ГЛАВА 13 ГЕРОДОТ И СОФОКЛ, НЕ ЗАМЕТИВШИЕ ДРУГ ДРУГА? (К ОЦЕНКЕ ОДНОЙ НЕДАВНЕЙ ГИПОТЕЗЫ) 1
Софокл и Геродот традиционно (и вполне оправданно) характеризуются как близкие друг к другу по духу представители древнегреческой культуры. Не вызывает сомнения наличие ряда черт сходства в мировоззрении двух названных авторов (в особенной степени это относится к их религиозно-этическим взглядам).
2000. Vol. 19. № 2. P. 304—329. Cp. также: Reeker H.-D. Solons Reisen // Antike und Abendland. 1971. Bd. 17. Ht. 2. S. 96—104; PiccirilliL. Erodoto e l’apodemia di Solone // Contributi di storia antica in onore di A. Garzetti. Genova, 1976. P. 23—30. По отношению к поездке Солона в Египет в историографии подчас заметна гиперкритическая тенденция. См., например: Lloyd А. В. Herodotus Book II. Introduction... Р. 55—57, где отрицается факт этого визита. Для подобного гиперкритицизма нет ровно никаких оснований, тем более что сам Солон (fr. 6 Diehl) упоминает в стихах о своем пребывании в этой стране. зк А. А. Синицын (Геродот, Софокл... С. 385) замечает, что некоторые античные авторы находили сходство во внешнем облике кошки и ихневмона. риала одним у автором у другого. Но если бы эти два места были единственными! А как же быть с другими случаями совпадений, повторим, довольно многочисленными? Только тогда, когда будет продемонстрировано (А. А. Синицыным или кем бы то ни было другим), что все они тоже нимало не доказывают связей историка и поэта, традиционное мнение можно будет считать опровергнутым. Но это вряд ли когда-нибудь будет продемонстрировано, потому что источ- никовый материал будет слишком уж сильно сопротивляться такой интерпретации. Разумеется, параллель параллели рознь. Если, допустим, и у Геродота (I. 31—32; I. 86; III. 40—43; VII. 46 и др.), и у Софокла (Aj. 1244 sqq., 1418 sqq.; Ant. 613—614, 1155 sqq.; Oed. Rex 872 sqq., 1528—1530; Trach. 1—3, 943 sqq.; Oed. Col. 1211 sqq., 1225 sqq.; fr. 592—593 Radt, 646 Radt и др.) мы довольно часто встречаем мысли о человеческом бытии как горестном уделе, об изменчивости судьбы и непрочности счастья, о невозможности надежно предугадать грядущее, то в подобной связи вряд ли уместно говорить о каких-либо прямых взаимовлияниях: перед нами устойчивые «общие места» этических воззрений эллинов классической эпохи, вполне закономерно проявляющиеся и у двух интересующих нас писателей, как и у многих других39. Равным образом, проскальзывающие иногда у обоих авторов нотки презрительного, негативного отношения к женщинам (например: Herod. I. 207; Soph. Ant. 680, 740, 746, 756) тоже отнюдь не являют чего-то уникального, а чрезвычайно часты в греческой античности в целом40. Опять же, ни о каких связях между историком и драматургом еще не говорят имеющиеся в их произведениях схожие мифологиче- 39 Специально об этике Софокла см.: Blundell М. W. Helping Friends and Harming Enemies: A Study in Sophocles and Greek Ethics. Cambridge, 1991. Основные этические мотивы у Геродота очень удачно, кратко и емко изложены в работе: Solmsen F. Two Crucial Decisions in Herodotus. Amsterdam; L., 1974. P. 5. В сущности, взгляды обоих авторов восходят к Солону, чья позиция получила в Греции очень широкое распространение (см.: Irwin Т. Н. Permanent Happiness: Aristotle and Solon // Oxford Studies in Ancient Philosophy. 1985. 3. P. 91). 40 Подробнее см.: Суриков И. Е. Адам и... Адам (К вопросу о специфике гендерных ролей в условиях античного греческого полиса) // Адам и Ева: Альманах гендерной истории. 2006. № 12. С. 23—47. Отмечалось (Marincola J. Op. cit. Р. 54), что Геродот на фоне общей, довольно женоненавистнической позиции, проявляющейся в литературе и общественной мысли его эпохи, выглядит заметно доброжелательнее: у него нередко встречаются образы благородных, мужественных, мудрых женщин (Томирида, Артемисия и др.). Мы, со своей стороны, отметим, что последнее вполне справедливо и по отношению к Софоклу. Таких вызывающих восхищение женских фигур, как его Антигона, не найти ни у Еврипида, ни даже у Эсхила. ские мотивы. Такова, например, мифологема ребенка, обреченного на смерть, но игрою случая спасенного. У Геродота это Кир, Кипсел; у Софокла — Эдип, Парис и др. Налицо огромная распространенность подобных сюжетов в самых различных традициях Средиземноморья (на память сразу приходит целый ряд имен, от Моисея до Ромула). То же можно сказать о мотивах сна, в котором какой-нибудь предмет чудесно разрастается до колоссальных размеров, например, виноградная лоза (Herod. I. 108), оливковая ветвь (Herod. VII. 19), воткнутый в землю и покрывшийся листьями посох (Soph. El. 417—423), или сна, в котором сновидец вступает в половое сношение с матерью (Herod. VI. 107; Soph. Oed. Rex 984). Такие сны всегда связаны с темой власти, и здесь перед нами тоже элементы общегреческого (и шире, чем греческого) культурного наследия. Не являются свидетельствами заимствований и ряд других примеров совпадений информации в труде «отца истории» и драмах Софокла. Как тот, так и другой говорят об индийском золоте (Herod. III. 94; Soph. Ant. 1038), о лидийских колесницах (Herod. IV. 170, 189; Soph. El. 702), о священной оливе на афинском Акрополе (Herod. VIII. 55; Soph. Oed. Col. 698). Данные факты принадлежали к арсеналу знаний, общих для всех образованных людей V в. до н. э. Однако существуют и случаи, которые не поддаются столь же простому объяснению. Их необходимо рассмотреть подробнее. В самой поздней, посмертно поставленной трагедии Софокла «Эдип в Колоне» о египетских обычаях говорится следующее: Там, говорят, мужчины в теремах Сидят у кросен, жены ж той порою Вне дома средства к жизни промышляют. (Soph. Oed. Col. 339—341) Читая эти строки, невозможно не вспомнить знаменитейшее ге- родотовское описание Египта как страны, в которой «всё наоборот»41 (Herod. II. 35): «Подобно тому как небо в Египте иное, чем где-либо в другом месте, и как река у них отличается иными природными свойствами, чем остальные реки, так и нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям остальных народов». А чуть ниже, в частности, сообщается: «Так, например, у них женщины ходят на рынок и торгуют, а мужчины сидят дома и 41 Ср.: Brown I S. The Greek Sense of Time in History as Suggested by their Accounts of Egypt 11 Historia. 1962. Vol. 11. № 3. S. 257—270; Vannicelli P. Herodotus’ Egypt and the Foundations of Universal History // The Historian’s Craft in the Age of Herodotus. Oxf., 2007. P. 211—240. ткут». Вот здесь совпадение42 полное и абсолютное, и случайным оно быть не может, тем более что реалию, о которой идет речь, никак не отнесешь к общеизвестным, вроде индийского золота или оливы на Акрополе. Однозначен и ответ на вопрос, кто из двух авторов у кого заимствовал, поскольку «Эдип в Колоне» был написан заведомо позже «Истории» Геродота43. Далее, у «отца истории» в лидийском логосе (I. 94) встречается нетривиальная и даже парадоксальная мысль о том, что играми можно заглушить голод. Отклик той же мысли обнаруживается и у Софокла, в сохранившейся фрагментарно трагедии «Паламед» (Soph. fr. 479 Radt). Аналогичная ситуация — с другой своеобразной идеей: о том, что некоторые люди, чтобы прославиться, исчезали на время и тем симулировали собственную смерть и последующее воскресение. У Геродота данная идея высказывается в связи с фракийцем Салмоксисом (IV. 95), менее эксплицитно — в связи с Аристеем Проконнесским (IV. 14). А у Софокла в трагедии «Электра», также признающейся одним из поздних его творений44, сказано следующее: О многих слышал я, о мудрых людях, Что слухи ложные про смерть свою Они пускали, а затем, вернувшись, С сугубой славой доживали век. (Soph. El. 62—65) Обратим внимание еще на бросающийся в глаза параллелизм некоторых образов у двух интересующих нас авторов. У Геродота (VIII. 143) афиняне заявляют, что не примирятся с Ксерксом, «пока солнце будет ходить своим прежним путем». А вот похожий оборот (хотя и 42 Совпадение, отметим сразу, содержательное, но не лексическое. Софокл повсюду заменяет (несомненно, сознательно и намеренно) прозаические слова своего источника—Геродота—поэтическими синонимами (вместо у игаГке? — awvopoi, вместо агбре? — ctpaeve?, вместо кат’ OLKOU? — ката сгтсуа?, вместо ифа'ид)иен. —'ютоируоиите? и т. п.). 43 Самая поздняя из предлагавшихся дат публикации «Истории» Геродота — около 414 г. до н. э.: Fornara Ch. W. Evidence for the Data of Herodotus’ Publication // JHS. 1971. Vol. 91. P. 25—34. Гораздо чаще говорят в данной связи о 420-х гг. до н. э. Нужно еще учитывать тот хорошо известный факт, что Геродот и до издания труда публично читал его различным аудиториям, в том числе и афинской. 44 Наиболее вероятны 410-е гг. до н. э. (см. Суриков И. Е. Эволюция религиозного сознания... С. 283). Чрезвычайно интересен вопрос о соотношении двух «Электр», еврипидовской и софокловской, из которых одна явно была откликом на другую, но здесь он не может быть подробно рассмотрен. совсем в другой связи) у Софокла (Phil. 1329 sqq.), причем снова в одной из самых последних по времени драм: И не надейся от болезни тяжкой Другое исцеление найти, Покуда Солнца колесница эта Оттуда всходит и туда опять К закату мчится... Причем «Солнца колесница» — здесь не более чем добавка переводчика (Ф. Ф. Зелинского), а в оригинале стоит просто цХю?, как и у Геродота. И совсем близки, на сей раз уже не только содержательно, но и текстуально, следующие пассажи. У Геродота в одной из последних глав «Истории» (в эпизоде с наказанием перса Артаикта, осквернившего гробницу Протесилая)45 этот герой троянского цикла назван теОуеы? коп тарьхо? ewv (умершим и ставшим мумией). А у Софокла во фрагменте драмы «Финей» (Soph. fr. 712 Radt) кто-то (заглавный герой?) охарактеризован так: пекро? тарьхо? eicropav А’ьушто? (мертвец, на вид — египетская мумия). Остановимся, наконец, на самом, пожалуй, известном случае параллели между Геродотом и Софоклом, который, на наш взгляд, должен снять уже всякие сомнения в том, что заимствования поэтом у историка имели место. В геродотовском повествовании (III. 119) жена знатного перса Интаферна, замыслившего мятеж и схваченного, получает от Дария право спасти по своему выбору кого-либо из родственников. Ко всеобщему удивлению, женщина выбирает не мужа и не сына, а брата, аргументируя свое решение так: «Супруг для меня, быть может, найдется (если божеству угодно) и другой, будут и другие дети, если этих потеряю. Но брата уже больше не будет, так как отца и матери у меня уже нет в живых». Софокловское же соответствие этому эпизоду содержится в «Антигоне», причем оно настолько полное, насколько только возможно. Мужественная фиванка говорит допрашивающему ее Креонту: Ведь мужа и другого бы нашла я, И сына возместила бы утрату, Будь и вдовой я, от другого мужа, Но раз в аду отец и мать мои — Другого брата не найти мне боле. (Soph. Ant. 908 sqq.) 45 Об этом эпизоде см.: Desmond W. Punishments and the Conclusion of Herodotus’ Histones H GRBS. 2004. Vol. 44. P. 19—40. Пикантность ситуации заключается в том, что если у Геродота слова жены Интаферна мотивированы ситуацией, то у софокловской Антигоны — ни в малейшей мере: она — девушка, еще не бывшая замужем и, соответственно, не имеющая детей. Судя по всему, Софоклу настолько понравился геродотовский афоризм, что он включил его в свое произведение, даже не посчитавшись с тем, как плохо он ложится в контекст. Данное совпадение отмечалось неоднократно46 и, разумеется, признавалось всеми47 как доказательство влияния «Истории» Геродота на Софокла. * * * Подведем некоторые предварительные итоги тому, что было сказано выше. Некоторые из параллельных мест у Софокла и Геродота действительно не свидетельствуют о знании драматургом труда «отца истории» (в частности, это относится к пассажам о египетских животных48), однако есть и такие совпадения, которые со всей безусловностью демонстрируют такое знание. Разумеется, А. А. Синицын не может не отдавать себе в этом отчета, поэтому специально и неоднократно оговаривает: знакомство одного автора с произведениями другого само по себе еще не означает их личного знакомства, тем более близости. Мысль, безусловно, верная, даже сама собой разумеющаяся. Факт их дружбы выводится не только из параллельных мест, но также, как отмечалось в начале данной главы, еще и из отрывка стихотворения Софокла, сохранившегося в «Моралиях» Плутарха (785Ь). Поскольку теперь нам пред- 46 См. одну из последних работ: Dewald С., Kitzinger R. Op. cit. 47 Кроме тех, кто предлагал атетировать всё это место из «Антигоны» как позднейшую вставку, не принадлежащую автору. Например, в квадратные скобки заключено оно в отечественном академическом издании: Софокл. Драмы / В пер. Ф. Ф. Зелинского; Изд. подгот. М. Л. Гаспаров, В. Н. Ярхо. М., 1990. С. 154. И в комментарии к пассажу (с. 560—561) В. Н. Ярхо отрицает его подлинность. Вряд ли подобную позицию поддержал бы сам Ф.Ф. Зелинский: этот выдающийся филолог экспрессивно выступал против самочинных вторжений издателей в текст античных памятников. Не забудем и о том, что приведенные строки из «Антигоны» цитирует уже Аристотель (Rhet. III. 1417а30 sqq.), что делает возможность интерполяции и совсем уже маловероятной. 48 Иначе нам пришлось бы уподобиться некоторым позднеантичным авторам, которые, например, обвиняли Геродота в плагиате у Гекатея только на том основании, что у обоих историков содержатся рассказы о гиппопотамах, об охоте на крокодилов, о птице Фениксе и т. п. Подробнее см.: Суриков И. Е. Геродот и египетские жрецы (к вопросу об «отце истории» как «отце лжи») // Исседон. Т. 4. Екатеринбург, 2007. С. 14—15. Прим. 22. стоит перейти к анализу этого сюжета, то необходимо процитировать небольшой фрагмент, о котором идет речь. фбцу 'Нроботф теи?еу ЕофокХ^? ётёыу ЫУ леут’ бич ттеут^коута... Песнь Геродоту сложил Софокл, когда лет ему было Пять да еще пятьдесят...49 Перед нами — элегический дистих с утраченной второй половиной пентаметра. Последнее обстоятельство всегда представлялось особенно интригующим и неоднократно побуждало исследователей и издателей реконструировать содержимое лакуны. Например: ттёут’ cm TT€VTT|KOVT’ [api0|i6s* f)6e фьХо?], или ТГСУТ’ em ТТ€УТТ)КОУТ’ [ОУП 819 eiKoa’ ётшу], или тгёут’ em Tr?yTf|Koy0’ [ё?ак1? втгтаётеь], и т. п. А. А. Синицын относится к подобным восстановлениям с иронией, называет их «игрой», «вольными дополнениями»50 (хотя вообще-то научная реконструкция несохранившихся частей текста — вещь совершенно нормальная в антиковедении; на этом, в частности, зиждется вся современная эпиграфика) и с ходу выдвигает, как он выражается, «ради шутки» несколько собственных, альтернативных вариантов восстановления51, которые, по его мнению, ничем не уступают предлагавшимся ранее, поскольку все в равной мере недостоверны. К сожалению, мы вынуждены разочаровать коллегу. У реконструкций, предлагавшихся филологами XIX в., есть то принципиальное преимущество, что они хотя бы теоретически допустимы, следовательно, имеют право на существование. Они не противоречат нормам греческой грамматики, лексики, фонетики, метрики. А как в этом отношении обстоят дела с тем, что предлагает А. А. Синицын? ШУТ’ cm тгеутг|коу0’ [трьакь? ттеутаётвь]. Во-первых, лексема TpLaKL? — из лаконского варианта дорийского диалекта, и странно встретить ее в элегическом дистихе, где дорицизмы не употреблялись; 49 Перевод наш. А. А. Синицын справедливо критикует существующие переводы Ф. Ф. Зелинского, Д. Усова и др., в которых фигурирует выражение «песнь (песню) сию». Действительно, ни из чего не следует, что ш8т| в приведенном отрывке стихотворения означает само это стихотворения; никакого указательного местоимения мы не находим. Да и крайне маловероятно, чтобы Софокл назвал эпиграмму одой. При всей расплывчатости жанровых границ в доалександрийский период (см. об этом: Рабинович Е. Г. Мифотворчество классической древности. СПб., 2007. С. 37 слл.), перед нами два уж слишком разных жанра, чтобы их можно было смешать друг с другом. Речь здесь у Софокла явно идет о какой-то другой «песни» (подробнее см. ниже). 50 Синицын A. A. Plut. Мог. 785 b... С. 387—388. 51 Там же. С. 405. должно было бы быть Tpis*. Во-вторых, в конструкции тгвутцкоиб’ тркт? допускается совершенно невозможное фонетическое явление — элизия гласного перед согласным (даже перед двумя согласными), да еще и с переходом предшествующего согласного в придыхательную степень: т —? 0. В-третьих, не выдерживается метрическая схема второго полустишия пентаметра, которая является инвариантной: | — - - | У А. А. Синицына выходит, что дактиль, откры вающий восстанавливаемый отрезок, начинается с краткого слога, а кончается долгим. ШУТ’ ёт TreyTTiKovO’ [ттеутекаьбекаётеь]. К сочетанию vO’ тт — ровно те же фонетические претензии, что и в предыдущем случае. Кроме того, правильные дактили опять не получаются: первый заканчивается долгим слогом, второй — начинается кратким. Думается, сказанного достаточно. И вряд ли спасает оговорка автора, что всё это предлагается «для шутки». Во-первых, не думаем, что исследовательская работа — подходящее место, в котором можно делать что бы то ни было для шутки. Во-вторых, для шутки ли, не для шутки ли — но восстановления всё-таки предложены, то есть предполагается, что они имеют право на существование. И читатель, естественно, обязан отнестись к любой попытке заполнения лакуны всерьез. Нельзя даже в шутку приводить конъектуры, которые заведомо невозможны, поскольку ошибочны. Иронизируя над «мэтрами», автор рассматриваемой здесь гипотезы не замечает очевидной вещи: то, что предлагают они, Софокл, по крайней мере, мог написать (хотя, естественно, и неизвестно, написал ли). А то, что предлагает сам А. А. Синицын, Софокл написать решительно не мог. Разве что он взял себе в соавторы кого-нибудь из тех самых скифов-полицейских... Из реконструкций А. А. Синицына сразу заметно, что в них адресатом эпиграммы Софокла предстает совсем молодой человек. Это не случайно: исследователь, отрицая близость Софокла и Геродота- историка, считает более вероятным, что софокловское стихотворение посвящено другому Геродоту — юноше, в которого поэт был влюблен. Соответственно, подробно, на многих страницах52 он приводит свидетельства о том, что Софокл неравнодушно относился к мальчикам. С последним невозможно спорить, однако следует оговорить, что эта черта характеризовала Софокла ровно в такой же степени, как и подавляющее большинство других представителей эллинской цивилизации его времени: об интегральной роли гомосексуальной составляющей в жизни этого социума вряд ли неизвестно хоть кому-нибудь 52 Синицын A. A. Plut. Мог. 785 b... С. 393—407. из специалистов53. Иными словами, данный аргумент (поскольку он представляет в качестве специфической личной особенности Софокла то, что таковой не является) вряд ли имеет серьезную доказательную силу. Главное, однако, даже не в этом. Если галикарнасец Геродот, автор «Истории», — лицо реальное, безусловно существовавшее, да и факт его визита или визитов в Афины подтверждается со всей надежностью, то ни о каком мальчике Геродоте, возлюбленном Софокла, в источниках ничего не сообщается. В сущности, это фиктивная фигура, введенная для того, чтобы оспорить традиционную точку зрения и настоять на том, что эпиграмма адресована не историку, а какому-то другому Геродоту. Приводя обильный просопографический материал о носителях имени Геродот в разные периоды античности54, А. А. Синицын подводит читателей к мысли, что само это имя было достаточно распространенным. Никто с данным тезисом не будет спорить, и понятно, что, строго говоря, невозможно доказать со стопроцентной уверенностью тождество адресата эпиграммы с «отцом истории». Более того, при столь формально-ригористичном подходе можно сказать, что и Софокл, автор стихотворения, не имеет ничего общего с Софоклом- драматургом: ведь имя Софокл тоже никак не отнесешь к редким. История и филология имеют дело со сферой не точного, а гуманитарного знания, и приходится мириться с тем, что многие вещи мы можем утверждать не категорично, а с той или иной степенью вероятности, и не требовать большего. Однако ведь и вероятность бывает разной. Если подходить к вопросу не формально, а с учетом исторического контекста, то совершенно ясно: предположение, что сохранилась эпиграмма, посвященная трагедиографом Софоклом историку Геродоту, несравненно более вероятно, чем предположение, что перед нами «не тот» Геродот и «не тот» Софокл. Помимо прочего, еще и вот почему. Имена этих двух личностей у Плутарха стоят без каких-либо пояснений, как употребляли имена лишь великих людей, идентичность которых при упоминании не могла у кого-либо вызвать сомнение. В Греции было много Софоклов и 53 См. по сюжету прежде всего классическую работу: Dover К. J. Ното- sexualitat in der griechischen Antike. Munchen, 1983 (ссылаемся на немецкое издание, как на более позднее по времени по сравнению с первоначальным английским и, соответственно, более полное). Кстати, в отличие от специалистов, лица, не занимавшиеся специально историей античности, в большинстве своем пребывают в неведении относительно этой стороны эллинского бытия и, узнав о ней, испытывают сильное удивление, а то и шок. 54 Синицын A. A. Plut. Мог. 785 b... С. 390 слл. немало Геродотов, но был только один великий Софокл и только один великий Геродот. Это как если бы мы где-нибудь в источнике встретили фразу типа «Однажды Аристотель сказал Александру...» и т. д. Формально говоря, мы тоже вроде бы не можем быть уверены, что речь идет именно о философе Аристотеле и Александре Македонском. И Аристотелей, и особенно Александров было в эллинском мире пруд пруди. И однако же ни один ученый, прочтя подобную фразу, по понятным причинам ни на минуту не усомнится, что в источнике фигурируют «те самые» Аристотель и Александр, а не какие-нибудь другие. Иначе античным автором было бы специально разъяснено, какие конкретно носители названных имен имеются в виду. Случай с Геродотом и Софоклом абсолютно аналогичен. Однако А. А. Синицын ведет «атаку» на отрывок софокловско- го стихотворения еще и по другому направлению. Он полагает, что это — сомнительный, недостоверный, даже странный текст, который на деле Софоклу вообще не принадлежит, а являет собой позднеантичную подделку, сделанную кем-то «неудачную интерполяцию» в «Моралии» Плутарха55. Цель же вставки заключалась именно в том, чтобы поддержать выдуманными фактами легенду о дружбе Геродота и Софокла. Кстати, тем самым А. А. Синицын косвенно признаёт, что эта «легенда» (которую мы, повторим, легендой не считаем) имеет, во всяком случае, античное происхождение, а не сочинена представителями историографии XIX—XX веков. Как бы то ни было, объявлять какой-либо памятник неаутентичным — заявка очень серьезная и ответственная. Такими вещами не шутят. На том, кто решается делать это, лежит onus probandi — привести чрезвычайно веские обоснования и доказательства, такие, которые убедили бы не только самого автора, но и его коллег. Тем более что в данном случае речь идет об опровержении абсолютно общепринятого мнения: из сотен работ, в которых писалось о рассматриваемом фрагменте эпиграммы, кажется, ни в одной не выражено сомнение в его подлинности. И все исследователи, занимавшиеся отрывком (а среди них были настоящие корифеи классического антиковедения), приходили, в общем, к одним и тем же выводам о дружеских связях двух выдающихся деятелей культуры, — разве что высказывали эти выводы с разной степенью категоричности. У А. А. Синицына, впрочем, есть простой ответ на вопрос о причинах подобной ситуации: все эти сотни ученых читали фрагмент изолированно, в изданиях сочинений Софокла, а не в его непосредственном контексте, в «Моралиях» Плутарха, иначе они заметили бы 55 Синицын A. A. Plut. Мог. 785 b... С. 412. его неуместность в данном контексте. Или же они вообще переписывали друг у друга, повторяя из работы в работу один и тот же тезис. Однако нам, признаться, весьма трудно поверить в подобное развитие событий. Возможно, в каких-то конкретных случаях так оно и было: недобросовестные работники есть в любой области. Но то, что будто бы ни один (!) из сотен так-таки никогда и не открыл указанное место Плутарха, а первым и единственным это сделал А. А. Синицын, — представляется совершенно невозможным. Уж, по крайней мере, немецкие филологи XIX в. (а именно они внесли наибольший вклад в формирование в историографии идеи о дружбе Софокла и Геродота) отличались сугубой скрупулезностью и тщательностью в работе. Наверное, были античные авторы, которые ускользали даже и от их внимания. Но вряд ли среди таковых следует числить Плутарха — писателя, который на протяжении веков оставался одним из самых популярных и часто читаемых. Но что же все-таки дает А. А. Синицыну повод утверждать недостоверность фрагмента? В интересующей нас части «Моралий» — в трактате «Следует ли старику управлять государством» — Плутарх приводит примеры бодрой, деятельной старости некоторых известных людей. Разумеется, заходит речь и о Софокле (что вполне естественно, ибо мало есть более удачных иллюстраций к данному тезису, чем драматург, проживший более 90 лет и до конца дней своих остававшийся творчески активным). Приводится хрестоматийный эпизод суда над престарелым Софоклом по обвинению в безумии, на котором поэт блистательно оправдался, просто прочтя часть написанного, но еще не поставленного «Эдипа в Колоне». А далее сказано: «И вот эта небольшая эпиграмма, по общему согласию, принадлежит Софоклу»56, — и процитирован уже знакомый нам фрагмент, в котором автор обозначает свой возраст на момент написания «песни» Геродоту — 55 лет. На первый взгляд, действительно возникает неувязка: пятидесятипятилетний возраст никоим образом не считался в античности глубокой старостью. Однако неувязка эта — кажущаяся, обусловленная только тем, что до нас не дошло всё стихотворение и мы незнакомы с его дальнейшим содержанием после процитированных полутора стихов. А Плутарх и его античная аудитория, несомненно, знали эпиграмму целиком57; потому-то херонейский моралист и счел необ- 56 TOUT! 8 бцоХоуоирега)? ЕофокХеои? ёстт! Toimypappcmov. Пер. А. А. Синицына (Синицын A. A. Plut. Мог. 785 b... С. 387,409) менее точен. 57 Обратим в связи с этим внимание на употребленное Плутархом наречие opoXoyoupevo)?, которое именно и указывает на всеобщую известность памятника. ходимым привести только самое ее начало, поскольку предполагалось само собой разумеющимся, что культурный читатель тут же вспомнит полный текст произведения, достаточно лишь оживить в его памяти первую строку. Кстати, и по сей день широко распространена подобная практика — цитирование только первой строки из очень известных стихов («Я помню чудное мгновенье...» и т. п.) в расчете на то, что последующие строки всем и так прекрасно известны. Конкретные полторы строки о Софокле и Геродоте и на самом деле не коррелируют с контекстом пассажа. Но, значит, далее в эпиграмме имелось что-то, что с ним коррелировало, согласовывалось с рассказом о Софокле на суде, — например, присутствовали некие датирующие моменты. Выход из положения, в частности, удается найти посредством следующих соображений. Как отмечалось выше, фбц, написанная Софоклом в возрасте 55 лет и упоминаемая в нашей эпиграмме, не тождественна самой этой эпиграмме. Стало быть, последняя создана позже, причем, возможно, значительно позже. В подобных условиях можно попытаться реконструировать (разумеется, весьма и весьма приблизительно) смысл цитируемого Плутархом стихотворения. Он будет примерно таким: «Геродоту сложил песнь Софокл, когда ему было 55 лет, а тому — столько-то58. А теперь Геродота уже нет в живых, а Софоклу — (е. g.) 85». Конечно, последняя цифра чисто условна. Вместо нее могла стоять какая-нибудь другая — но обязательно весьма высокая для человеческого возраста, что и позволило Плутарху упомянуть эпиграмму в контексте рассказа о старцах. Мы прекрасно сознаем, что наше построение вполне гипотетично. Но хуже ли конструктивная гипотеза (при условии, что она не противоречит наличным фактам и также не содержит внутренних противоречий), чем деструктивный, тотальный скептицизм? Как бы то ни было, всё это имели в виду выдающиеся антиковеды, которые признавали аутентичность фрагмента стихотворения Софокла, не видели в нем ни противоречия контексту, ни нелепости, ни поздней фикции, а, напротив, считали его важным свидетельством близких отношений между драматургом и историком. Они делали это вполне осознанно, взвесив все pro и contra, а отнюдь не занимаясь слепым заимствованием мысли друг у друга, как кажется А. А. Синицыну. И последнее. Если бы постулируемый этим исследователем анонимный позднеантичный интерполятор действительно хотел породить некую легенду о дружбе Софокла и Геродота, он, будем уверены, на- 58 43, если исходить из традиционной даты рождения Геродота, приводимой Геллием. Однако, как мы видели выше, эта дата вряд ли предельно точна. шел бы лучший способ достигнуть этой цели. Что мешало ему сочинить (как многократно делалось) красивое послание Софокла Геродоту, причем полное, а не фрагментированное? Вне сомнения, он не стал бы ограничиваться неудобопонятными полутора стихами. Исходя из широко примененного принципа lectio difficilior, опять же делаем вывод об отсутствии интерполяции, о подлинности цитированных строк. * * * В пылу гипертрофированного скептицизма легко объявить «мифами» очень, очень многое из арсенала наших знаний об античности. Как известно, разрушать вообще намного легче, чем созидать. И в наши дни это еще легче, чем когда-либо, ввиду всё более возрастающего в антиковедении влияния постмодернистской парадигмы59, прямо приравнивающей историческое знание как таковое к мифу60. В русле подобного подхода вряд ли имеет смысл вообще говорить о «фактах» или «истине»; на их место встают пресловутые «места памяти» (чрезвычайно популярный в современной западной историографии термин). В результате историю снова и снова начинают писать «с нуля» — не столько в фактологическом, сколько в эпистемологическом плане. Вместо старых стереотипов порождаются новые. А познавательная ценность стереотипа близка к нулевой, вне зависимости от степени «современности» этого стереотипа. Не скроем, что подобная позиция, с ее откровенным агностицизмом и субъективизмом, нам крайне не близка, поскольку в своем предельном выражении она приводит к саморазрушению исторической 59 При том, что во многих других областях исторического знания, куда «постмодерн» пришел раньше, чем в антиковедение, он уже исчерпал себя и начал уходить, уступая место, как выражаются, некому «пост-постмодерну»: Румянцева М. Ф. «Места памяти» в структуре национально-исторического мифа // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 21. Специальный выпуск: Исторические мифы и этнонациональная идентичность. М., 2007. С. 111, 117. 60 Ионов И. Н. Национальные мифы, цивилизационный дискурс и историческая память в XVII—XIX вв. // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 21. Специальный выпуск: Исторические мифы и этнонациональная идентичность. М., 2007. С. 244. Применительно к античности постмодернистская установка проявляется особенно акцентированно в работах Поля Вена: Вен П. Греки и мифология: вера или неверие? Опыт о конституирующем воображении. М., 2003; Он же. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. М., 2003. Ср. хорошо аргументированную критику, которой подвергает крупнейший специалист постмодернистскую парадигму применительно к изучению истории античной демократии: Rhodes Р. J. Ancient Democracy and Modem Ideology. L., 2003. P. 9 ff. науки, ставит под сомнение само ее существование. Если вся история сводится к мифам и представлениям, одним словом, к ментальным конструкциям, то не лучше ли, чтобы ею занимались, допустим, социальные психологи — как люди более к этому подготовленные? По утверждению того же Поля Вена, «существуют лишь гетерогенные программы истины, и труды Фюстеля де Куланжа не более и не менее истинны, чем создания Гомера»61. Нельзя не заметить, что так, помимо прочего, получают косвенное оправдание писания Фоменко и ему подобных: просто у них, дескать, тоже своя «программа истины», на которую они имеют право. На А. А. Синицына постмодернистское течение, бесспорно, оказало некоторое влияние (через семинар В. Ю. Михайлина). В результате — некоторая легкость в обращении с фактами, с источниками... А как иначе, если воспринимать прошлое как калейдоскоп «виртуальных реальностей»? Почему бы тогда не предлагать какие угодно реконструкции, не постулировать интерполяции по собственному произволу? Мы же, со своей стороны, убеждены, что ceteris paribus традиционные, выношенные многими поколениями точки зрения имеют преимущество перед «модными» построениями, — разумеется, до тех пор, пока традиционное видение не перерождается в косное и отсталое. А по сюжету, которому посвящена данная глава, communis opinio очевидным образом еще рано отбрасывать: слишком многое говорит в его пользу. Не встречаться в Афинах Софокл и Геродот просто не могли: ведь круг культурной элиты, местной и приезжей, был в полисных условиях не так уж и широк. Как о драматурге, так и об историке известно, что они были людьми общительными и, следовательно, вряд ли взаимно упустили бы случай свести полезное и приятное знакомство. А учитывая схожесть мировоззрения, знакомству тем проще было перерасти в дружбу. Напомним, что в нашем распоряжении есть параллельные места у двух авторов, часть которых никак не могут быть случайными совпадениями; напомним и о фрагменте софоклов- ской эпиграммы, в котором только при очень уж больших усилиях можно увидеть неаутентичный или иррелевантный источник. В заключение подчеркнем: с гипотезой А. А. Синицына мы принципиально не согласны, но это не означает отрицательной оценки нами его исследований. Они вызывают живой интерес, будят мысль, побуждают к полемике, что, безусловно, относится к достоинствам. «Гладкие и правильные» работы, в которых всё верно и спорить не с чем, как правило, скучны и банальны. 61 Вен П. Греки и мифология... С. 30.