КРИТИКА ЛИБЕРАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИИ

Одним из важных достижений Шпенглера является исследование механизма социального регресса. Он вычленил и описал те социальные силы, которые подкапывают задание культуры и в конечном счете приводят к ее гибели.

Шпенглер использует понятие «мировой революции», указывая на тот факт, что деструктивные политические силы, враждебно настроенные к любой культуре, авторитету и порядку, осознанно ведут общество на край гибели[247]. Они выдвигают и преследуют цели, которые позволят им, от природы обделенным
и ущербным людям, достичь богатства и высокого положения в обществе. Это возможно только в том случае, если жизнь общества неупорядоченна, подвержена резким изменения и кризисам. «Необходимо вновь и вновь констатировать, — пишет Шпенглер, — что это общество, в котором сейчас происходит переход от культуры к ци- вилизацииявляется больным... Оно не защищает себя. Оно смакует издевательство над собой и свое разложение»[248].
Начиная с XVIII века либерализм в Европе стремится разрушить сословное устройство общества и призывает «вернуться к природе». Именно либерализм, по мнению Шпенглера, приводит к «диктатуре столичного пролетариата», когда все буржуазные свободы полностью отменяются и государство становится тоталитарным[249]. Шпенглер находит аналогичные процессы в античном обществе, когда к власти пришли демагоги, которые вначале опирались на крестьян, а затем на безработные слои плебса, требовавшего «хлеба и зрелищ». «Чем низменнее такие люди, — пишет Шпенглер, — тем более удобно их использовать, поэтому большевизм, начиная с Парижской коммуны 1871 года, пытается воздействовать не на обученных прилежных рабочих... а на сброд больших городов, который готов в любой момент грабить и убивать»[250]. Тем самым либерализм приводит, по Шпенглеру, к так называемому восстанию масс, а свобода прессы способствует разрушению старой культуры. Один из последователей Освальда Шпенглера испанский философ Ортега-и-Гассет пишет в своей книге «Восстание масс» следующее: «Европейская цивилизация, я повторяю это снова и снова, неизбежно привела к восстанию масс. Восстание масс имеет важную положительную сторону, оно связано с невиданным ростом, которую имеет жизнь б наши дни. Но обратной стороной этого является снижение морального уровня человечества»[251]. Шпенглер критикует связанное с революцией и «восстанием
масс» падение культуры на примитивный уровень. Культура означает для него традицию, воспитание и нравы. Либерализм же есть стремление освободиться от культурных норм и традиций, поэтому он способствует снижению культурного уровня общества.
Шпенглер, однако, говорит о конце эпохи либерализма в Европе, что проявляется в кризисе самой либеральной партии. По мере политического развития левые и правые партии все больше радикализируются, в них получают развитие тоталитарные тенденции. На этом фоне влияние либеральной партии постоянно уменьшается. Эту тенденцию Шпенглер связывает с изменением сущности политики, когда в политику идут люди, не стремящиеся к деньгам, а желающие власти как таковой. На этом фоне политическая инициатива все чаще переходит в руки отдельных личностей, стремящихся к достижению своих частных интересов.
Либерализм, по Шпенглеру, выступает против самих основ сословного общества[252], поэтому буржуазия, исповедующая либерализм, по своей природе антисословна. Сословия дворянства и духовенства являются с точки зрения буржуазии «врагами народа», сама же она считает себя «гласом народа». Шпенглер считает, что роль аристократии остается важной и в современную эпоху. Она является средоточением политических талантов, которыми может гордиться любая нация. С потерей аристократии, по его мнению, народ теряет «прирожденных руководителей бытия и хранителей вызревших и постепенно развившихся инстинктов и качеств, которым нельзя научиться из книг»[253]. Именно такие люди и их качества становятся очень востребованны, по мнению Шпенглера, в современную эпоху.
Критика Шпенглером либерализма во многом напоминает антилиберализм Константина Леонтьева, о котором А. С. Панарин пишет: «Задумаемся, почему он (К. Н. Леонтьев. — В. А.) так боялся “либеральной заразы” для России. “Однако мы видим, — писал Леонтьев, — что нигде люди на этих мягких учреждениях остановиться не могут и все цивилизованное человечество теперь несметной толпой стремится в какую-то темную бездну будущего”. Многие, даже проницательный Н. Бердяев, видели в этом лишь жестокосердный

эстетизм Леонтьева. Нет, в этих словах слышится нечто большее, чем скука пресыщенного эстета, защищающего культурное разнообразие мира. Леонтьев полагал, что либералы и прогрессисты, провоцируя эмансипаторские импульсы современного безрелигиозного человека, не ведают, какого джинна они готовы выпустить из бутылки»[254].
А. Н. Мочкин указывает на то, что в своей критике либерализма Шпенглер уходит слишком далеко, способствуя тем самым созданию тоталитарного государства: «И если либерализм, подобно кислоте, разъедая все связи индивида с почвой, традицией, государством, превращая индивида в существо экономическое, по преимуществу, подготавливал формирование массового человека, то и социализм, и неоконсерватизм в свою очередь заполняли образовавшиеся лакуны своей социальной мифологией, собственно, и ставили “печать зверя” на руку индивида, делая его “кирпичиком”, “винтиком” в огромной новой мегамашине нового государства»[255].
Скептически оценивая действительные возможности для участия широких масс населения в решении политических вопросов в условиях демократии'*, Шпенглер отмечает следующую закономерность: любое общественное движение подавляется постепенно его организацией, а организация, в свою очередь, — лидером. Вначале руководство и аппарат возникают ради программы, затем те, кто пробился в руководство, начинают цепляться за свои места ради власти и денег и, наконец, программа забывается, а организация начинает работать только ради самой себя. Шпенглер говорит о неизбежной концентрации власти в руках немногих: «Чтобы вся в целом масса избирателей, как об этом вполне наивно говорится во всех конституциях, руководясь общими побуждениями, делегировала людей, которые должны будут вести ее дела, — такое возможно лишь на первых порах. Однако стоит возникнуть собранию, как в нем тут же начинают формироваться тактические единицы, чья спаянность основывается на воле закрепиться на однажды

завоеванной господствующей позиции, так что они ни в малейшей степени не рассматривают себя в качестве рупора своих избирателей, но, напротив, всеми агитационными средствами заставляют их себе подчиниться, чтобы использовать в своих целях»1.
Шпенглер разводит мир истории и мир истин, и если первое, по его мнению, соответствует политике, то второе — религии (Пилат и Христос). В своих размышлениях о политике Шпенглер постоянно развивает эту мысль, которая приводит его в конце концов к выводу, что идеалами, идеями и теориями занимается религия и наука, а не реальная политика. Громкие слова, высокие идеалы, общественное мнение — все это лежит на поверхности политики, и не нужно их путать с ее существом, с ее внутренней природой. Политическая элита не должна идти на поводу у политических теорий, идей справедливости, всеобщего блага и других абстрактных идеалов, а должна концентрировать свое внимание на конкретных фактах, на укреплении авторитета государства. Шпенглер верно указывает на прагматизм практической политики, на опасность увлечения политиков абстрактными теориями и модными идеями, однако рассуждения Шпенглера не предостерегают от другой крайности — абсолютизации государства и корпоративных интересов его представителей, которая привела многие страны в XX веке к тоталитаризму.

К многочисленным социальным теориям, которые получают широкое распространение в эпоху демократии, Шпенглер относится скептически. Подобную теоретическую активность в сфере социальных преобразований отмечает Шпенглер не только в европейской, но и в других культурах: «Политико-социальная теория представляет собой лишь одно, однако необходимое основание партийной политики. Гордой плеяде от Руссо до Маркса находится соответствие в античности — от софистов до Платона и Зенона. В Китае основные черты соответствующих учений еще необходимо извлечь из конфуцианской и даосской литературы; достаточно будет назвать имя социалиста Мо-цзы. В византийской и арабской литературе эпохи Аббасидов, где радикализм неизменно выступает в строгом вероисповедном обличье, такие учения занимают обширное место и действуют как движущая сила во всех кризисах IX века. В Египте и Индии их наличие доказывается духом

событий времени Будды и периода гиксосов»[256]. Появление таких теорий говорит о распространении в эти эпохи рационализма, или, как его называет Шпенглер, «религии образованных».
Теоретические выкладки различных учений, по мнению Шпенглера, совершенно не влияют на политический процесс, как и вопрос об их истинности или ложности. Для политики важны лишь лозунги, которые вытекают из теорий, ибо эти лозунги обладают мобилизующей силой и способны воздействовать на массы. Особое значение имеют такие слова, как «свобода», «право», «человечество», «прогресс», которые несут в себе некий священный оттенок. Шпенглер подчеркивает, что под власть теорий попадает только часть городского населения, примерно на два столетия, потом эти теории «прискучивают». Шпенглер так описывает влияние теорий на городского человека: «Люди обращаются, они с жаром впитывают слова, прилепляются к их провозвестникам; люди становятся мучениками — на баррикадах, на полях битвы, на эшафотах... а трезвая критика представляется низкой и профанной и достойной смерти»[257].
Подобного рода идеализм, по мнению Шпенглера, всегда пагубно сказывается на жизни общества. Об этом говорит и пример проваливт шейся попытки Платона согласно своему учению устроить жизнь в Сиракузах. В Древнем Китае философские теории полностью ослабили ^ южные государства и сделали их легкой добычей соседей. Якобинские учения о свободе и равенстве постепенно ослабили некогда сильную Францию. Особую опасность, по мнению Шпенглера, имеют два вида идеализма, которые очень часто встречаются в современном мире.
В одном случае люди верят в возрождение прошлого, в другом — в теории и идеи современности. И тот и другой ведут власть к неминуемому крушению, когда она становится жертвой воспоминания или понятия. Излишнее внимание к теории политики, по мнению Шпенглера, имеет место и в самой Германии, что пагубно сказывается на ее реальной политике: «О понятии политики мы думали слишком много, и это навредило нам. Мы стали меньше понимать реальную политику»3.
Однако эпоха господства политических теорий и социальных реформ в Европе, по Шпенглеру, приходит к своему завершению: «Никто не должен обманываться насчет того, что эпоха теории подходит

к своему концу также и для нас. Все великие системы либерализма и социализма возникли в период между 1750 и 1850 гг. Марксовой теперь уже почти сто лет, и она осталась последней... Однако как вера в руссоистские права человека утратила свою силу что-то около 1848 г., так и вера в Маркса потускнела с мировой войной»[258]. Конец демократии, по Шпенглеру, означает кризис тех идей и теорий, которые на протяжении двух столетий господствовали в европейской политике. Парламент становится «пышным и пустым спектаклем», власть перемещается в частные руки, и выборы «вырождаются в комедию». Демократия «уничтожает саму себя», на ее почве растет цезаризм, опирающийся не на деньги, а на грубую физическую силу.
Шпенглер хотел бы освободить политику не только от абстрактных идей и теорий, но и от морали вообще. Настоящий политик, по его мнению, хорошо знает факты жизни и скептически относится к программам и теоретическим истинам. Шпенглер считает, что настоящий государственный деятель «находится по другую сторону истины и лжи... Несомненно, у него имеются убеждения, которые ему дороги, однако как частному человеку; никакой политик с положением никогда не ощущал себя связанным ими в своих действиях: “Деятель всегда бессовестен; совесть есть лишь у одного наблюдателя” (Гёте)»[259]. В этом высказывании проявляется макиавеллизм социологии политики Шпенглера. К. А. Свасьян так характеризует некоторые моральные установки Шпенглера: «Общие философские рассуждения Шпенглера на эту тему оставляют довольно тягостное впечатление; по циничности и бесцеремонности они соперничают с самыми скандальными страницами Макиавелли»'[260]. Сам Шпенглер позитивно отзывается о Макиавелли: «Макиавелли показывает вещи такими, какие они есть, какими они были и какими они будут»"*. Шпенглер во многом разделял взгляды Макиавелли на природу государства, на роль насилия в международной политике.

Шпенглер хочет освободить политика от морали. Здесь заметны отголоски ницшеанских идей, стремящихся освободить поступки людей от моральных запретов. Однако очевидно, что лишение людей моральных ограничений приведет любое общество к хаосу и гибели. Чтобы избежать двойственности данного положения, необходим институт государственной церкви, дающей моральную санкцию действиям политиков. К сожалению, в XX веке влияние церкви на жизнь европейского общества настолько ослабло, что немецким авторам не могло прийти в голову, что политики помимо государственных интересов должны действовать в соответствии с моральными устоями и получать санкцию церкви.
Если признаком консервативного подхода в политике считать подчинение государства церкви, то либеральный подход будет означать подчинение государства экономике. Исходя из такого определения, Шпенглер не был последовательным консерватором[261], он лишь предлагал освободить государство от влияния экономики. Ему не позволяло признать за католической церковью определяющее значение для европейской политики то, что он вырос в традиции немецкого протестантизма. В его политических проектах большое значение имеют великие личности, а не церковная организация. В любом случае консерватизм Шпенглера непоследователен. Он не смог, подобно Гегелю, однозначно признать за церковью силу, способную не только давать моральную санкцию для государства, но и быть ограничителем государства во всех его сферах деятельности.
Таким образом, выступая лишь за освобожденияе государства от господства экономики, Шпенглер является «негативным» консерватором, а не «позитивным» консерватором, поскольку он не призывал подчинить государство церкви. В XX веке европейское общество уже настолько модернизировалось, что представить себе возврат к феодальной политике, когда церковь была ведущей политической силой, стало уже невозможным. Тем не менее именно подчинение государства церкви является основным признаком последовательного консервативного подхода в политике, и это подсознательно чувствовал Шпенглер, о чем свидетельствует детальное изучение им мировых религий, содержащееся во втором томе «Заката Европы».

<< | >>

↑

Источник: Афанасьев В. В. Социология политики Освальда Шпенглера. 2009

Еще по теме КРИТИКА ЛИБЕРАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИИ:

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики -