В общей форме можно сказать, что за всеми оценками как повседневности. так и праздника в советскую и постсоветскую эпоху стоит ключевой для новейшей отечественной истории конфликт между принудительным режимом всеобщей мобилизации с его требованиями аскетизма, самоотречения и самопожертвования (включая предвоенную и собственно военную мобилизацию, а также, в ослабленной форме, всегдашнюю уравнительную психологию) и нормами кратких периодов «мирного времени», передышек «жизни для себя».
Или иначе: конфликт между массово-мобилизационной (тоталитарной) и массово-потребительской моделями социума и культуры, между поддерживающими их группировками в структурах власти, средствах массовой коммуникации, продвинутых группах населения. Воздействие перечисленных процессов и сегодня определяет будничную, отпускную и праздничную жизнь большинства россиян. Праздники, как и система коллективного самоотождествления в целом (код идентификации), по-прежнему связаны в массовом сознании и работе массмедиа исключительно с официально-государственным планом жизни. Напротив, все частное, индивидуальное, семейное задано исключительно как область адаптивного или чисто реактивного поведения, пассивного сопротивления крайностям мобилизационного давления. Постоянная и принципиальная рассогласованность планов (символических систем) идентификации и адаптации в российском обществе отмечалась коллегами автора и им самим. Таков смысл понятий «негативной» или «понижающей» идентификации, «симулятивной» идентичности и др., не раз фигурировавших в статьях «Мониторинга общественного мнения» конца 1990-х годов. В более общей перспективе можно интерпретировать подобную рассогласованность среди прочего как определенный ресурс анонимного и неструктурированного, пассивного сопротивления «человеческого материала» в режиме повседневности - неартикулированную и неотрефлектированную массовую реакцию на всегдашнюю принудительную мобилизацию. Но вместе с тем в такого рода диффузных, рассредоточенных состояниях социальной материи следовало бы, как ни парадоксально это покажется, видеть и залог, а может быть, даже и определенный механизм относительной устойчивости системы. Этот механизм действует за пределами «классического» тоталитарного периода и жестких институциональных форм массового принуждения, планирования и распределения людских, природных и вообще любых ресурсов. Подобные формы именно в силу своей жесткости оказались, как продемонстрировал опыт нацизма и сталинизма, невоспроизводимы за пределами одного поколения властителей и подчиненных (отвлекаюсь сейчас от важнейшего факта, что в странах нацизма, а позднее — государствах Восточной Европы 1990-х годов этот опыт был в отличие от СССР извлечен, причем в активных и публичных, институционализированных формах).
Напротив, в «рассеянном» состоянии — его метафорическим аналогом может быть «усталость» металла или бетона — описываемая система социума способна существовать, видимо, достаточно долго, хотя и работает плохо («плохо» здесь — не оценка отклонения, а функциональная характеристика нормы). Сами внешние формы принуждения при этом опустошаются и выхолащиваются, приобретая функциональный смысл рамок или горизонтов действия, о которых акторам достаточно лишь время от времени. «точечно», напоминать. Если же говорить в еще более широком, историческом плане, то сдвиги в подобного типа системах поэтому и происходят лишь в форме общего обвала («аваланша», по выражению Ю. Левады 1989 года), когда разом рушится социально-политическая структура как таковая и вынужденно пересматриваются все параметры коллективной идентификации. Пока же в России преобладают формы симулятивной идентичности, которые, подчеркнем, переживаются в модусах утраты, ностальгии, отстраненного томления, виртуального любования, но как бы не подразумевают последствий для повседневной жизни индивида и его ближайшего круга, словно они не накладывают на него ни малейших обязательств и ответственности, вообще никак не связаны с практическим действием. И ежедневные новости, размечающие сутки, и ежегодные праздники, задающие структуру календаря, россиянин получает через телевизор. Характерно, что, с одной стороны, на сегодняшний телеэкран вернулся исчезнувший в конце 1980-х, казалось, навсегда классический жанр советского праздничного концерта (в честь Дней милиции, военной разведки, органов безопасности, работника прокуратуры, работников уголовно-исполнительной системы, пограничника, военного автомобилиста, специалиста минно-торпедной службы. Дней всех военных побед от Чудского озера до Курска и Сталинграда, Дня Тихоокеанского, Черноморского и других флотов, воздушно-десантных, танковых, инженерных, ракетных и ракетных особого назначения войск, равно как всех других войсковых родов, Дня дипломатического работника и множества других аналогичных праздников). С другой — в сетке телепрограмм второй половины 90-х столь же заметно выросла доля развлекательных, юмористических и тому подобных расслабляющих передач. Конечно, они уже нимало не напоминают ту «детскую игру» с «песнями» и «невинными плясками», о которой говорил когда-то известный герой Достоевского, и события на Дубровке, происходившие именно в концертном зале, об этом самым неожиданным, но и самым недвусмысленным образом напомнили.