Видевдат как памятник этико-философской мысли. Проблема дуализма

Теперь, когда определены основные черты религиозного и правового учения, отраженного в Видевдате, следует в заключение сделать краткие выводы и относительно содержащихся в этом тексте идей философского и этического характера.

Как уже отмечалось, Видевдат выделяется среди остальных текстов Большой Авесты своим последовательно проводимым дуализмом. С первого же фрагарда мы постоянно сталкиваемся с противостоянием благого божества — неблагому, чистоты — осквернению, праведности — греховности и т.д. Если синхронизировать время формирования Видевдата (по-видимому, еще в устной передаче) — 1-111 вв. н.э. — с зарождением в этот же период христианства и гностицизма, то близость между их дуалистической этикой становится вполне очевидной.

Сейчас сложно сказать, был ли этот дуализм изначальной чертой маздеистской религии. Ш.Шакед, например, полагает, что не был: «однозначное, даже агрессивное утверждение дуализма не является чертой, изначально присущей зороастризму... Мы, по сути дела, встречаем его в качестве наиболее характерной черты зоро- астрийской религии только с Сасанидского периода, и то он не заявлен отчетливо даже в таких памятниках религиозной пропаганды, как надписи Кирдера. Это не означает отрицания того, что зороастризм нес в себе сильную дуалистическую тенденцию» [Shaked, 1990, р.87]. Иное мнение мы встречаем у Х.-П. Хазенфра- ца в статье «Иран и дуализм» — он выделяет даже не одну, а три формы иранского дуализма: «дозороастрийский дуализм духа и материи (плоти — души)-, зороастрийский этический антагонизм и метафизический антагонизм Мани» [Hasenfratz, 1983, S.45].

Мы согласны с Шакедом относительно позднего характера зо- роастрийского дуализма, а с Хазенфрацем — если отринуть навеянное неудачной периодизацией М.Бойс деление этого дуализма на дозороастрийский, собственно зороастрийский и манихейс- кий — согласны в отношении этического характера зороастрийс- кого дуализма. Этот этический характер дуализма в Видевдате преобладает, на наш взгляд, над остальными. Материальное (astvant —

дословно: костное) не противопоставлено духовному; лишь в поздних главах Видевдата (XIX, 31), как верно заметил М.Моле, «дана оппозиция двух миров», и духовный мир, куда душа попадает после смерти, значительно лучше бренного материального мира [Mole, 1959, р.156]. В остальной же части этого наска материальное, телесное осмыслено вполне положительно — о нем следует заботиться, оберегать от осквернения, не изнурять аскезой. Не случайно Заратуштра, обращаясь к Ахура Мазде, называет его «творцом материального (костного) мира».

Основная оппозиция проходит в Видевдате не между материальным и духовным, но между живым и мертвым, относящимся к жизни — и, соответственно, причастным смерти. С полюсом жизни связаны Ахура Мазда, божества его круга и его последователи —

маздаяснийцы; божественные стихии — огонь, вода и земля (непричастность воды и огня смерти оговаривается особо — V, 8- 9); «ахуровские» животные — собака (и ее «разновидности» — XIII- XIV), петух и домашний скот; а также определенные моральные действия: возделывание земли, рытье каналов, чадородие и — пожалуй, самое частое — различные виды пожертвований маздеистскому жречеству.

При этом совершение греховного деяния трактовалось как осквернение и усиление «смерти» — виновный объявлялся «обреченным плотью» (ре/ьоЛапы ), и с целью возвращения status quo требовалось принести возмещение или понести наказание, которые рассматривались как очищение (yo»dr-).

В дуалистической этике Видевдата все сущее было без остатка поделено на принадлежащее Добру или Злу и признано действующим соответственно своей принадлежности; однако, в отличие от зороастризма Гат, сама эта принадлежность Добру или Злу носит строго детерминированный характер, исключающий какие-либо корректировки, а, следовательно, и способность свободного выбора у всех живых существ: они, так сказать, оказываются изначально запрограммированными на добро или на зло; их «свобода воли» реализуется уже не в акте выбора между добром и злом, но в выборе путей осуществления заданной им этической программы.

Дуализм Видевдата, который мы встречаем уже в первом фра- гарде, связан с идеей всеобщего предначертания, предопределенности всего сущего. Человек оказывается в мире, в котором уже все поделено между добром и злом, жизнью и смертью; его благие поступки способны ослабить демонов (III, 32), особенно Ложь (XVIII, 30-59) — однако наиболее действенными средствами противостояния злу все равно остаются магические формулы и ритуалы. В пехлевийском комментарии тема судьбы, фатализма получает дальнейшую разработку: «Плотское происходит благодаря судьбе, духовное — благодаря делам. Говорят: жена, потомство, господство и жизнь — благодаря судьбе, остальное — благодаря делам» (V, 9).

Таким образом, этический дуализм Видевдата ставит его в один ряд с другими этическими системами первых веков н.э. — христианством, гностицизмом и, отчасти, неоплатонизмом, однако в этом авестийском кодексе не происходит осуждения материального и телесного, как в тех вышеназванных течениях — скорее напротив; с другой стороны, значительно большее место занимает идея предопределения. Наконец, ни в одном из этих учений субъектами нравственности не выступают животные — это также отличительная особенность зороастрийской этики, сближающая ее — при всех различиях — с буддийской.

В данном Введении мы, естественно, не претендовали на освещение всех проблем Видевдата — более частные вопросы найдут, как мы надеемся, свое отражение во внутритекстовых комментариях. В завершение кратко остановимся на основных принципах предпринятого нами адаптированного перевода. VII.