Дискурсивное (не)признание «женской власти» в постсоветский период

Российский дискурс изобилует также ностальгией по естественному гендерному порядку, утраченному в ходе насильственной модернизации советского образца. Т. Барчунова отмечает, что «вариации на тему “естественного” порядка властных отношений многообразны, но, как правило, сводятся к трем основным сюжетам: утверждение доминирования мужчин над женщинами; манипулирование мужчинами, осуществляемое со стороны женщин; приравнивание женской эмансипации к сексуальной распущенности...» (Барчунова 2002)

. Таким образом, естественный порядок видится как легитимный патриархат, предполагающий неизбежно особую женскую власть-манипулирование.

Такие утверждения слышны на фоне общеизвестной статистики о более низких заработках женщин, об отсутствии женщин в политических органах на федеральном уровне, в крупном бизнесе, среди высокооплачиваемых финансовых работников и хай-тека. Среди руководителей органов власти и управления всех уровней число женщин составляет 39 %, среди работодателей — 35 %. Отношение заработной платы женщин к заработной плате мужчин — 64 % (2003 год) (Женщины и мужчины 2004: 95, 97, 108). Другой контекст — это домашнее и сексуальное насилие, трафик, проституция и повседневный сексизм. Таким образом, сохранение в нашем обществе наиболее значимых патриархатных структур в сфере экономики, политики и приватной жизни сочетается с непризнанием феминистской повестки дня.

Что это означает для нас, социологов феминистской направленности? Как мы можем интерпретировать данный феномен? Идет ли речь о коллективном непризнании патриархата, необходимом для его «спасения», или о каких-то других, более сложных процессах? Попробуем ответить на поставленные вопросы, обратившись к контексту позднесоветского гендерного дискурса. В советском обществе государство осуществляло авторитарный проект гендерной модернизации. Наиболее модернизированной при этом становилась публичная сфера, с которой связаны ресурсы экономической независимости, в значительной степени определяющие социальный статус индивида и группы. Социальный статус женщин во многом определялся ее позицией в сфере оплачиваемого труда и в профессионально-должностной стратификации.

Однако основным пространством так называемой женской власти — власти, основанной на легитимном праве осуществлять заботу и вызывать страсть, — оставалась более традиционалистская приватно-семейная сфера, сфера интимных отношений или катексиса. Легитимная власть или авторитет женщин в приватной сфере поддерживались советским государством с одной стороны, инфраструктурным дефицитом — с другой, культурными нормами гендерной поляризации — с третьей. В приватной сфере женщина как мать, жена или сексуальная партнерша обладала (и до сих пор обладает) монополией на принятие и исполнение решений; она может подчинять своей воле других зависимых. В этой сфере осуществляются особые типы «женской власти». Именно здесь женщина черпает дополнительные ресурсы, связанные с властью так называемого сексуального объекта, вызывающего страсть и ставящего и зависимость от себя, или с властью заботы как ответственного отношения, предполагающего контроль и подчинение близких.

Трансформация в 1985—2000 годах привела к структурным изменениям гендерного порядка в России. Однако достигнутое в тоталитарную эпоху равенство женщины и мужчины в общественной сфере (преимущественно уровень образования и занятости, а также экономическая независимость женщины в результате массового вовлечения в производство) — это, по словам Н. Римашевской, «то колесо российской истории, которое не только трудно, но практически невозможно безболезненно повернуть назад» (Римашевская 2002: 255).

Публичная сфера была и остается гендерно асимметричной, женщинам систематически не хватает ресурсов реальной легитимной власти в публичном пространстве. Ренессанс патриархата, возникший как социальное следствие структурных реформ (речь идет о 1990-х годах), выражается в усилении неконкурентоспособное™ женщин на рынке труда, приводит к снижению их трудовой занятости в общественном производстве и соответственно к падению их социального статуса (Там же: 255). Дефицит возможностей, вызванный в том числе нестабильностью и «дикостью» «правил игры», восполняется непрямой властью. Непрямая власть неуловима, косвенна; она порождена патриархатом и поддерживает его. Важность данной власти в контексте российской трансформации особенно велика в связи со значимостью социального капитала (сетевых ресурсов), определяющего стратегические возможности действующих лиц. Те, кому не хватает ресурсов, определяют практики социальных взаимодействий как «подковерные игры», к которым они не допущены. Они компенсируют неопределенность «правил игры» дикого капитализма и фиктивной демократии мобилизацией неформальных персонифицированных отношений, что создает основания для реализации власти-манипулирования. Такая власть предполагает наличие практической компетентности, использование практического знания типалетмс. Такое знание «впечатано» в микрофизику гендерного дисплея. Так, например, женское кокетство может проявляться непроизвольно, как естественный дисплей, сформировавшийся в процессе гендерной социализации. Однако кокетство может служить достижению определенной цели, например легитимации присутствия женщины в мужском сообществе в качестве псевдосексуального объекта.

В российском обществе (и нс только в нем) манипулирование другими является эффективной стратегией. Ею пользуются как мужчины, так и женщины. Однако в российском патри- архатном дискурсе признается, что женщины по природе своей обладают преимуществами в использовании манипулятивных средств. Ориентацшо на отношения и способность к управлению считают необходимой чертой женской идентичности. «Настоящая женственность» предполагает внимание к другому, эмпатию, инвестиции в эмоциональную работу, осуществление заботы, способность к пониманию и поддержке. Но «настоящая женственность» предполагает также сексуальную привлекательность и востребованность женщины как сексуального партнера. Ресурсы заботы и сексуальной привлекательности составляют основания власти-манипулирования, их значимость усиливается эффективностью социального капитала в трансформационном контексте. Примером осуществления такой власти является использование обаяния, эротизация и сек- суализация формальных отношений, апелляция к традиционной женственности, требующей снисхождения и защиты. В условиях, когда невозможно добиться чего-то «по правилам», когда женщины оказываются структурно исключенными, они прибегают к гендерпо маркированным стратегиям достижения целей. Если женщин вытесняют из публичной сферы, они интенсифицируют ресурс «катектичного» влияния. В постсоветское время публичная эротизация женских образов расширила рамки для интерпретации сексуальной привлекательности как средства манипулирования.

Итак, в постсоветском гендерном пространстве женская власть-манипулирование осуждается как власть «стервы», но признается как распространенная стратегия. С одной стороны, эгалитарные тенденции делают ее в некоторых ситуациях менее востребованной и менее легитимной. С другой стороны, она усиливается из-за структурной неопределенности, коммерциализации социальных отношений, из-за недостатка демократической правовой культуры. Тенденции разрушения социально-экономического патриархата сочетаются с усилением культурного патриархата — андро центризма. Несмотря на реальное доминирование женщин в организации семейной жизни, его характеризует дефицит легитимности. В частности, О. Здравомыслова показывает, что главенство женщины в современной московской семье готовы признать нормальным единицы опрошенных (3дравомыслова2003:101 — 103). В приватной сфере женщина способна принимать решения и подчинять им окружающих. Она осуществляет практики социального контроля. Однако у такой власти не хватает авторитета и легитимности; она описывается как манипулятивная, как ненужная женщинам и притесняющая мужчин, особенно когда она выходит за пределы семьи.

Свою власть в приватной сфере женщины воспринимают как вынужденную и избыточную. При этом мужчины полагают, что женщины пользуются такой властью целенаправленно: они подавляют, исключают и репрессируют других (мужчин и детей). В современном повседневном и научно-популярном дискурсе данная тенденция выражена в категориях «стервологии» (в современных пособиях «по эксплуатации мужчины»). В российском обществе не существует конвенции по поводу гендерного порядка, для него характерен гендерный конфликт: конфликт тенденций и конфликт интерпретаций (см.: Здравомыслова 2003)

. Такой конфликт выражается, в частности, в том, что женщины считают свою власть вынужденной, отождествляют ее с дополнительной нагрузкой и эксплуатацией. Однако мужчины считают, что женщины добровольно и сознательно монополизируют власть в семейной сфере. Так или иначе, признается избыточность «власти женщин». При этом эта власть имеет низкий или даже морально неприемлемый статус, часто рассматривается как злоупотребление или обуза, особенно когда она выходит за пределы интимной сферы.

В настоящее время наблюдается дифференциация гендерных контрактов и столкновение эгалитарных тенденций с тенденциями усиления андроцентризма. С одной стороны, в российском гендерном пространстве существуют сегменты эгалитарного уклада, при котором нет необходимости в манипу- лятивных стратегиях, с другой — очевидно присутствуют традиционно организованные социальные среды, для которых характерен культурный сексизм, усиливающийзначимостьл<е- тиса «женской власти». По всей видимости, в основном на традиционалистские взгляды рассчитаны многочисленные пособия «по эксплуатации мужчин» и «эротическому манипулированию», пособия «как найти богатого мужа», «по стервологии» и т. д. Обе обозначенные нами тенденции (тради ционалистская и эгалитарная) прослеживаются в этих научно- популярных руководствах, которыми изобилует дискурсивное пространство. Смысл этих текстов реконструируется нами следующим образом. Во-первых, признается, что женщинам, чтобы добиться позиций в публичном пространстве, нужно мобилизовывать самые разнообразные ресурсы — от мудрости и профессионального опыта до способности обольщать; во- вторых, одной из стратегий достижения цели является «дрессировка» мужчин и манипуляция ими.

Итак, патриархат как система господства предполагает определенную диалектику контроля. Структурное исключение женщин сочетается с формированием женских стратегий манипулирования. В современном российском контексте андро- центризм (или культурный патриархат) воспроизводит «женскую власть» как стратегию действия и как дискурсивную конфигурацию, но дефицит ее легитимности свидетельствует

о разрушении классических патриархатных структур. Мы полагаем, что власть-влияние, власть-манипулирование, представляет угрозу для достижения идеала гендерного равенства. Она воспроизводит патриархатный гендерный порядок и порождается им в силу того, что существует барьер включенности женщин в «правила игры» на равных. С нашей точки зрения феминистская критика должна противодействовать усилению патриархатного дискурса и «женской власти». Разрушение «скрытой власти» будет способствовать эгалитаризации гендерного порядка и росту публичной власти женщин. В этом мы согласны с Н. Фрезер — есть различия, с которыми нужно бороться, ибо они являются непредвиденными следствиями патриархата.