Основанием для той части философии, которая рассматривает вопросы о человеке, точно так же служат естественные науки, как и для другой части, рассматривающей вопросы о внешней природе. Принципом философского воззрения на человеческую жизнь со всеми ее феноменами служит выработанная естественными науками идея о единстве человеческого организма; наблюдениями физиологов, зоологов и медиков отстранена всякая мысль о дуализме человека.
Философия видит в нем то, что видят медицина, физиология, химия; эти науки доказывают, что никакого дуализма в человеке не видно, а философия прибавляет, что если бы человек имел, кроме реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 767 непременно обнаружилась бы в чем-нибудь, и так как она не обнаруживается ни в чем, так как все происходящее и проявляющееся в человеке происходит по одной реальной его натуре, то другой натуры в нем нет. На человека надо смотреть как на одно существо, имеющее только одну натуру, чтобы не разрезывать человеческую жизнь на разные половины, принадлежащие разным натурам, чтобы рассматривать каждую сторону деятельности человека как деятельность или всего его организма, от головы до ног включительно, или, если она оказывается специальным отправлением какого-нибудь особенного органа в человеческом организме, то рассматривать этот орган в его натуральной связи со всем организмом. Таков «антропологический принцип», полагаемый Н. Г. Чернышевским (1828—1889) в основание философского изучения человека, его духовного содержания, его действий и дел, а тем самым и в основание философии вообще. О какой бы части жизненного человеческого процесса ни говорилось, всегда нужно помнить, что весь этот процесс и каждая часть его происходят в человеческом организме, что этот организм служит материалом, производящим рассматриваемые феномены, что качества феноменов обусловливаются свойствами материала, а законы, по которым возникают феномены, есть только особенные частные случаи действия законов природы. Но при единстве натуры мы замечаем в человеке два различных ряда явлений: явления так называемого материального порядка (человек ест, ходит) и явления так называемого нравственного порядка (человек думает, чувствует, желает). В каком же отношении между собою находятся эти два порядка явлений? Не противоречит ли их различие единству натуры человека, показываемому естественными науками? Естественные науки опять отвечают, что делать такую гипотезу мы не имеем основания, потому что нет предмета, который имел бы только одно качество; напротив, каждый предмет обнаруживает бесчисленное множество разных явлений, которые мы для удобства суждения о нем подводим под разные разряды, давая каждому разряду много разных качеств. Соединение совершенно разнородных качеств в одном предмете есть общий закон вещей. В природе царит безусловное единство основных начал в многообразии явлений. Так, от обыкновенных руд, камней и других неорганических тел растение отличается собственно тем, что представляет комбинацию элементов гораздо более сложную и потому гораздо быстрее проходящую химический процесс в обыкновенной атмосфере, чем неорганические тела, и притом, по самой своей многосложности, проходящую процесс гораздо более сложный. Разница между царством неорганической природы и растительным царством подобна различию между маленькою травкою и огромным деревом: это разница по количеству, по интенсив 768 Б. В. ЯКОВЕНКО 4 ности, по многосложности, а не по основным свойствам явления; былинка состоит из тех же частиц и живет по тем же законам, как дуб; только дуб гораздо многосложнее былинки; на нем десятки тысяч листьев, а на былинке всего два или три... Точно так же обстоит дело и относительно животных: млекопитающие и птицы связаны с растительным царством множеством переходных форм, по которым можно проследить все степени развития так называемой животной жизни из растительной; есть растения и животные, почти ничем не отличающиеся друг от друга, так что трудно сказать, к какому царству отнести их. Все животные организмы начинают с того же самого, с чего начинает растение, и только впоследствии некоторые животные организмы приобретают вид, очень различный от растений, и в очень высокой степени проявляют такие качества, которые в растении так слабы, что открываются только при помощи научных пособий. И физиология есть тоже только видоизменение химии, а предмет ее только видоизменение предметов, рассматриваемых в химии. Все в человеке объяснимо в духе естественных наук. Так, например, приятное ощущение должно непременно состоять в том, что силою человеческого организма переделывается какой-нибудь внешний предмет. Мышление состоит в том, чтобы из разных комбинаций ощущения и представлений, изготовляемых воображением при помощи памяти, выбирать такие, которые соответствуют потребности мыслящего организма в данную минуту, в выборе средств для действия, в выборе представлений, посредством которых можно было бы дойти до известного результата. В этом состоит не только мышление о житейских предметах, но и так называемое отвлеченное мышление. Возьмем в пример самое отвлеченное дело: решение математической задачи. У Ньютона, заинтересованного вопросом о законе качества или силы, проявляющейся в обращении небесных тел, накопилось в памяти очень много математических формул и астрономических данных. Чувства его (главным образом одно чувство — зрение) беспрестанно приобретали новые формулы и астрономические данные из чтения и собственных наблюдений; от сочетания этих новых впечатлений с прежними возникали в его голове разные комбинации, формулы цифр; его внимание останавливалось на тех, которые казались подходящими к его цели, соответствующими его потребности найти формулу данного явления; от обращения внимания на эти комбинации, т. е. от усиления энергии в нервном процессе при их появлении, они развивались и разрастались, пока наконец разными сменами и превращениями их произведен был результат, к которому стремился нервный процесс, т. е. найдена была искомая формула. Это явление, т. е. сосредоточение нервного процесса на удовлетворяющих его желанию МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 769 в данную минуту комбинациях ощущений и представлений, непременно должно было происходить, как скоро существуют комбинации ощущений и представлений, иначе сказать, как скоро существует нервный процесс, который сам и состоит именно в ряде разных комбинаций ощущения и представления. Каждое существо, каждое явление разрастается, усиливается при появлении данных, удовлетворяющих его потребности, прилепляется к ним, питается ими, — а собственно в этом и состоит то, что мы назвали выбором представлений и ощущений в мышлении, а в этом выборе их, в прилеплении к ним и состоит сущность мышления. При внимательном исследовании побуждений, руководящих людьми, оказывается, что все дела, хорошие и дурные, благородные и низкие, геройские и малодушные, происходят во всех людях из одного источника: человек поступает так, как приятнее ему поступать, руководится расчетом, велящим отказываться от меньшей выгоды или меньшего удовольствия для получения большей выгоды, большего удовольствия. Только то, что составляет натуру человека, признается в науке за истину; только то, что полезно для человека вообще, признается за истинное добро; всякое уклонение понятий известного народа или сословия от этой нормы составляет ошибку, галлюцинацию, которая может наделать много вреда другим людям, но больше всех наделает вреда тому народу, тому сословию, которое подверглось ей, заняв по своей или чужой вине такое положение среди других народов, среди других сословий, что стало казаться выгодным ему то, что вредно для человека вообще. Если есть какая-нибудь разница между добром и пользою, она заключается разве лишь в том, что понятие добра очень сильным образом выставляет черту постоянства, прочности, плодотворности, изобилия хорошими, долговременными и многочисленными результатами, которая, впрочем, находится и в понятии пользы, именно этою чертою отличающейся от понятия удовольствия, наслаждения. Цель всех человеческих стремлений состоит в получении наслаждений. Но источники, из которых получаются нами наслаждения, бывают двух родов: к одному роду принадлежат мимолетные обстоятельства, не зависящие от нас или, если и зависящие, то проходящие без всякого прочного результата; к другому роду относятся факты и состояния, находящиеся в нас самих прочным образом или вне нас, но постоянно при нас и долгое время. Если полезным называется то, что служит источником множества наслаждений, а добром просто то, что очень полезно, тут уже не остается ровно никаких сомнений относительно цели, которая предписывается человеку, — не какими-нибудь посторонними соображениями или внушениями, не какими-нибудь проблематическими предположениями, таинственными отношениями к чему-нибудь еще очень неверному, — нет, предписывается 25 Б. В. Яковенко 770 Б. В. ЯКОВЕНКО просто рассудком, здравым смыслом, потребностью наслаждения: эта цель — добро. Расчетливы только добрые поступки, рассудителен только тот, кто добр, и ровно настолько, насколько добр. Но в том же понятии о добре как об очень прочной пользе мы находим еще другую важную черту, помогающую нам открыть, в каких именно явлениях и поступках главнейшим образом состоит добро. Внешние предметы, как бы тесно ни были привязаны к человеку, все-таки слишком часто разлучаются с ним: то человек расстается с ними, то они изменяют человеку. Родина, родство, богатство — все может быть покинуто человеком или покинуть его; от одного никак не может он отделаться, пока остается жив, одно существо неразлучно с ним — это он сам.
Не только по постоянству и долговечности, но и по обширности результатов добро, приносимое качествами самого человека, гораздо значительнее добра, делаемого человеком только по обладанию внешними предметами. Действительным источником совершенно прочной пользы для людей от действий других людей остаются только те полезные качества, которые лежат в самом человеческом организме; потому, собственно, этим качествам и присвоено название добрых, потому и слово «добрый» настоящим образом прилагается только к человеку. Ощущение, производимое в человеке прекрасным, — светлая радость, похожая на ту, какою наполняет нас присутствие милого для нас существа. Мы бескорыстно любим прекрасное, мы любуемся, радуемся на него, как радуемся на милого нам человека. Из этого следует, что в прекрасном есть что-то милое, дорогое нашему сердцу. Но это «что-то» должно быть нечто чрезвычайно многообъемлющее, нечто способное принимать самые разнообразные формы, нечто чрезвычайно общее; потому что прекрасными кажутся нам предметы чрезвычайно разнообразные, существа, совершенно непохожие друг на друга. Самое общее из того, что мило человеку, и самое милое ему на свете — жизнъ\ ближайшим образом такая жизнь, какую хотелось бы ему вести, какую любит он; потом и всякая жизнь, потому что все-таки лучше жить, чем не жить; все живое уже по самой природе своей ужасается гибели, небытия, и любит жизнь. Отсюда «прекрасное — есть жизнь». Истинная, высочайшая красота есть именно красота, встречаемая человеком в мире действительности, а не красота, создаваемая искусством. Соединяя все сказанное, получим следующее воззрение на искусство: существенное значение искусства — воспроизведение всего, что интересно для человека в жизни; очень часто, особенно в произведениях поэзии, выступает также на первый план объяснение жизни, приговор о явлениях ее. Искусство относится к жизни совершенно так же, как история; различие по содержанию только в том, что история рассказывает о жизни человечества, заботясь более всего о МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 771 фактической правде, искусство же дает о жизни людей рассказы, в которых фактическая правда заменяется верностью психологической и нравственной истине. Первая задача истории — воспроизвести жизнь; вторая, исполняемая не всеми историками, —? объяснить ее; не заботясь о второй задаче, историк остается простым летописцем, и его произведение только материал для настоящего историка или чтение для удовлетворения любопытства; думая о второй задаче, историк становится мыслителем, и его творение приобретает чрез это научное достоинство. Совершенно то же самое надобно сказать об искусстве. История не имеет притязания соперничествовать с действительной исторической жизнью, сознается, что ее картины бледны, неполны, более или менее неверны или по крайней мере односторонни. Эстетика должна признать, что искусство точно так же и по тем же самым причинам не должна и думать сравниться с действительностью, тем более превзойти ее красотою. Дело есть истина жизни. Жизнь человека решает, какова его натура, она же решает, каковы его стремления и желания. Практика — великая разоблачительница обманов и самообольщений не только в практических делах, но также в делах чувства и мысли. Потому-то в науке принята она существенным критери- умом всех спорных пунктов. Что подлежит спору в теории, начистоту решается практикою действительной жизни. Действительность обнимает собою не только мертвую природу, но и человеческую жизнь, не только настоящее, но и прошедшее, насколько оно выразилось делом, и будущее, насколько оно приготовляется настоящим. Не мысль противоположна действительности, потому что мысль порождается действительностью и стремится к осуществлению, поэтому составляет неотъемлемую часть действительности, — а праздная мечта, которая родилась от безделья и остается забавою человеку, любящему сидеть сложа руки и зажмурив глаза. Точно так же и «практическая жизнь» обнимает собою не одну материальную, но и умственную и нравственную деятельность человека. Отсюда ясно различие между прежними трансцендентальными системами, которые, доверяя фантастическим мечтам, говорили, что человек ищет повсюду абсолютного и, не находя его в действительной жизни, отвергает ее как неудовлетворительную, которые ценили действительность на основании туманных грез фантазии, — и наукой, которая, признав бессилие фантазии, отвлекающейся от действительности, в своих приговорах о существенной ценности для человека различных его желаний руководится фактами, которые представляют действительная жизнь и деятельность человека. Совершенно в духе такого материалистически-утилитари- стического и прагматистического миросозерцания Чернышевский определял справедливость как то, что благоприятно нравам человека; считал, что государство существует для блага Ill Б. В. ЯКОВЕНКО индивидуальной личности, и в сфере политической экономии отстаивал примат распределения над производством, почитая явно более прогрессивной в социал-политическом отношении ту страну, в которой при менее развитом производстве распределение материальных благ справедливее, по сравнению со страною высоко развитого производства и резкого экономического неравенства. На этом последнем убеждении базировалось его положительное отношение к русскому экономическому укладу, характеризовавшемуся неразвитостью производственных отношений и общинным земельным укладом, в котором Чернышевский видел почву для непосредственного осуществления социалистического земельного строя, минуя фазис капиталистического хозяйства. Это, однако, отнюдь не побуждало его признавать ни в экономической, ни в социально-духовной сфере (как то делали славянофилы) пресловутую российскую «самобытность». «Мы далеко не восхищаемся, — писал он, — нынешним состоянием Западной Европы; но все-таки полагаем, что нечем ей позаимствоваться от нас. Если сохранился у нас от патриархальных (диких времен) один принцип, несколько соответствующий одному из условий быта, к которому стремятся передовые народы, то ведь Западная Европа идет к осуществлению этого принципа совершенно независимо от нас». * * * Бесспорно, Чернышевский был первым и главным в России авторитетным утвердителем и насадителем материализма. Но никем из выдающихся русских мыслителей материалистическому миропониманию не был придан такой примитивно натуралистический вид и никто не делал из него таких крайних выводов общественного характера, придя к проповеди полного нигилизма, как М. А. Бакунин (1814—1876). Обыкновенно принято причислять Бакунина к западникам «40-х годов», видя в нем сподвижника и единомышленника его друзей, Белинского и Герцена, — и это вполне правильно, ибо Бакунин действительно был неотъемлемым членом этого кружка и главным знатоком Гегеля и утвердителем там геге- лианства. Однако чуть ли не единственными его философскими обнаружениями за эту эпоху были две статьи, напечатанные в 1842 году в Германии и для России имевшие самое косвенное значение, через их отражение в писаниях Герцена. В одной из этих статей Бакунин защищал Гегеля против Шеллинга; в другой, в философском отношении выдающейся и знаменательной, он пытался приложить диалектический метод к рассмотрению европейской социально-политической действительности того момента, приходя к выводу, что Европа безнадежно МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 773 разлагается, ни протестантизм, ни католицизм, ни государственный принцип не являются состоятельными началами и что спасение Европы лишь в осуществлении истинного демократизма, являющегося подлинным воплощением объективного универсального духа, для чего неизбежным заключительным этапом должна послужить всесокрушительная и всеочисти- тельная революция: «Die Lust der Zerstorung ist zugleich eine schaffende Lust!..».1 Все главные произведения Бакунина, которые тоже имели для России в то время только косвенное значение и влияли прежде всего и главным образом на европейский Запад, относятся к 60-м и 70-м годам столетия и носят философски уже вовсе не гегелианский, а чисто и грубо материалистический характер. Поэтому в данной связи будет правильнее видеть в Бакунине представителя второй, менее важной для русской жизни, но более резкой фазы русского материализма, когда этот последний в теоретическом отношении стал обнаруживать склонность к метафизическому мышлению а 1а Бюхнер, а в общественном отношении оделся в формы самого крайнего отрицания: нигилизма и анархизма. Выраженными поборниками выраженного материализма были и два замечательных литературных критика и публициста этой эпохи: Н. А. Добролюбов (1836—1861) и Д. И. Писарев (1840—1868), из которых последний, одаренный исключительно острым и ядовитым пером, подобно Бакунину, но на свой лад, придал материалистическому мировоззрению крайне нигилистическое выражение. Отрицание всего общезначимого и обязательного, каких бы то ни было идеалов и норм, признание за высший и единственный критерий истины, добра и красоты — индивидуального наслаждения и пользы, борьба против всего прошлого целиком и против всяческих традиций и провозглашение необходимости абсолютно нового строительства, — вот основные черты его умонастроения, дополнявшегося совершенно механическим и объективистическим пониманием жизни и истории. Крайним и последовательным материалистом заявил себя также замечательный русский физиолог — И. М. Сеченов, видевший в умственной жизни человека не более как сферу рефлексов головного мозга.