «когда мы строим теории относительно Вселенной и обсуждаем их, мы делаем это для того, чтобы достигнуть такого представления о вещах, которое дало бы нам субъективное удовлетворение» (29, 168). Этими-то соображениями и определяется отношение Джемса к двум основным философским направлениям. Вопрос о том, «соответствует ли Вселенная нашим нравственным требованиям или нет», — «это, в сущности, вопрос о жизни или смерти материализма» (29, 118). Исходя из этих соображений Джемс делает свой бесповоротный выбор. Ведь материализм дает «такое решение на вопрос о природе вещей... с которым мы добровольно никогда не примиримся» (29, 145). И напротив, «идеализм сродняет природу вещей с нашим Я» и позволяет не видеть в ней нечто внешнее и чуждое нам, но считать, «что Я сам, по крайней мере в потенции, — все; во Вселенной не остается ни одного чуждого мне уголка, вся она сродни мне» (29, 101—102). Этим очерчен тот круг идей, который играл решающую роль в мировоззрении Джемса. Религиознонравственные интересы и заботы о том, как человеку получше устроиться в мире, не восставая против существующих общественно-политических порядков, а пребывая в поставленных ими рамках, — вот лейтмотив философской деятельности Джемса50. Эти идеи достаточно далеки от традиционной гносеологической и онтологической проблематики. Но они-то и составляют «исток и тайну» собственной философии Джемса. Сфера религиозно-нравственного опыта для него— решающая и определяющая сфера опыта вообще. Из нее он берет примеры и факты, служащие ему представителями всего мира фактов, из нее он черпает наблюдения, понятия и представления, применяемые затем для характеристики всей реальности.
Не поняв этой особенности мышления Джемса, невозможно разобраться в его философии, объяснить многочисленные, подчас абсурдные противоречия в его утверждениях, понять его отношение к критике. Религиозно-нравственный опыт всегда оставался для Джемса последним эталоном и высшим критерием. И если под давлением философской критики, направленной, например, против его понимания истины или реальности, Джемс нередко чувствовал себя вынужденным признать справедливость взглядов своих оппонентов и абстрактно заявить о своем полном согласии с ними, то вслед за этим он немедленно отступал на исходные позиции, поскольку применительно к религиозно-нравственной сфере жизни его собственные выводы подтверждались всем его опытом психолога и казались абсолютно бесспорными. Основа собственно философского учения Джемса— это его понимание опыта и функции сознания, выдвинутое еще в «Началах психологии». Человек для Джемса — это существо, организм, находящийся в некоторой среде, стремящийся выжить и активно приспособиться к меняющимся условиям. Его жизнедеятельность имеет целеполагающий характер, и имен-' но «преследование будущих целей и выбор средств для их достижения являются, таким образом, признаком и критерием наличия интеллекта (mentality) в феномене» (114,8). Джемс подчеркивает, что сознание во всех его проявлениях есть прежде всего и по преимуществу «избирательная активность» (114, 139). От первоначальных элементарных ощущений до высших форм абстрактного мышления сознание осуществляет отбор того, что нужно данному индивиду, что отвечает его потребностям и целям. У Джемса речь идет именно о данном индивиде, ибо, полагает он, мысль, несмотря на приписываемую ей всеобщность, всегда имеет личный характер; «элементарный, психический факт» — это «не мысль, или эта мысль, или та мысль, но моя мысль». «Всякая мысль принадлежит кому- нибудь», и «бреши между подобными мыслями — наиболее абсолютные бреши в природе» (114, 226). Но если сознание есть избирательная активность, то из чего оно выбирает, каков тот материал, по отношению к которому оно осуществляет свою жизненно важную функцию? Оказывается, это не что иное, как... само же сознание, это непрерывный «поток мысли, сознания, субъективной жизни» (114, 239), или, как Джемс скажет позже, «поток опыта». Этот поток жизни, опыта или сознания, в своем изначальном виде выступающий как «чистый опыт», не есть еще та расчлененная и упорядоченная Вселенная, в которой мы привыкли видеть себя с первых дней нашей сознательной жизни, но это ее основа или субстрат, ибо нам случилось жить «в мире, в котором опыт и реальность составляют одно и то же» (111, 59). Поскольку мышление с его дискурсивными категориями представляет собой сравнительно поздний результат духовного развития как индивида, так и человечества, первоначальным, исходным содержанием опыта остаются ощущения, так что «чистый опыт является лишь другим именем для ощущения или чувствования» (28, 185). То, что нам дано непосредственно, выступает перед нами как «великий цветущий, жужжащий беспорядок» (115, 50). Из него-то, говорит Джемс, наша избирательная активность, наша способность внимания выделяет отдельные сгустки, отдельные группы ощущений (называемые вещами), по той или иной причине представляющие для нас интерес, необходимые для осуществления наших целей. Так каждый человек создает себе свой особый мир. Но сколь бы ни различались миры в наших представлениях, все эти миры заключены, инкрустированы или «врезаны в первозданном хаосе ощущений». «Другие умы, другие миры из того же самого однообразного и невыразительного хаоса! Мой мир — это лишь один из миллиона, равным образом реальных для тех, кто может их абстрагировать. Сколь различны должны быть миры в сознании муравья, каракатицы или краба!» (114, 289). Но представители человеческой расы в основном согласны в отношении того, что именно они будут замечать, отбирать и называть одним именем. Только в одном пункте, в делении всей Вселенной на две части, они расходятся коренным образом: в разделении мира на Я и не-Я (114). Так представляет себе Джемс отношение человека к окружающему миру, поскольку оно рассматривается в психологическом плане. Изложенные выше идеи «Начал психологии» получили дальнейшую разработку в философском плане и составили учение, названное Джемсом «радикальным эмпиризмом».