АНАКСАГОР

АНАКСАГОР — один из самых знаменитых философов древности, родился в Клазомене, в Ионии, примерно во время 70 олимпиады и был учеником Анак- симена... Он целиком отдался исследованию природы, не участвуя в общественных делах.

Анаксагор был первым философом, опубликовавшим книги. Сократ, надеявшийся в них найти определенное содержание, остался недоволен, прочитав их. Это явно было ошибкой с его стороны (R), как я это покажу в замечаниях, которые я собираюсь высказать о его рассуждении. Сократ пренебрегал астрономией помимо прочего также и по той причине, что Анаксагор, который ею особенно много занимался, много заблуждался...

...Тем более не следует забывать, что сила и возвышенность гения Анаксагора, его труд, его прилежание и обилие его открытий имели результатом лишь то, что привели его к сомнению (incertitude), ибо он жаловался на то, что все полно мрака. Вероятно, именно это вынудило его сказать, что все заключено лишь в мнении и что объекты представляют собой что угодно, т. е. что мы их знаем лишь такими, какими они нам кажутся 29... Жаль, что Анаксагор не был другом Демокрита и что эти два великих ума не согласовали своих теорий: можно было бы исправить изъяны каждой из них посредством достоинств второй системы. Но между этими системами не было никакой связи...

(С) Г-н Морери очень плохо изложил этот взгляд, Лукреций же его изложил очень хорошо и г. д... Прочтите следующий стих Лукреция:

Анаксагора теперь мы рассмотрим «гомёомёрию», Как ее греки зовут, а нам передать это слово Не позволяет язык и наречия нашего скудость, Но тем не менее суть его выразить вовсе не трудно. Прежде всего, говоря о гомеомерии предметов, Он разумеет под ней, что из крошечных и из мельчайших Кости родятся костей, что из крошечных и

из мельчайших

Мышцы рождаются мышц, и что кровь образуется в теле Из сочетанья в одно сходящихся вместе кровинок. Так из крупиц золотых, полагает он, вырасти может Золото, да и земля из земель небольших получиться; Думает он, что огонь — из огней и что влага — из влаги, Воображая, что все таким же путем возникает30.

Я не стану приводить все доводы, выдвигаемые Лукрецием против этого учения. Я буду настаивать лишь на первом из них. Лукреций показывает, что, следуя доктрине о гомеомериях, надо признать, что начала вещей способны распадаться, как и самые сложные тела. Это влечет за собой два больших неудобства. Первое состоит в том, что в^ системе Анаксагора, оказывается, отсутствует различие, какое должно существовать между первоначалами и составленными [из них] телами. Различие, о котором идет речь, заключается в том, что первоначала 31 должны всегда оставаться неизменными, как бы часто ни разрушались составные тела. Лишь составные тела рождаются и умирают, претерпевают благодаря тысячам изменений возникновение и разрушение. А первоначала неизменно сохраняют свою природу во всех формах, образующихся последовательно друг за другом. О своих первоначалах Анаксагор этого сказать не мог. Ведь если, например, первоначала плоти (chaire) имеют природу плоти, то они должны быть так же подвержены разрушению, как и большая масса плоти. И так же дело обстоит с другими первоначалами. Учитывая это, Анаксагор не признает существования каких бы то ни было неделимых частей материи 32. Ниже мы увидим, мог ли он предположить, что первоначала, будучи вечными и несотворимыми, должны быть также и неуничтожимыми.

Другое неудобство состоит в том, что разрушение этих первоначал не отличается от так называемой аннигиляции, ибо, когда они прекращают свое существование, они не превращаются в другие вещи, из которых они состоят, так как присущая им простота не допускает их сложного состава. Следовательно, они погибают целиком, они превращаются в ничто. Но естественный свет [разума] (la lumiere naturelle) не до- пускает возможности такого изменения33. Разрушение сложных тел не приводит к этому затруднению, так как образующие их первоначала всегда сохраняют свое существование. Дерево, например, разрушенное огнем, не перестает существовать в качестве материи, или протяженной субстанции.

Следовательно, большой недостаток системы Анаксагора заключается в том, что в ней первоначала составные и по своей материи, и по своей форме и вследствие этого не обладают простотой и неизменностью, каких требует [мировой] порядок. Этот недостаток системы отнюдь не устраняется предположением, что ум, руководящий образованием [вещей], никогда не потерпел бы их уничтожения. Разве великое неудобство не заключено уже в том, что по своей природе эти первоначала способны разлагаться и могут быть избавлены от такой судьбы лишь посредством особого покровительства [ума] или, лучше было бы сказать, посредством чуда? Я уж не говорю о многообразии этих первоначал, также представляющем значительный их недостаток, ибо сущность хорошей системы заключается в том, что в ней очень малое число причин производит бесчисленное множество действий.

Лукреций не догадался выдвинуть возражение, которое могло бы разрушить саму основу теории Анаксагора. Мотив, побудивший этого философа предположить гомеомерии, или однородности, состоял в том, что ни один объект (etre) не образуется из ничего и не превращается в ничто 34. Но если бы земля, например, образовалась из предметов, которые не были бы землей, она возникла бы из ничего. А если бы, будучи землей, она перестала ею быть, она превратилась бы в ничто. Следовательно, необходимо, чтобы земля возникала из того, что и раньше было землей, и чтобы в процессах, называемых разрушением или уничтожением, земля распадалась на частицы, тоже явля- ющиеся землей. С этой точки зрения не существует, собственно говоря, ни возникновения, ни уничтожения, ни рождения, ни смерти. Возникновение травы оказывается не чем иным, как объединением множества маленьких травинок; разрушение дерева — это не что иное, как его разъединение и разделение на множество деревьев. Мы видим, прибавляет он 35, что простейшая пища — вода и хлеб — превращается в волосы, в вены, в артерии, в нервы, в кости и г. д. Следовательно, необходимо, чтобы в хлебе и в воде содержались маленькие волосы, вены, артерии и т. д., которых наши чувства, правда, не обнаруживают [там], но которые не остаются невидимыми для нашего разума или рассудка. Ясно, что Анаксагор основывается на ложном предположении, а именно что если части хлеба, доставляющие питательные вещества для образования кости, не обладали бы природой кости, находясь в хлебе, то нечто возникло бы из ничего. Приходится удивляться, что столь великий гений мог так рассуждать. Разве он не видел, что дом отнюдь не образуется из ничего, хотя он и построен из материалов, которые не были домом? Разве четыре прямых, из которых ни одна не представляет собой квадрата, не образуют вместе квадрат? Разве для этого недостаточно расположить эти прямые известным образом друг относительно друга?.. Затем если в вещах, сделанных человеком, одного лишь изменения фигуры и расположения частей достаточно для создания целого, отличного от каждой из образующих его частей как по их виду, так и по их свойствам, то не следует ли признать, что природа, бесконечно более искусная, чем искусство человеческое, может образовать костп и вены, не прибегая к соединению частей, уже до того бывших костями и венами; что ей для этого достаточно потрудиться над корпускулами, которые могут принять то или иное расположение, ту или иную конфигурацию? Лишь при этом условии то, что никогда не было плотью, станет плотью, и при этом ни один объект не возникнет из ничего. Вот что мог бы возразить

Анаксагору Лукреций: он мог бы разрушить гипотезу о гомеомериях в самой ее основе...

(G) Следовало бы рассмотреть, не содержит ли учение о гомеомериях множества противоречий...

Я не воспользуюсь аргументами Аристотеля 36, какими бы тонкими и основательными они ни были. А если мои замечания окажутся в чем-нибудь близкими к его замечаниям, то это будет чистой случайностью.

I. Мы видели 37, почему Анаксагор хотел, чтобы всякая вещь состояла из подобных частиц: он хотел таким путем избежать возникновения тела из ничего. Однако если простейшая пища может стать материей, питающей все части животного, то Анаксагор обязан признать, что трава с луга действительно содержит в себе кости, когти, рога, много крови, много мяса, много кожи и шерсти и т. д. Трава, следовательно, не составлена из подобных частиц. Она скорее есть совокупность всякого рода разнородностей. Какая же польза от учения о гомеомериях? Разве не следует Анаксагору отказаться от этого учения во всех отдельных случаях по частям после того, как он его выдвинул в целом? Разве не подходит то, что я сказал о траве, и к молоку, и к вину, и к воде, и к хлебу, и к бесчисленному множеству прочих вещей? Разве есть хоть одно тело, не служащее материей для множества других тел в тех изменениях, которые называются возникновением и уничтожением? Вот они начала, которые считаются однородными, но не являются ими. Они однородны в соответствии с предположением Анаксагора, но они неоднородны на самом деле, поскольку составные вещи, которые должны быть по предположению той же природы, что и их первоначала, оказываются в действительности совокупностью несходных частей. А из этого следует, что первоначала разнородны. Я снова коснусь этого в параграфе V.

II. Более того, окажется, что все наименования вещей применяются неправильно, ведь если, например, вся кровь животных содержалась в травах, которые они поедали, то последние больше заслуживают названия «кровь», чем названия «сено». Анаксагор на это возражение отвечал, что некоторые частицы, содержащиеся в составном теле в большем количестве, чем иные, или расположенные на поверхности составного тела, создают тем самым видимость, что все тело лишь из них состоит, и отсюда происходит присущее вещи имя 38. Лукреций опровергает этот ответ [Анаксагора] посредством указания на то, что следствия, вытекающие из этого ответа, ложны. «Из этого следует,— говорит он,— что, разломав зерно, из него можно извлечь частицы крови или каких-либо органов, из которых составлено наше тело. Но это противоречит опыту...» 39

Это недурное опровержение. Смешайте как угодно разные сорта зерен. Возьмите во сто раз больше ржи, чем ячменя. Поместите зерна ячменя, насколько это будет возможно, в глубь зерен ржи. Что вы получите? Заставите ли вы поверить, что здесь одна лишь рожь? Останутся ли люди в этом заблуждении даже после того, как разбросают вашу кучу? Разве не будет видно, что показались некоторые зерна ячменя? Все это сказки и мечтания. Анаксагор мог бы опровергнуть это возражение, лишь предположив, что всякая ощутимая часть зерна ржи находится в таком состоянии, что разнородности в ней имеются в меньшем числе и окружены со всех сторон рожью, откуда следует, что, растирая рожь между жерновами, мы никогда не обнаружим разнородных частей. Но если мы продолжим деление вплоть до получения частиц, недоступных ощущениям, то кровь, мясо, кости и т. д. окажутся доступными зрению более тонкому, чем наше. Словом, из плохого положения, в какое он попал, Анаксагор может выбраться лишь посредством делимости до бесконечности. А поступать так — значит уподобиться человеку, который, чтобы избежать удара шпаги, бросается очертя голову в бездонную пропасть. Займемся, однако, затруднениями, содержащими некое противоречие. III.

В-третьих, я говорю, что Анаксагор должен был предположить, что подобные частицы находятся в хлебе и в самом большом, и в самом малом количестве. В самом большом, поскольку это составное тело называется хлебом; в самом малом, так как через несколько часов после того, как хлеб съели, он называется питательным соком и обнаруживает во всех своих частицах, доступных нашему ощущению, лишь качества питательного сока. Это возражение будет легче понять, если сравнить пирог с рожью или хлр"> с пирогом. Тогда станет видно, что этот философ доі- жен согласиться, что однородности (homogeneiies) здесь и более многочисленны, и менее многочисленны сразу в одном и том же составном теле, например в пироге. Когда ои пирог, он содержит корпускул пирога больше, чем корпускул любых других видов. Но когда он превращается в хлеб, он содержит меньше корпускул пирога, чем хлеба. И в то же время корпускулы хлеба возникли только из пирога. IV. Вот еще одно противоречие. Выдвинуть гипотезу, которая, с одной стороны, вводит неудобство, а с другой — хочет это неудобство устранить,— значит противоречить самому себе. Таков порок системы Анаксагора. Этот философ, предположив, что частицы материи были вечно в состоянии смешения, т. е. что мельчайшие однородные корпускулы повсюду были окружены разнородными корпускулами, предположил затем, что наконец некий ум устранил этот беспорядок посредством отделения подобных частичек от частиц, которые им не подобны. Но тем самым Анаксагор ниспровергает свое собственное предположение, поскольку он вынужден признать, что все виды гомеомерий были перемешаны во всех телах (имея в виду столь мелкие частицы, что они недоступны нашему ощущению). По его мнению, существует бесчисленное множество маленьких костей, маленьких капель крови и т. д. в каждой травинке, в каждом кус- ке хлеба: все смешано со всем, поскольку всякая вещь образуется из любой другой...

V. Эти первые начала существуют и не существуют. Они существуют, по предположению Анаксагора, и они не существуют в действительности, поскольку они являются составными и могут быть разрушены в такой же мере, как и всякое другое тело. Анаксагор признавал делимость до бесконечности. Он, следовательно, должен был сказать, что в маленькой капельке воды содержится бесконечное множество корпускул, откуда следует, что эта капелька содержит не меньше частей, чем вся Земля. Впрочем, эти бесконечные части корпускул есть масса всяких разнородных частиц. Таким образом, корпускулы не проще дерева, и в этом отношении они отличаются от тел, именуемых составными, лишь тем, что глаза человека не могут обнаружить здесь несходные части, какие они обнаруживают в дереве. В конце концов ум, приводящий материю в движение, делит эти мнимые начала до бесконечности так же легко, как огонь разделяет дерево, и они, следовательно, так же обречены на разрушение, как и дерево. Отсюда следует, что если такие частицы и существуют в природе вещей, то отнюдь не в качестве начал. Кроме того, что можно предположить более абсурдного, чем начала, которые вовсе не существуют? Но вед^ согласно гипотезе Анаксагора, во всей Вселенной, несомненно, нет ни одной гомеомерии.

Рассмотрим, что мог бы нам на это ответить Анаксагор. Он мог бы выдвинуть предположение, что сущность гомеомерий заключается не в подобии всех их частей, а в соответствии, существующем между расположением разнородных частиц, в маленькой кости например, и расположением разнородных частиц в любой другой кости. Я не утверждаю, мог бы сказать Анаксагор, что кость в десять пальцев длиной, разделенная на сто тысяч частей (или на сто тысяч маленьких косточек, что в моей гипотезе то же самое), абсолютно не содержит ни одной корпускулы, непохожей на все остальные. Я признаю, что каждая из этих маленьких косточек есть смесь всех видов пер- воначал. Она содержит и мясо, и кровь, и перепонки и т. д. Но поскольку эти различные виды материи расположены в одном и том же соотношении в каждой из этих косточек, у меня есть основание утверждать, что совокупность ста тысяч этих маленьких косточек есть однородное составное или скопище гомеомерий. А поскольку я предполагаю, что рассортировавший их ум нашел их все уже готовыми, я могу считать, что каждая из них, взятая в отдельности, неразрушима, ибо она всегда существовала сама по себе.

Этот ответ содержит два главных момента: первый — объяснение гипотезы в отношении смысла слова гомеомерия и второй — разъяснение вопроса о неуничтожимое™ гомеомерий. Первый момент я разъясню при помощи примера. Поместите в библиотеку все экземпляры одной и той же книги, одинаковым образом переплетенные. Это будет масса подобных книг, масса однородного не потому, что каждый из этих томов составлен из частей, совершенно подобных друг другу, а по той причине, что здесь черное и белое, промежутки (espaces), буквы, орфографические знаки, точки, занятые и другие разнородные части расположены в том же порядке в данном томе, как и во всех остальных томах.

97

4 П. Бейль VI. Я не спрашиваю ни о том, почему этот ум, признаваемый Анаксагором, целую вечность оставлял го- меомерии в состоянии хаотической смеси, ни о том, откуда следует, что этот ум так поздно догадался их привести в движение и объединить, ни о том, почему Анаксагор отрицает, что из ничего может возникнуть нечто, Анаксагор, признающий, что движение когда-то имело начало. Три этих возражения, а также некоторые другие приводят в чрезвычайное замешательство тех, кто считает материю вечной, несотвори- мой и отличной от божественного существа. Но так как это возражения, которые можно выдвинуть против других философов с таким же правом, как и против Анаксагора, то здесь не место на этом оста- навливаться. Я постараюсь немного осветить лишь последнее из этих возражений.

Несомненно, что создание качества, отличного от его носителя, не отличается от подлинного сотворения. Эти современные философы40 строго доказывают ари- стотеликам, признающим бесчисленное множество субстанциональных и акциденциальных форм, отличных от материи. Ведь из того, что эти формы не образованы из каких-то ранее существовавших объектов, следует, что они образованы из ничего. Лучший ответ [на эти возражения], какой могли бы дать последователи Аристотеля, это обратить довод их противников против них самих, указав на то, что если этот довод справедлив, то картезианцы обязаны признать, что движение может возникнуть лишь посредством акта творения. Картезианцы признают это. Сотворение движения они приписывают лишь богу и говорят, что приводить материю в движение — значит каждый момент созидать ее вновь в различных местах.

Из всего этого вы можете умозаключить, что Анаксагор и некоторые другие противоречат себе, поскольку, с одной стороны, они не хотят признать, что из ничего может возникнуть какая-либо вещь, а с другой — признают, что движение или какая-то иная модификация в извечном хаосе когда-то имели начало 41. Но оставим это. Займемся лишь возражениями, относящимися к Анаксагору.

VII. Я сошлюсь на следующее положение: все вещи, отличные друг от друга, могут быть отделены друг от друга. А отсюда я заключаю, что всякая гоме- омерия может делиться до бесконечности на множество частей, ибо она составлена из первоначал всех родов, смешанных между собой. Далее, из того, что движение — необходимый принцип разделения, а движение в материю привнес бог, следует, что этой своей движущей силой бог мог произвести разъединение в любой части Вселенной и разложить на части любую гомеомерию, которую вы принимаете за единство. Если бы она была атомом Эпикура, телом совершенно простым, совершенно единым, не являющимся составным ни в каком отношении, то ничто не могло бы его разделить. Но Анаксагор не признает таких телец. Он считает, что любая гомеомерия, как бы мала она ни была, содержит бесчисленное множество корпускул, качественно отличных друг от друга. Следовательно, верно, что то, что Анаксагор называет первым началом, столь же подвержено разрушению, как и самые сложные тела, например бык. Это, говорю я, очень верно, даже если предположить, что гомеомерии существуют сами по себе вечно. Ведь для разрушения гомеомерий достаточно, чтобы некая внешняя причина могла заставить их перейти от движения к покою, хотя она не обладала бы способностью ни порождать их существование, ни его прекращать. Ссылаться в этом случае на деление до бесконечности (progres а Tinfini) бесполезно. Мне нельзя на это возразить, что гомеомерии, составленные из бесчисленного множества корпускул, образуя маленькую косточку, могут быть делимы до бесконечности, не переставая быть маленькой косточкой. Они-де лишь становятся после каждого деления более маленькой косточкой. Такое замечание несостоятельно, так как в каждой гомеомерии необходимо учитывать два момента: 1) она содержит бесчисленное количество частиц, и это общая черта ее и всех других гомеомерий; 2) частицы в ней расположены определенным образом, что является ее особенностью. Это ее особая форма, ее сущность, то, благодаря чему она есть косточка или капелька крови, а не какой-нибудь другой вид начала. Таким образом, чтобы лишить гомеомерию кости ее сущности, ее видовой особенности, достаточно расположить по- новому корпускулы, из которых она состоит. Но с того момента, как ум, первый двигатель, сумел разделить тела, отделить одно из них от других, он сумел также изменить расположение корпускул в каждой отт дельной гомеомерии, образовав в них другие комбинации корпускул. Следовательно, этот ум мог изменить виды гомеомерий, подобно тому как изменяют характер муки, когда из нее замешивают тесто, т. е, смешивая и по-иному комбинируя корпускулы. Я не возражаю этому философу по поводу того, что он признает различия между частями материи до того, как они были приведены в движение. Это возражение всегда казалось мне очень слабым. Я ясно вижу, что разделение предполагает различие (distinction), и железный гвоздь, вколоченный в кусок дерева, когда и гвоздь и дерево пребывают в совершенном покое, столь же отличен от этого дерева, как если бы гвоздь двигался и дерево тоже.

VIII. Перехожу к последнему возражению. Что произойдет, если безосновательно согласиться с этим философом, что та же необходимость, которая обусловливает существование тел, обусловливает их существование в качестве различных и бесчисленных гомео- мерий, каждая из которых необходимо всегда должна целиком существовать (demeurer); а природа вещей такова, что для каждого их вида есть установленные границы, как обычно говорится, существует minimum quod sic 42 для каждого живого существа? Много ли хорошего принесет это безосновательное допущение гипотезе Анаксагора? Разве этим путем он получит иеуничтожимость и внутреннюю неизменность своих первоначал? Не получится ли так, что, когда маленькая косточка будет разделена на еще меньшие части, то эти части уже не будут косточками, и не произойдет ли то же самое с другими видами [тел]? Не будет ли это знаком того, что необходимость природы сделала их неделимыми?

v

100

Я соглашусь с этим. Но мы здесь спасаемся от одной беды лишь тем, что нас постигает другая беда. Затем в данной системе я нахожу еще следующий недостаток: voug , или ум, в нее введен неправомерно. Он вводится для выполнения более легкой работы после того, как самая трудная работа была поручена слепой необходимости. Вообще говоря, совершенно верно, что всякая философия, желающая дать хорошее объяснение тому расположению частей Вселенной, какое мы в ней наблюдаем, нуждается в предположен нии, согласно которому существует ум, создавший этот прекрасный порядок. Философия не должна бояться, что умные люди упрекнут ее в подражании некоторым поэтам, которые устраивали так, что в театр с помощью машины спускался бог, чтобы разрешить затруднения, не стоящие того, чтобы он занимался ими. Но если, предположив, что гомеомерии образовались без вмешательства какой бы то ни были разумной причины, философ предполагает наличие такой причины, приводящей их в порядок и размещающей их известным образом, то его можно упрекнуть в подражании названным поэтам 43.

Чтобы увидеть силу этого возражения, достаточно учесть, что гораздо труднее из раковин и монет создать хорошее украшение, чем просто извлекать их из кучи, где они перемешаны, а затем размещать и располагать их лучшим способом. Маленький ребенок — новичок в этом деле — и тот выполнит эту сортировку и расположит вещи по-новому. Всякий согласится со мной, что создание людей 44 — работа, требующая более умелого руководства и мастерства, чем искусство их расположения в соответствии с требованиями военных операций. Большинство современных философов предполагает, что для развития зародыша достаточно всеобщих законов природы, лишь бы только он был хорошо сформирован, хорошо организован в семени. Но философы предполагают, что эти маленькие организованные животные в семени — создания бесконечно могущественного и бесконечно искусного творца. Они, таким образом, полагают, что главная трудность, требующая руководства ума, заключается в первоначальном образовании организованного механизма, т. е. в построении этих маленьких существ, находящихся, как они предполагают, в семени. Каждое из этих маленьких существ есть, собственно говоря, гомеомерия Анаксагора. Таким образом, труднее образовать гомеомерии, чем выращивать животных посредством их выкармливания. Надобность в уме возникает главным образом для объяснения образования го- меомерий. Ведь каждая гомеомерия есть известная совокупность бесчисленного множества видов тел. Эта совокупность должна быть образована согласно известным пропорциям и положениям. Одна совокупность необходима для гомеомерии кости, другая — для гомеомерии мяса. А если вы не будете строго соблюдать эту симметрию, вы получите не начала крови или костного мозга, а начала каких-нибудь других составных тел. Но Анаксагор предполагал, что ум не нужен для образования бесчисленных видов гомеомерий... Анаксагор, таким образом, считал причиной того, чего труднее всего достичь, слепую необходимость. Он, значит, рассуждал непоследовательно, полагая, что ум необходим для того, что менее трудно. Вот к чему, согласно его учению, сводятся все функции ума: привести в порядок то, что было в беспорядке, привести в движение то, что было в покое, разделить смешанное, украсить лишенное украшений...

...Ему можно сказать... либо вы приписываете природе чересчур много, либо чересчур мало. Если вы полагаете, что природа никем не руководимая, без познаний, образовала все гомеомерии, вы должны признать, что она могла сама привести их в движение, разобрать и распределить. Ум, следовательно, излишен. Если же вы считаете его необходимым для разъединения и распределения этих гомеомерий, вы должны приписать ему также и их создание...

(R) Сократ... остался недоволен, прочитав его сочинения. Это явно было ошибкой с его стороны... Мы сделаем две вещи: кратко изложим жалобу Сократа, а затем выскажем несколько замечаний.

«Зная,—говорит Сократ45,— что в одном труде Анаксагора установлено, что ум приводит в порядок все вещи и производит их, я был весьма доволен та- кого рода причиной и представил себе, что из признания такой причины должно следовать лишь, что всякое творение (etre) находится в самом совершенном состоянии и расположено самым совершенным образом. С большой радостью я надеялся найти в книге Анаксагора учителя, который просветит меня насчет причин всякой вещи, который сначала научит меня, является ли Земля круглой или плоской, а затем объяснит разумное основание того, что Земля такова. И так как я полагал, что это основание обусловлено идеей высшего совершенства, то я надеялся, что Анаксагор мне покажет, что состояние, в котором пребывает Земля, самое лучшее, в каком она могла бы находиться...

Я никогда не мог вообразить, что философ, заявивший, что всеми вещами управляет ум, будет ссылаться на какую-либо иную причину как на доказательства того, что состояние, в котором пребывают вещи,— самое лучшее из всех возможных. Я также полагал, что, объяснив этой причиной особую природу всякого тела, Анаксагор объяснит также во всех телах всеобщее благо... Но я нашел, что этот философ не прибегает ни к уму, ни к иной наводящей в мире порядок причине. Он сводит все вещи к воздуху, эфиру, воде и другим объектам, не относящимся к делу, судя по их происхождению...»

Здесь вы видите мнение Сократа, выраженное без обиняков. Он оставил изучение физики и целиком отдался морали. Поэтому он требовал, чтобы все в природе было объяснено нравственными основаниями, логикой, идеями совершенства. Я осмелюсь сказать, что он критиковал Анаксагора неудачно. Всякий философ, однажды предположивший, что ум привел в движение материю и привел в порядок части Вселенной, больше уже не обязан прибегать к этой причине, когда речь идет о том, чтобы объяснить каждое отдельное явление природы. Рост растений, метеоры, свет, вес, непроницаемость, текучесть и т. д. он должен объяснять действием и противодействием тел, качествами элементов, формой частиц материи и т. д. Так пользуются этими причинами христианские философы, к ка- кой бы секте они ни принадлежали. Схоласты руководствовались аксиомой: философ не должен прибегать к помощи бога. Они называли такое привлечение божьей помощи убежищем невежества. И действительно, что могли бы вы сказать более абсурдного в сочинении по физике, чем следующее: камень тверд, огонь горяч, холод сковывает реки, потому что так повелел бог? Даже картезианцы, делающие бога не только первым двигателем, но и единственным, постоянным и непрерывным двигателем материи, не прибегают к воле и действиям бога для объяснения явлений огня, свойств магнита, цвета, вкуса и т. д. Они рассматривают здесь лишь вторичные причины — движение, форму, положение маленьких телец. Так что если приведенное выше замечание Климента Александрийского основано лишь на рассуждении Сократа, то оно весьма несправедливо. Чтобы признать его справедливым, нужно было бы, чтобы Анаксагор не только объяснял многое, не упоминая божественного ума, но чтобы он прямо и явно, называя этот ум по имени, устранял его при объяснении некоторой части явлений природы. Возможно, в сочинениях Анаксагора были некоторые места, где он говорил то, что позднее говорил его ученик Еврипид, [а именно] что бог вмешивается лишь в крупные дела, а мелкие предоставляет судьбе 46, как будто Вселенная подобна трибуналу преторов (de minimus поп curat praetor [о мелочах претор не заботится]). Выше мы видели, что этот философ приписывает некоторые явления случаю, иные необходимости и т. д. и что он призывает на помощь ум лишь тогда, когда не может показать, как необходимость производит какое-нибудь явление... Я не буду порицать Сократа за его стремление к такому объяснению природы, о каком он говорит. Ведь что могло бы быть более прекрасным или более интересным, чем отчетливо знать в подробностях, почему совершенство механизма мира требует, чтобы каждая планета имела ту форму, величину, положение и ско- рость, какими она обладает, и подобным же образом все прочее? Но такое знание не для рода человеческого, и было бы весьма несправедливо ожидать его от Анаксагора. Не зная всей идеи, следуя которой бог создал мир, невозможно дать те объяснения, каких желал Сократ. Все, что величайшие философы могут сказать об этом, сводится к следующему: раз Земля кругла и находится на таком-то расстоянии от Солнца, значит, эта форма и это положение Земли требовались для красоты и симметрии Вселенной, так как творец этого неизмеримого механизма обладает безграничным умом и безграничной мудростью. Благодаря этому мы знаем вообще, что в этом механизме все идет хорошо, что у него нет недостатков. Но если мы попытаемся показать, прослеживая одну за другой все части мира, что все пребывает в самом лучшем состоянии, в каком оно только может находиться, то мы неминуемо приведем весьма плохие доводы в подтверждение сказанного... Философы не лучше могут судить о механизме мира, чем крестьянин о башенных часах. Они знают лишь маленькую часть этого мира, они не знают замысла его создателя, его намерения, его цели, они не знают, в чем состоят взаимные отношения [между частями мира]. Скажите кому-нибудь, что Земля должна быть круглой для того, чтобы легче обращаться вокруг своей оси. Он вам ответит, что было бы лучше, если бы она была квадратной и вращалась медленнее. Это дало бы нам более продолжительные дни. Что разумного вы сможете ответить, если вам надо будет подробно описать, какой беспорядок возник бы во Вселенной, если бы Меркурий оказался больше Земли и ближе к ней? Разве г-н Ньютон,открывший на небесах столько прекрасных математических и механических законов, поручился бы, что если бы вещи оказались не такими, какими он их предположил, либо в отношении их величины, либо в отношении расстояний между ними или их скоростей, то мир оказался бы беспорядочным, плохо построенным произведением, недоразумением? Разве ум бога не бесконечен? Он обладает, следовательно, идеями бесчисленных миров, отличных друг от друга, и всеонипре- красны, в высшей степени исполнены порядка, математики. Считаете ли вы, что Земле квадратной и более близкой к Сатурну бог не найдет употребления, равносильного тому, какое он нашел нашей Земле? Заключим отсюда, что Сократ не должен был считать, что Анаксагор обстоятельными доводами докажет ему, что нынешнее состояние всякой вещи — самое лучшее из всех возможных. Лишь бог мог бы это таким образом доказать.

Как могли сделать мы то, чего хотел Сократ в отношении механизма мира, мы, не умеющие сделать это в отношении механизма животного после стольких вскрытий и стольких уроков анатомии, раскрывших нам число, положение, деятельность и т. д. главных органов? Какими особыми доводами можно было бы доказать, что совершенство человека и совершенство Вселенной требуют, чтобы наши глаза в количестве двух были расположены именно так, как они расположены, и что шесть глаз, расположенных вокруг головы, вызвали бы беспорядок в нашем теле и во Вселенной? Можно резонно утверждать, что для того, чтобы дать человеку шесть глаз вокруг головы, не нарушая в то же время всеобщих законов механики, следовало бы перестроить все прочие его органы так, чтобы тело человека было организовано по другому плану и стало бы механизмом другого рода. Но нельзя привести в пользу этого никаких особых оснований, ибо все, что вы можете сказать, будет опровергнуто возражениями столь же правдоподобными, как и ваши доказательства. Необходимо, таким образом, остановиться на следующем общем соображении: мудрость творца бесконечна, его творение, следовательно, таково, каким оно должно быть. Подробности нам недоступны. Желающие проникнуть в эти подробности не могут не оказаться смешными...