3. Постсоветский период (1991 —1995 гг.)

Книга Зиновьева «Запад» содержит его первое «полноценное» осмысление Запада, аналогичное по охвату по сравнению с «Коммунизмом как реальностью». Несмотря на его часто подчеркиваемый хладнокровный, объективный, научный подход к изучению социологических феноменов, нельзя не заметить некоторую «предвзятость» в обеих книгах. На обложке первого издания «Коммунизма как реальности» была иллюстрация в виде карикатуры, нарисованной самим Зиновьевым, изображавшей двух крыс, чьи хвосты связаны друг с другом и которые одновременно пожимают друг другу руки и стискивают друг другу горло. Также на обложке «Запада» помещена карикатура Зиновьева, изображающая достаточно безобразную Статую Свободы, правая рука которой изображает русскую версию «привета двумя пальцами». Более того, подзаголовок «Запада» — «Феномен западнизма». А представителей Запада он называет «западоиды». Здесь мы видим, как мне кажется, достаточно вопиющий пример идеологической «окраски» того, что претендует на хладнокровный научный анализ. Это не должно нас удивлять. В своих социологических работах Зиновьев никогда не оперировал принятыми параметрами научного дискурса76. Но в описываемый период он ведет кампанию «воинствующей социологии», напоминающей о «воинствующем атеизме», превалировавшем в бывшем Советском Союзе. То есть он добросовестно и открыто препарирует западный общественный строй, давая понять, что он рассматривает победу Запада в «холодной войне» как победу «врага». «Западнизм» тем не менее получает техническую значимость в «Западе», несмотря на его негативные коннотации77. Рассматривая то, что Зиновьев считает историей эволюции идеологии «западнизма»78, мне кажется, что его уничижительные слова «технический термин» в первую очередь относятся к идеологии, которая дает приоритет индивиду перед коллективом и, следовательно, развитию «Я (=западоид)-общество» по сравнению с « Мы - обществом ».

Зиновьев говорит много интересного относительно важности идеологии для правильного функционирования больших общественных организаций, сравнивая и выделяя различия между ролью и функцией идеологии в коммунистической системе и на Западе. Мы помним, что для Зиновьева идеология играет очень важную роль в коммунистическом обществе, так что это общество можно даже назвать идеологическим79. В «Западе» ему приходится потрудиться, чтобы разработать теорию западной идеологии, учитывая, что для многих жителей Запада («западоидов») ничего подобного не существует. Зиновьев утверждает, что «за- падиоды», особенно те, кто действуют в «идеологической сфере», с осторожностью относятся к этому термину, предпочитая его использовать в основном в связи с прилагательными вроде «коммунистическая», «национал-социалистическая», «фашистская» и т. д. Частично это происходит из-за того, что на Западе не существует государственной идеологии в форме навязанного сверху комплекса доктрин с соответствующим идеологическим «аппаратом». Как замечает Зиновьев, «каждый советский школьник знал, что означает «идеология», понятие, совершенно незнакомое его сверстнику-западоиду»80.

Для лучшего понимания проблемы будет полезно очертить круг замечаний Зиновьева по поводу идеологии, используя некоторые употребляемые им самим заголовки. Я выбрал следующие, которые, как мне кажется, содержат самую суть его мышления: сфера идеологии, «западоидная» сфера идеологии, основные черты за- падоидной идеологии, идеологическое окружение, «уровни» идеологии, «бесклассовость» «западоидной» идеологии, субъективизм «западоидной» идеологии.

Сфера идеологии

В ней есть три основных компонента: а) идеологическое «содержание», т. е. корпус идей, концептов, доктрин, мнений и т. д.; Ь) идеологический «механизм», т. е. комплекс людей, организаций, институтов, предприятий и т. д., связанных с производством и распространением идеологических «товаров и услуг»; с) идеологическая осведомленность людей как последствие влияния а) и Ь).

«Западоидная» сфера идеологии

Зиновьев различает идеологическую сферу стран Запада и особую «западоидную» идеологическую сферу. Первая может содержать разнообразные виды идеологии, включая «западоидную». Последняя, таким образом, является частью первой, но особой частью. Это один из «оплотов» западного общества. Здесь Зиновьев задает вопрос, почему люди на Западе верят, что нет такой вещи, как западническая идеология. Для него это связано в основном с тем, что термин «идеология», как правило, как это было отмечено ранее, использовался для описания чуждых идеологий, таких, как «коммунизм» и т. д. Но дальше он демонстрирует удивительное наблюдение. Отсутствие объединенной государственной идеологии и государственного идеологического «аппарата» не означает отсутствия других способов обеспечить идеологическую промывку мозгов населения. Зиновьев придерживается мнения, что эффективность западоидного идеологического механизма достигает схожего воздействия, что и в контролируемой системе Со- ветского Союза, однако еще более эффективно. Кроме того, это относится не только к обычным гражданам, но и к профессиональным социальным философам:

Например, даже в вульгарной газетной пропаганде редко можно было встретить такие восторженные дифирамбы частной собственности, капитализму и прочим атрибутам западнизма, как в претендующих на высшую научность книгах Хайека, Поппера и других представителей идеологической элиты Запада81.

Мне сложно принять вышеприведенное утверждение как «научное» или «объективное», а не «идеологическое». Мне интересно: каковым бы оно считалось в терминах зиновьевской «логической социологии»? Я не верю в это утверждение. Более того, хотя это правда, что Хайек и Поппер немного времени уделили социализму, я не думаю, что правильно приписывать их к «идеологической элите». По-моему, такой вещи не существует или, если она есть, она включает представителей радикально противоположных идеологических взглядов. Они были учеными, чьи исследования направлялись правилами академического анализа. Политическая философия и экономика — это поля академических изысканий, в которых разные мнения могут сосуществовать легитимно, пока они отвечают критерию академической законности, обычно на основании «коллегиальной оценки».

Зиновьев утверждает, что западоидная идеологическая сфера была не феноменом, навязываемым «сверху», но продуктом процесса, длившегося многие десятилетия и, возможно, даже столетия. Она развивалась разными путями на разных уровнях. В то же время, пишет он, она установилась в качестве способов организации общества, поощряя стандартизированный взгляд на вещи, как на защиту от оппозиционных сил. Если она не встречала сопротивления сверху (и я согласен, не встречала), как ей удалось установиться в качестве защиты от оппозиционных сил? Он далее утверждает, что есть другие составляющие идеологической сферы, чьи функции включают «умышленную» неправильную интерпретацию особенностей других стран, например России и русских. Я отбрасываю слово «умышленную» на том основании, что хотя могут быть такие гражданские служащие, чья задача — использовать пропаганду, я не верю, что подобная координируемая кампания есть в академическом мире, например, или в сфере масс-медиа.

Тем не менее, поскольку Зиновьев не предоставляет реальных доказательств для своего утверждения, оно неопровержимо на научном уровне. Остается только удивляться, почему ученым хочется искажать объект своих исследований вместо того, чтобы узнать о нем как можно больше.

Базовые характеристики западоидной идеологии

В этом разделе Зиновьев обращается к явному внешнему отсутствию дискретной западоидной идеологии. Как он указывает, здесь нет центрально организованной и официально одобренной идеологической доктрины, как это было в Советском Союзе. С другой стороны, она явно растворена и вкраплена в науку, литературу, искусство, журналистику и религию82. Западоидная идеология выражена в «бесчисленных» монографиях известных ученых, в учебниках для школьников и студентов (?!), в популярных книгах и статьях для широкого читателя, в телевизионных передачах, в газетных и журнальных статьях83. Он утверждает, что западоидная идеология «плюралистична» в том смысле, что она состоит из множества различных идей, доктрин, концептов, направлений мысли. Этот плюрализм тем не менее можно также рассматривать как «разделение труда» внутри «определенного единства» и как выражение индивидуальных предпочтений автора. И он соглашается, что нельзя сформировать логически последовательное целое, просто соединив различные аспекты84.

Мне кажется, что есть неизбежная трудность, которая проистекает из собственного зиновьевского различения «западной» и «западоидной» идеологии. Предыдущий параграф кажется мне доказательством существования феномена, известного на Западе как «свобода слова». Если «свобода слова» — «западоидный» феномен, пусть так, но его великое достоинство в том, что он позволяет выражать и распространять и не-западоидные идеи, теории и идеологии85.

Идеологическая среда

Если у Зиновьева были трудности с определением «западоидной идеологии», еще большие проблемы у него возникли с определением «идеологической среды». Очевидно «единство» западоидно- го идеологического плюрализма (!) сохраняется и распространяется в рамках «идеологической среды» специалистов, работающих в различных институтах, но формирующих определенную «касту». Они изучают достижения прошлого и устанавливают различные типы «канонов», например, в области литературы, философии, естественных наук и т. д. Этот тип организованной деятельности передается из поколения в поколение. Новые члены должны получить определенное образование и продолжить работу своих предшественников по тем же правилам. Появляются различные группы, направления и «школы мысли». Они могут вступить в конфликт, но будут проявлять толератность и взаимопонимание. Они с легкостью признают друг друга и объединяются свои усилия, чтобы защитить свою среду от внешнего давления и угроз их совместному существованию.

Я не отрицаю основной сути того, что Зиновьев описывает выше, т. е. наличия таких групп или, как он их называет, «каст», но я протестую против использования для их описания термина «идеологические». Мне кажется, что слово «культурные» будет более подходящим.

Уровни идеологии

Высший уровень отражен в публикациях с научными, неидео- логичскими и творческими заявками. Идеология на этом уровне принимает форму высокопрофессиональной научной респектабельности. Тем не менее, хотя академический профессионализм и эрудиция, проявленные по отношению к некоторым проблемам и открытиям, «достаточно высоки», эти качества сопровождаются банальностью выводов, незнанием объективных законов, руководящих общественной жизнью, предрассудками и пристрастными формулировками. Второй уровень выражается армией людей, задействованных в образовании, распространении новых идей и журналистике. Третий уровень охватывает все остальное, что способно иметь идеологическое содержание: фильмы, романы, телепередачи, школьные уроки, «повседневную пропаганду» (!) и даже рекламу.

Если эти уровни кажутся несколько произвольными, это не так уж важно, поскольку Зиновьев придерживается той мысли, что, с интеллектуальной точки зрения, содержание всех трех уровней примитивно. С другой стороны, контексты, в которых идеология распространяется, весьма сложны. Идеологическое «лекарство», как замечает Зиновьев, необязательно приятно на вкус. Идеологическую «пилюлю» надо подсластить. Как это происходит? По Зиновьеву:

Идеологическая обработка населения западных стран вообще построена не как принудительная обязанность и дополнительная нагрузка, а как развлечение и полезная для потребителей идеологии деятельность86.

Опять же мне трудно принять зиновьевскую — могу ли я это сказать? — пристрастную формулировку, Во-первых, с легкостью отбросив все «западоидные идеологические продукты» как «интеллектуально примитивные», вне зависимости от уровня он позволяет себе слишком грубое обобщение.

«Бесклассовость» «западоидной» идеологии

Под «бесклассовостью» Зиновьев подразумевает, что ни один социальный класс не объявляет идеологию своей собственной. Она не принадлежит ни к одной социальной группе, партии или классу. Тем не менее все находятся под ее влиянием, включая тех, кто ей противопоставлен. Когда люди читают книги, газеты, журналы, ходят в школу или университет, смотрят фильмы, телевизор, рекламу, слушают своих политиков и других публичных деятелей, они впитывают «западоидную» идеологию и поддаются идеологической промывке мозгов или, как часто это называет Зиновьев, — «оболваниванию». И вновь мне кажется трудным принять это описание западного общества как популяции индивидов с промытыми мозгами, неспособных думать сами за себя, неспособных оторваться от всепроникающего «идеологического» магнитного поля. Его описание напоминает описание всепроникающей идеологии в Советском Союзе.

Эмпиризм «западоидной» идеологии

Зиновьев не оспаривает ценности эмпирической методологии в некоторых условиях, но он утверждает, что эмпирический (по сравнению с теоретическим) подход к исследованию общества во второй половине XX в. настолько доминирует, что он, говоря метафорически, «терроризирует» любую альтернативную методологию. Эти эмпирические методы, по Зиновьеву, превратились из методов научного исследования в инструменты идеологии и пропаганды. Фактическое знание пришло на место понимания. Масс- медиа утопили народ в фактах до такой степени, что уже невозможно ничего понять. Еще одно явное преувеличение со стороны Зиновьева?

Субъективизм «западоидной» идеологии

Под «субъективизмом» Зиновьев явно понимает способность индивида иметь определенные цели и способность планировать, как их достигнуть, умение планировать свои действия и предсказывать их результаты. Для «западоидной» идеологии характерно завышать значимость субъективного фактора и преувеличивать роль отдельных личностей, особенно политиков. Книжные магазины завалены книгами, посвященными личностям, которые якобы являлись главными двигателями исторического прогресса. Вот контекст в котором он делает следующее заявление:

На Западе издевались над культом отдельных личностей в коммунистических странах. Но на самом Западе это же самое делается в масштабах, в сотни раз превосходящих эти страны87.

Я в это не верю. Стоит подумать о культе Сталина и Брежнева, не говоря уже о Чаушеску, то ни один подобный культ на Западе не приходит в голову, за исключением «личностей» вроде Гитлера, Муссолини и генерала Франко. И мы не смеялись над этими культами. Мы рассматривали их как неизбежное последствие тоталитарного или авторитарного режимов. Несколькими предложениями позже он утверждает, что «индустрия», создающая культ личностей на Западе, так сильна, что западное общество можно считать «культистским» обществом88. И это не столько вопрос признания того, что сделали конкретные индивиды, сколько идеологическое предприятие с целью интеллектуально ослабить население. Это «научное» наблюдение, интересно, или же, может, «идеологическое»? О чьей цели, в конце концов, мы говорим?

Зиновьев далее замечает, что есть такие аспекты в жизни общества, которые не зависят от воли, разумности, желаний, намерений, планов или решений людей, включая выдающихся личностей, аспекты, которые, взятые все вместе, создают «объективный» фактор. Характерным для «западоидной» идеологии, по его мнению, является то, что объективный фактор по сути либо фальсифицируется, либо игнорируется. Я не уверен, что он прав. Он указывает, что выход всей суммы деятельности индивидов в большой социальной системе не совпадает с намерениями или планами этих индивидов. Совершаются ошибки, некоторые действия не являются запланированными, некоторые ведут к непредвиденным последствиям и т. д. С другой стороны, есть целые научные области, посвященные работе больших систем, включая научные исследования параллелей между, к примеру, биологической и экономической активностями. На самом деле под фразой «объективный фактор» Зиновьев подразумевает, что работа общества подчиняется неотвратимым «социальным законам» или, как он часто называет их, «коммунальным законам». Эти законы действуют во всех обществах, знают люди о них или нет. И как он часто писал, их нельзя суммировать в виде формулы «один грызет другого». Зиновьев никогда, насколько мне известно, не предлагал «кодекса» этих «коммунальных законов», хотя он часто приводил примеры человеческого поведения, которые иллюстрируют их.

Это рассмотрение взглядов Зиновьева на «западоидную» идеологию относится в особенности к выбранным темам. Тем не менее в «Западе» он постоянно ссылается на «западоидных» идеологов и пропагандистов, а не социологов, философов, политологов и т. д. Это, с моей точки зрения, усиливает впечатление от карикатуры на обложке, о которой я уже упоминал. На самом деле это напоминает мне следующую историю. Когда я работал в Лондонском университете, у нас была возможность принимать одного советского лектора в год (в 1982 г. или где-то в это время), чтобы помочь нам с программой изучения русского языка, и я помню, как предложил ей прочитать «Светлое будущее», а затем «Желтый дом». Она сказала мне по поводу этих книг: «Это не так, вернее, не только так». То же самое я чувствую по поводу «Запада». Тут много интересных наблюдений по поводу нашего образа жизни с не-западной точки зрения (и уж тем более с не-западоидной!). Тем не менее, мне кажется, что в основном этот анализ слишком тенденциозен, слишком «негативен», чтобы считаться объективным и «научным». Я делаю исключение для последнего раздела, где он более двадцати страниц посвящает сравнению «западнизма» и «коммунизма». Этот анализ показался мне научным, проницательным и взвешенным.

Конечно, в течение этого периода Зиновьев не игнорирует развитие России. Теперь мы переходим к рассмотрению его взглядов на постсоветские попытки конструирования новой идеологии взамен дискредитированной (и уничтоженной) официальной идеологии марксизма-ленинизма. «Русский эксперимент» был опубликован в том же году, что и «Запад». В нем Зиновьев дает социологический анализ подъема и падения советского коммунизма в форме, как он это сам называет, «социологического романа». Если «Запад» можно считать «анатомией» в стиле «Коммунизма как реальности», то «Русский эксперимент» — это побратим, например, «Желтого дома». В «Русском эксперименте» две группы текстов, посвященных непосредственно идеологии; первая дает в основном исторический обзор истоков и развития официальной государственной идеологии Советского Союза, вторая фокусируется на «пагубном влиянии» Запада89. И в «Западе», и в «Русском эксперименте» Зиновьев намечает контуры своей теории, описывающей последствия для мира победы Запада в «холодной войне» и последующего «величайшего перелома в истории человечества»90. Эта теория предоставляет контекст, в рамках которого он развивает свою теорию важности-идеологии для функционирования сложных людских сообществ. ,

Многое из того, что Зиновьев пишет по поводу коммунистической идеологии в «Русском эксперименте», не ново. Тем не менее он подчеркивает то, что считает деморализующим эффектом западного образа жизни, который казался многим советским жителям, как бы они ни были защищены от негативных аспектов жизни на Западе, «Раем на земле», ранее ассоциировавшимся со «светлым будущим» коммунизма. Это отсутствовало в его работах 1970-х и начала 1980-х, когда он был занят опасностями, которые советский коммунизм представлял для Запада. В то время он, кажется, не замечал «скооридинированного» желания Запада не только победить коммунизм, но (с его точки зрения) и стереть Россию с исторической карты.

На «идеологическом фронте» Зиновьев после возвращения в Москву мог лишь с удивлением наблюдать, как интеллектуальная среда тщилась найти замену идеологии для павшего марксизма- ленинизма. Конечно, учитывая, что до 1985 г. он не обращал осо- бого внимания на «западоидную идеологию» и учитывая, что он предостерегал Запад относительно распространения коммунистических идей на планете под эгидой Советского Союза, он поражен неожиданным его падением и пытается найти объяснение. Он приводит серию причин, две из которых основные: а) предательство со стороны советского руководства, в частности, Горбачева; Ь) координируемая западная «война» против Советского Союза, которая началась еще до Второй мировой войны91. В 2003-м92 он дает уничижительный, подробный и беспощадный анализ постсоветского «идеологического пространства». Во-первых, он замечает, что вместо обещанной реформы марксизма-ленинизма «идеологическое пространство» было заполнено потоком западной идеологии, возрождением русского православия (поддерживаемым властями) и процветанием различных сект и шарлатанских доктрин. Он предлагает яркую метафору, говоря, что советским гражданам, тонущим в идеологическом болоте, кинули различные «соломинки», чтобы ухватиться за них (и даже, как он пишет, целые снопы соломы), — их кинули члены политической и идеологической «элиты», чтобы помочь гражданам обрести хоть какую-то идеологическую ориентацию. Это привело к постсоветской реорганизации общества по трем основным параметрам: советизм, западничество и фундаментальный русский национализм. Ни один из них, по его мнению, не оставляет надежды на реализацию. Что касается восстановления Советской системы, это невозможно по той простой причине, что больше не осталось никого, готового бороться за идеалы коммунизма. Они настолько дискредитированы, что даже Коммунистическая партия РФ отказалась от них93.

Он еще более беспощаден относительно шансов «вестер- низации» русского менталитета. Но есть еще одна возможная «соломинка», предлагаемая не только «Кремлем», но и также «гражданским обществом», т. е. политическими партиями, общественными и культурными организациями. Идеологический источник этой «соломинки» — Кот Леопольд, популярный персонаж из мультфильма, который предлагает мышам: «Ребята, давайте жить дружно!». Этот кот, утверждает Зиновьев, может считаться основателем нынешней линии в постсоветской идеологии. Не Маркс, не Ленин, а демократ Леопольд. Ельцин — его первый приверженец, который, уничтожив Советскую Россию, обращается к русским с призывом жить в единстве и дружбе, как учил Кот Леопольд. И разумеется, у Ельцина есть последователи, которые дополнили эту доктрину новыми идеями того же высокоинтеллектуального уровня: давайте жить в гармонии, в соответствии с принципами справедливости и в рамках закона!94 Самые едкие замечания Зиновьев придерживает для политических лидеров из различных партий, спрашивая их, в каком веке мы живем, в Средневековье, до появления великих мыслителей XVIII и XIX вв., или в XXI в., с опытом великих научных открытий и не менее великих социальных трансформаций XX в.? Они действительно верят, что с интеллектом Кота Леопольда они внесут свой вклад в эволюционный прогресс человечества?95

Что касается «соломинки» русского фундаментализма, поддерживаемой и подстрекаемой русским православием, Зиновьев еще более, если это возможно, потрясен тем, что он читает, видит по телевизору, встречает в беседах. Ему кажется, что он живет не в XXI в., но в самой гуще средневекового мракобесия. С особым презрением он относится ко всем тем членам политической элиты из КПСС, которые, будучи воспитаны атеистами, быстро учатся, как креститься, и возлагают свои надежды на православную церковь, которая желает заполучить себе роль духовного наставника в деле возрождения России. Православная церковь, утверждает Зиновьев, просто узурпировала идеологическое пространство, занятое бывшей государственной идеологией марксизма-ленинизма, таким же образом, как экономическая сфера, создаваемая десятилетиями советской власти и приведенная в хаос вследствие переворота, была узурпирована небольшой группой населения. Сама же идея, что она может стать ведущей силой в объединении русского народа для создания новой России, с его точки зрения, фундаментально неправильно понята. Свобода религии не означает религиозного принуждения. Хотя в России православная церковь распространяет идею, что российское гражданство может получить только тот, кто вольется в ее лоно. Свобода религии тем не менее предполагает свободу оставаться вне религии. Но в нынешней России нет места для нерелигиозной идеологии, включая атеизм.

Зиновьев описывает другие «соломинки» в том же духе, отрицая по очереди русский национализм, русский патриотизм и евразийство. Что остается? — спрашивает он. Его ответ мрачен:

Существующий идеологический беспредел, который со временем может быть истолкован как западный плюрализм на российской почве. Усиление православия. Тоска по всесильной «национальной идее». Конъюнктурные лозунги вроде призыва сплотиться перед лицом мирового терроризма. Пустословие партийных программ, обещающих бороться за все хорошее против всего плохого. Эпоха, когда умами и чувствами россиян владели идеи глобального и эпохального масштабабезвозвратно ушла в прошлое. Эпоха, осужденная и оплеванная неблагодарными потомками, но непонятая в ее трагическом величии96.

Это мрачное заявление, появившееся в 1995 г., так и не было пересмотрено.