ПОЛЬЗА И «ОБЩЕЕ БЛАГО»

Благодаря государству, руководствующемуся в своей деятельности принципом «общего блага», это представление переносится на реальный исторический процесс, где оно становится прообразом исторического смысла, т. е. уже не только служит основанием оценки того или иного исторического происшествия, но и берет на себя функцию отбора, селекции исторических фактов, становится принципом, устанавливающим, маркирующим то, что собственно и признается историческим. Значение принципа «общего блага», таким образом, более широкое, чем основание оценки исторического факта. Этот принцип предшествует оценке, благодаря ему, собственно говоря, исторический факт устанавливают.

«Общее благо» — теоретический конструкт. В политической реальности ему, как правило, соответствует то, что называют «народной пользой». Принцип пользы одновременно и коррелятивен «общему благу», и шире его по своему применению. Так, принцип пользы не только входит в содержание теории естественного права, но и оправдывает само ее существование, указывает на ее конкретное практическое значение. Главные направления действия принципа пользы — это сравнение и оценка. Польза естественного права состоит в том, что оно, устраняя противоречия и «несогласия», выступает своеобразным регулирующим началом в человеческом обществе, а также, давая определение тому, что следует считать «справедливым» и «несправедливым», разрешает спорные вопросы в обычном гражданском праве. «Польза естественного права, — писал по этому поводу В. Золотниикий, — состоит в том, что мы сравнивая начала оного с человеческими действиями можем узнать, которыя с оными сходственны, и кото- рыя несходственны; а чрез сие всякия несогласия в обществе решить будем в состоянии. Сия польза есте- ственнаго права есть общая с пользою протчих гражданских прав, но чтоб обстоятельнее оную в естественном праве изобразить; то простирается оно: 1) Началь- но: до разсмотрения справедливости действий и решения несогласий как разных между собой народов, так государей и подвластных находящихся в таком состоянии, где они никаким особливым или единственным гражданским законам неподвержены. 2) вспомогательно: до рассмотрения тех действий и случаев, которые хотя гражданскими единственными законами определены, однако в некоторых обстоятельствах по оным решены быть не могут»233.

В реальной исторической жизни России XVIII в. принцип пользы и «общего блага» получил широкое распространение в царствование Петра I. Первый российский император не был теоретиком. Он не был склонен к усвоению отвлеченных принципов новой европейской цивилизации, воспринимая, скорее, конкретные формы жизни234. С утилитарным понятием о государстве Петр I познакомился из практики, а не из теории. Источником его взглядов были учение Секкен- дорфа, монархии Людовика XIV и Фридриха Вильгельма I, деятельность Кольбера во Франции235. Утилитаристские представления непосредственно примыкали к теории абсолютной власти монарха и к учению о государственном интересе, согласно которому, как утверждали Т. Гоббс и С. Пуфендорф, государь должен пользоваться властью для сохранения мира и обшей безопасности. Доктрина «государственного интереса», «государственной пользы», «государственных дел» не была нова для России. Ее сторонниками, в частности, были Ордин-Нашокин и Посошков. Петр I связал ее с концепцией «службы», рассматривающей государя как пер- вого слугу государства, а власть как работу и бремя236. Государственный интерес, отождествляемый Петром I с интересом правителя, в конечном счете подчинял себе принцип «общего блага». Преступлением, согласно этому подходу, считалось все, что приносило вред государству. Реализация учения о «государственном интересе» опиралась на принцип законности и понятие о «разумном порядке», которые непосредственно осуществлялись в системе фискального надзора и административной юстиции, отличающейся от суда, рассматривающего частные обиды237.

В утилитаристской идее государства особое значение придается фигуре правителя. Государь выступает гарантом и источником народной пользы и всеобщего блага238. В нем персонифицируется принцип обшей пользы. Такой государь беспокоится «не тако о здравии своем, не тако о себе самом пекущагося, яко о общем благом состоянии, о обшей целости, о обшей пользе и тишине...»239 «Аше то есть истинное мужество, — продолжал Гавриил Бужинский, — еже, со- храняюши посредствие, не ради себе, но ради обшаго блага, обшия пользи, обшаго всего отечества и народа сохранения...»240 Ему вторил Феофан Прокопович, разъясняя обязанности правителя к подданным: «Лучше все лвема силами оглавить, которых себе от государей своих всякий народ требует: сия же суть народная польза и безпечалие»241. Отождествление интересов и блага государя с интересами и благом подданных, неразличение народа и государства, государства и правителя привело к своеобразной политической метонимии, согласно которой государь стал заместителем и представителем всего народа, выразителем его интересов.

Не только политическая, но и художественная литература подключилась к обоснованию этого принципа. По наблюдению В.В. Сиповского, основная идеологическая доктрина русской трагедии на протяжении всего XVIII в. сводилась к выяснению отношений царской власти к подданным и подданных к этой власти. Первым политическую окраску драматическому искусству придал А.П. Сумароков242. В трагедии «Вышеслав» русский драматург следующим образом пояснял обязанности властителя:

...он царствует народа ко блаженству,

И пользу обшую ведя ко совершенству...

Утилитаристский дух довольно быстро овладел умами россиян и воплотился в двух характерных для русского XVIII в. явлениях. «Попечение об общем добре» очень скоро было перенесено в личный план и воспринято как стремление к личной выгоде. Идея «общего блага» быстро переориентировалась в идею «личной пользы», что позволило М.М. Щербатову подвести следующий итог петровским преобразованиям: «... почти все служат более для пользы своей; нежели для пользы отечества...»243.

Правительство же как гарант «общего блага» своих подданных на основе этой идеи сформулировало доктрину полицейского государства, в которой интересы государства стали противопоставляться интересам подданных. Принцип полиции истолковывался очень широко, а именно как принцип универсального устройства и упорядочивания жизни. «Принципиально важно то, — пишет Е.В. Анисимов, — что полиция понималась не только как учреждение, но и как система отношений, образ универсального мышления, в котором культ государственной власти был доведен до предела»244. В регламенте Главного магистрата отмечалось, что «полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальной подпор человеческой безопасности и удобности»245. Конкретные формы воплощения этой идеи привели к созданию сначала в Санкт-Петербурге, а затем и в других городах Полицмейстерской конторы. В обществе стала вводится и поощряться культура доносов, закрепленная как в официальной системе фискальства, так и в системе «добровольных» осведомителей, разоблачавших «преступников и повредителей интересов государственных». Активно проводилась борьба с «вольными и гулящими» людьми, нищими, юродивыми, бродягами, которые насильно определялись либо в тягло, либо в богадельню. Была введена паспортная система и начата кампания по отлову беглых крестьян246.

Принцип «обшего блага» был юридически закреплен в российском законодательстве. Более того, он стал выражением конечной цели всякого законодательства, смыслом законности вообще. По словам В.Н. Татищева, назначение законодательства в «пользе обсчей и справедливости состоит»247. Закон, в первую очередь, должен сообразовываться с «общим благом», опирающимся на разумные доводы, а не с обычаями и нравами народа и должен предпочитать первое последним. «Однако ж где польза общая требует, тамо не нуждно на древность и обычаи смотреть, токмо притом надобно, чтоб причины понуждающие внятно изъяснены были», — пояснял действия этого принципа В.Н. Татищев248. Принцип пользы был не только поставлен на службу государству и содействовал оправданию его тотальной регламентирующей деятельности, но и имел более широкое мировоззренческое значение. Принцип пользы соприкасался с идеей порядка не только в государственной деятельности, но и в самой системе мироустройства. Согласно расхожему в век Просвещения представлению, мир принадлежит человеку, который является самым совершенным из сотворенных существ.

Итак, польза воспринимается как необходимый атрибут мирового порядка, как следствие его исправного состояния, когда каждая вешь занимает подобающее ей место. Нарушение мировой слаженности, ладности и упорядоченности, соответственно, приносит вред. По словам Н.И. Новикова, «так и всякая малейшая травка свою собственную пользу имеет и ежели не в своем употребляется месте, то не только не пользует, но и вредит»250. Дополняя эти взгляды Н.И. Новикова, можно сказать, что он не всегда оправдывал утилитаристскую точку зрения в этике. У него встречаются высказывания, осуждающие сведение добродетели к пользе251.

В.Н. Татищев приводил следующие синонимы термина «польза»: это французское слово интерес, а также участие, побыток и прибыток252. В.Н. Татищев же раскрывает еще одну сферу приложения принципа пользы. Значение пользы составляет главный вопрос самопознания. Другими словами, В.Н. Татищев определяет «внутреннее знание» как знание того, что человеку «полезно и нужно и что вредно и непотребно»253. При этом такой род знания совпадает со способностью различения добра и зла. Утилитаризм сопрягает познавательные и нравственные устремления.

Обший утилитаристский настрой эпохи требовал извлекать пользу из всех проявлений жизни. Бесполезная вещь не достойна существовать. Это требование относится в том числе и к науке и, соответственно, распространяется на науку истории. Многие авторы рассуждают о пользе истории, но редко кто идет дальше общих утверждений. Примером подобных деклараций может служить следующий пассаж, принадлежащий С.Е. Десницкому: «Когда мы рассуждаем исторически и философски о различных преуспеяниях рода человеческого в различных знаниях и понятиях вещей и когда мы, снисходя с превознесенного нашего состояния, проникаем в самые отдаленнейшие от нас и кажущиеся пред нами низверженными и не восстающие народы, то не находим, слушатели, сего умозрительного народов созерцания для нас удивительнее, приятнее и полезнее... сколь удивительным и сколь приятным и научи- тельным нашему взору представляется такое исследование рода человеческого»254.

Рассуждения о пользе истории становятся «общим местом» в русской литературе того времени. Особенно в этом направлении усердствуют переводчики, оправдывавшие свой труд в предисловиях. Гавриил Бужинский, предваряя перевод книги С. Пуфендорфа «Введение в гисторию европейскую», писал: «Ясно всем аки перстом показуя, яко неизреченную пользу, не объятый пожиток, всем при кормиле правления сидяшим, и онаго же от младых ногтей приобучаюмся, чтение и разумение историческое соделовает... Ничто же бо сицевыи пожиток народу творит яко истории познание...»255. Красноречиво и подробно расписывал назначение и пользу истории Я.П. Козельский в предисловии к переводу сочинения Шофина «История славных государей и великих генералов». История, полагал Я.П. Козельский, «низких людей научает быть довольными своим состоянием; вельмож наставляет к трудолюбию, прилежанию к их должности, к исканию пользы и удовольствия их подчиненных, и к поданню своему монарху полезных и спасительных советов; монархам напоминает их должности, учит их правосудию, удерживает от излишеств объявлением печальных примеров...»256. В исторических исследованиях представление о «обшем благе» становится основанием оценки исторических фактов. В.В. Кре- стинин в «Краткой истории о городе Архангельском», например, рассматривал добродетель в качестве основы для оценки деятельности купечества257.

Эффективность подобных закл и нательных усилий состояла, по крайней мере, в том, что польза истории, если и не прояснилась, то стала более привычной. Очевидность пользы истории не требует дальнейших пояснений. В предисловии к «Древней российской вив- лиофеке» Н.И. Новиков соединяет пользу истории с национальной гордостью. «Полезно знать нравы, обычаи и обряды древних чужеземных народов; но гораздо полезнее иметь сведение о своих прародителях; похвально любить и отдавать справедливость достоинствам иностранных; но стыдно презирать своих соотечественников, а еше паче и гнушаться оными»258. Утилитаристская аргументация носит универсальный характер. Принцип пользы служит предельным и беспрекословным доводом, к которому, в конце концов, могут быть сведены все прочие хитрые умозаключения. Пользой оправдывается и обосновывается любое предприятие: от научного исследования до государственного дела. Пользой измеряется частная жизнь подданных и все ее проявления, научный закон и правительственный указ. На основе принципа пользы В.Н. Татищев, например, выстраивал классификацию наук. То, что не приносит пользу подлежит государственному запрету. Утилитаристский дух эпохи ищет пользы даже в развлечениях. Так, обязательное еженедельное катание петербуржцев на лодках по каналам и рекам нового города должно было приучить россиян к мореплаванию, а праздничные фейерверки, по мысли Петра I, помогать привыкнуть к огню сражений. В этой связи показателен и красноречив девиз новиковского издания «Утренний свер>: «Будьте полезны для благоразумных».

Итак, польза и благоразумие — два основных результата знакомства с историей, они же ее своеобразное алиби, оправдывающее существование истории в каждодневной, обыденной жизни и допускающие ее в современность. «История должна нас делать благоразумными и лучшими; из нее должны мы научаться знать себя и других людей, когда надлежит ей действительно быть для нас полезною», — подытоживал Н.И. Новиков259.

Вполне в духе своего времени и В.Н. Татищев считал пользу истории очевидной вещью: «О пользе истории не потребно бы толковать, которое всяк видеть и осчусчать может»260. Свое заключение о пользе истории он формулировал следующим образом: «Посему можно кратко сказать, что никакое человек, ни един стан, промысл, наука, ниже какое-либо правительство, меньше человек единственный без знания оной совершен, мудр и полезен быть не может»261.

История полезна прежде всего другим наукам, а именно: богословию; юриспруденции, которая узнает из истории о прежних толкованиях естественных и гражданских законов; медицине; политике, обращающейся к истории для уяснения внутриполитических и гражданских законов, а также внешнеполитической и военной деятельности. Особое значение история имеет для философии: «... вся филозофия на истории основана и оною подпираема, ибо все, что мы у древних, правильные или погрешные и порочные мнения, находим, суть истории к нашему знанию и причины ко исправлению»262. Схожие взгляды развивал и переводчик книги Стратемана «Феатрон или позор историчес- кий» Гавриил Бужинский в обращении к читателям263. Следует заметить, что польза истории подразумевала невозможность обладания знанием не имеющим причины. История, уравниваемая естественным правом с природой, представляет собой изменяющуюся цепь причин и следствий, а история как наука, раскрывая (объясняя) эту цепь, предстает как дискурс истины — как описание того, что «было», «имело место». История, достигая понимания своего предмета через объяснение из причин, сама превращается в основу для объяснения в гуманитарных науках. История понимается как причина знания, как разумное основание всего того, что нам ведомо. В XVIII в. объяснение через историю достигается в таких науках как богословие, юриспруденция, политика, военное дело. Яркий пример такого подхода дает Феофан Прокопович в «Правде воли монаршей», использующий историю в качестве одной из основ для обоснования политических и юридических положений264. Затем и Екатерина II в своем юридическом опусе - «Наказе комиссии о составлении проекта нового Уложения» опирается на тот же метод. История выступает причиной знания, но причина знания сама является знанием, имеющим, правда, другую временную модальность. Кратко говоря, историей является все то, что мы знаем о прошлом. Форма, в которую облекается таким образом понимаемая польза истории, — это форма примера. Пример научает, его функция прежде всего дидактическая.